Сумерки империи - Гектор Мало
Пруссаки уже были совсем близко. Надо было либо спасаться бегством, либо сдаваться в плен. Сдаваться, конечно, не хотелось и пришлось убегать. При этом я злился на самого себя, и каждый раз, когда над ухом у меня свистела пуля, бормотал:
— Если получишь пулю в спину, то так тебе и надо. Ничего другого ты не заслужил.
Я добежал до дороги, проходившей через поле, на котором еще недавно шло сражение, но по дороге неслась лавина, и о том, чтобы ступить на нее не могло быть и речи. В этой лавине перемешались обезумевшие лошади с потерявшими голову всадниками, пушки, фургоны, повозки. Лавина заполонила все пространство от края до края дороги и сметала все, что попадалось ей на пути. Я двинулся по целине в том же направлении, куда устремился весь людской поток, не понимая, куда именно все направляются. Хотелось верить, что мы двигались в сторону города. Время от времени над нашими головами разрывался снаряд, и тогда многие бросались на землю, прикрыв головы руками. Но на них не обращали внимания. Все очень торопились, зато пруссакам было некуда спешить, и они могли спокойно прицеливаться и выпускать снаряды прямо в центр этого стада, которое уже и не думало защищаться.
Спасавшиеся люди надеялись, что городские ворота будут открыты. Но они оказались заперты, а толпа все прибывала. Люди взбирались по откосам у городских стен, падали и скатывались в ров. Вскоре глубокий и широкий ров переполнился людьми. Все пытались выбраться из него, давя друг друга и шагая буквально по головам. Кого только не было в этом людском месиве, в том числе немало полковников и генералов. Два кирасира на лошадях никак не могли спешиться в плотной толпе, и они спрыгнули прямо на головы людей, из-за чего многие были раздавлены, а лошади переломали ноги. Их окружили и забили до смерти.
Люди пытались взобраться на разрушенное заграждение, но оно, не выдержав напора, рухнуло, и многих раздавило его обломками. Наконец принялись в отчаянии штурмовать ворота подземной галереи, и эта попытка, в конце концов, удалась. Ворота были сметены, и открылся узкий проход, в который, задыхаясь и давя друг друга, стали протискиваться люди. Мне удалось прорваться в город. Но и в городе было ничуть не безопасней, чем на поле боя. Прусская артиллерия вела обстрел, и я своими глазами видел, как снаряд разорвался прямо посреди группы несчастных крестьян, вынужденных из-за начавшегося сражения бежать из своей деревни и искать укрытия за стенами Седана. Одной женщине осколком снаряда разбило голову, и кровью матери залило лицо ребенка, которого она в это время кормила грудью. Ребенок зашелся криком. Каким-то чудом он остался жив.
Никто не понимал, куда бежать и что делать дальше. Сражение проиграно. Какой-то генерал выхватил шпагу и выкрикнул: "Да здравствует Франция!" Никто его не поддержал.
— Ты все сказал? — поинтересовался какой-то пехотинец, смахивавший, судя по его бойкому и тягучему говору, на парижскую шпану.
Я спросил у старого зуава, что это был за генерал. Тот со снисходительным видом вынул трубку изо рта и сообщил, что это генерал Вимпфен.
А генерал все вопил: "Вперед! Вперед!"
Никто не обращал на него внимания. Однако постепенно вокруг генерала образовалась группа офицеров. Начали поговаривать, что к городу подходит армия Базена, что маршал ударил пруссакам в спину, и кто-то даже слышал залпы его пушек. От этих разговоров я почувствовал прилив бодрости. Горнисты протрубили общий сбор. К генералу начали подтягиваться солдаты различных родов войск. Рядом с ним я заметил сидящего в седле офицера нашего полка. Тогда я подобрал с земли винтовку и присоединился к этой небольшой группе.
Я стрелял из винтовки и вспоминал сегодняшнее сражение, проигранное утром
Но городское предместье Балан, через которое мы попытались прорваться, уже было захвачено пруссаками. Они стали обстреливать нас из занятых домов и палисадников. К счастью, каждый из нас способен испытать не только чувство страха, но и прилив отваги. Только недавно наша группа была совсем малочисленной, и вот нас уже набралось несколько тысяч человек. Артиллеристы подкатили две пушки и открыли огонь. Завязался бой. Я стрелял из винтовки и вспоминал сегодняшнее сражение, проигранное утром и возобновленное вечером. Если Базен и вправду нас поддержит, тогда Седан станет вторым Маренго[77]. Я почувствовал азарт, и, все больше распаляясь, продолжал стрелять. Мне не удалось изрубить пруссаков саблей, зато теперь на любом расстоянии их настигнут мои пули. Я видел, как они раскидывали руки, кружились на месте и падали. Мне до того хотелось убивать, что я даже почувствовал сильный жар. Солдаты, бившиеся плечом к плечу со мной, были мне не знакомы, поэтому я стал подбадривать свою винтовку и говорить ей ласковые слова.
Мы захватили в плен несколько десятков пруссаков и бурно радовались, когда их вели мимо нас.
Но внезапно я заметил какого-то офицера, бежавшего к нам из города. Офицер держал в руке пику, к которой была привязана белая салфетка. Сопровождавший его горнист протрубил сигнал к прекращению огня. К чему эта белая салфетка? Зачем прекращать огонь, если пруссаки дрогнули и побежали? Солдаты окружили офицера, все были страшно возбуждены, салфетку сорвали с пики и изорвали.
— Приказ императора, — прокричал офицер. — Император приказал прекратить огонь.
— Императору следовало бы дать команду открыть огонь! — гневно произнес командир одного из батальонов.
— Где император? Никто его не видел.
— Долой этого пруссака! — выкрикнул какой-то солдат.
— Он продался, — заявил другой.
Значит, все-таки здесь командует император. Все полагали, что командовал сражением Мак-Магон, но никто еще не знал, что маршал сегодня утром был ранен. Тем более никто, разумеется, не знал, что сегодня в одиннадцать часов император после непродолжительной прогулки возвратился в особняк префектуры и, пробудившись наконец от дремы, написал письмо прусскому королю с такими словами: "Мне не удалось найти смерть, командуя моей армией, поэтому я кладу свою шпагу к стопам вашего величества". В результате были полностью парализованы усилия генерала, заменившего раненого Мак-Магона.
На шпиле местного замка взвился белый флаг. Я
