Юрий Щеглов - Победоносцев: Вернопреданный

Часть вторая

В поисках другого полюса

О, этот Юг, о, эта Ницца!..

О, как их блеск меня тревожит!

Жизнь, как подстреленная птица,

Подняться хочет — и не может…

Нет ни полета, ни размаху —

Висят поломанные крылья,

И вся она, прижавшись к праху,

Дрожит от боли и бессилья…

Он кроток сердцем был, чувствителен душою — Чувствительным Творец награду положил!

Будни малооплачиваемых энтузиастов

Речи Каткова и Аксаковых вперемешку с оглушительными вестями из Крыма медленно, но верно делали свое дело. Константин Петрович расширил сферу собственных интересов. Массу сил и времени забирали выписки, которые он заносил в особую тетрадь. Позднее Константин Петрович издаст их отдельной книгой, крошечным для такого любопытного труда тиражом. История приказного судопроизводства издавна привлекала его. Ценный материал приходилось извлекать из пронумерованных вязок разных приказов, в том числе и Судного. В результатах исследования старых приказных порядков Константин Петрович находил немало полезных сведений. Вязки на вес тяжеленные, на папках и свертках вековая пыль и грязь. Нелегко стащить с полки или вынуть из шкафа, развернуть или вскрыть ножницами вязку, разложить дела и приняться за неторопливое изучение ветхих страничек, стараясь не надорвать бумагу и бахромку по краям листа не осыпать. В очках, частенько сползающих с вспотевшей переносицы, в тесном вицмундире, поверх которого натягивался темный халат, в узком пространстве закоулков и коридорчиков Сенатского архива старых дел, пристроившись на подоконнике или за хромающим на одну ногу столом, непросто перебелить иногда сильно подпорченный текст, составленный отнюдь не каллиграфическим почерком.

Я работал в архивах разных ведомств и дурно приспособленных библиотечных помещениях и не понаслышке знаю, что спустя сколько-то минут начинаешь проклинать судьбу, забросившую тебя сюда. Не буду останавливаться на описании полученных впечатлений.

Бедный Константин Петрович! Возню с вязками приходилось совмещать с основной обер-прокурорской работой, занятиями в университетской библиотеке, чтением новых поступлений и тайной подготовкой к лекциям, которые он собирался читать перед студенческой аудиторией, когда наступит долгожданный час приглашения на кафедру. А пока — вязка номер 757 (дело № 1) и всего дел 29. Следующая вязка под номером 758, дел в ней 8. Еще одна вязка с номером 759 включала в себя 12 дел, еще одна, 760-я, состояла из 20 дел. Попробуй-ка поворочай! Тут не только о беседах с Катковым забудешь, но и дорогу в Хлебный вечером не отыщешь. Иван Аксаков не выдержал, вернее, поэтическая душа его не выдержала, и сбежал в иную, более подходящую для сына знаменитого писателя жизнь.

Однако когда набредешь на что-нибудь этакое — увлекательное — полнейшее вознаграждение получаешь и небывалое удовлетворение охватывает. Сердце птичкой бьется, и перед внутренним взором возникают образы людей, давно ушедших в лучший мир. Константин Петрович весьма ценил способность человека вызывать образы с помощью внутреннего взора. Вот чем наделил нас Бог!

Сегодня он рассматривал вязку номер 762. В 1711 году при Петре Великом в Приказе земских дел служащие привели к мирному исходу начавшийся конфликт и соответственно жалобу о бесчестье и бое. «Кончилось миром», — вывела чья-то довольная и потому неторопливая рука.

Славно! Это дело 14-е. А вот дело за № 18 в той же вязке и тем же 1711 годом помечено. И тот же Приказ земских дел выслушивал обе стороны. Кручинин на Захарова подал жалобу «за пособие мошенникам в покраже у него 20 рублей». Был суд и речи! Каков был суд и каковы были речи, Константин Петрович легко себе вообразил. Кручинин и Захаров стояли перед ним как живые. Закрой глаза, читатель, и ты с легкостью представишь себе людей петровского времени, обвиняющих друг друга.

Иногда в нескольких словах вмещалась целая судьба, да не одного человека. Например, из 763-й вязки Константин Петрович сделал извлечение весьма любопытное, свидетельствующее, с каким тщанием относились к разбору служащие, правда, быть может, и не без корысти. Дело № 3 мечено 1712 годом. В Приказе земских дел разбирался юридический казус «Об отпускной после смерти подьячего Каптяева от жены ево (живущей в Арзамасском уезде)». Проситель в подробной сказке показал, что он поступил к Каптяеву в кабальное холопство с отпускною Матвеева. Была сделана справка с кабальными книгами, но о смерти Каптяева справки не делалось и жена его «не допрашивана». И в Военный приказ просителя не отсылали, потому что стар — семьдесят лет. Отпускную выдали, и притом добавлено: «А вдове Каптяевой, буде до него, Ивана, дело будет, и ей ведатца по крепостям допросом».

Выписку Константин Петрович занес в тетрадь, но без ссылки, на основе чего принято решение, — казус да и только! И покойный подьячий Каптяев, и жена «ево», и отпущенный неведомым Матвеевым Иван, которому на воле стало худо и он решил поступить в кабальное холопство, долго не исчезали из памяти Константина Петровича, тревожа внутренний взор. С особым рвением он искал подкрепляющие служилых людей указ или указы в Приказе земских дел. И нашел-таки! Снабдил выписку точной сноской: указ 21 мая 1700 года; еще 24 апреля 1702 года. Однако с горечью заметил: не сыскал в Полном собрании законов.

Важный вывод

Зачем Константин Петрович так детально знакомился с этими вязками из Сенатского архива? Что им руководило? Страсть к научной работе? Желание поосновательнее подготовиться к созданию впоследствии знаменитого «Курса гражданского права», о котором упоминают мельком, хотя лишь одно написание обширного и чрезвычайно важного для России труда есть несравненный вклад в выработку отечественного правового сознания? Зачем подобным занятиям он отдал наверняка лучшую часть молодой жизни? Мечтал стать профессором? Построить завидную карьеру? Метил в высшие петербургские сферы? Задумаемся над тем, что руководило зелененьким и дотошным правоведом. Без истории, без традиций, без прошлого нет будущего. Революционеры этого не понимают. Они не понимают, что такое развитие. Разрушая прошлое, они рано или поздно нанесут страшный удар по будущему. Они идут против природы человека.

А пока на подоконнике вязка № 780 и рядышком замусоленное дело № 32. И относится оно уже к 27 сентября 1720 года. Еще царствует Петр Великий. Челобитье полковника Григория Яковлевича Желтухина с тщанием рассматривается в Земской канцелярии. «В нынешнем году, — эпически начинает вельможный Полковник, — сентября месяца ехал со мною при обозе моем из Петербурга крестьянин мой Лазарь Марков, и за непослушание его бит он батожьем по приказу моему; и после того в разных числах сего же сентября, едучи дорогою, бранил меня заочно… всякою неподобною бранью и в словах своих говорил: сколько ямщики с ним ни будут, будет в наших руках».

Серьезное обвинение! Желтухин не сам расправлялся с Марковым — бить бил, но не до смерти. А жалобу на угрозу подал. Вот вам и юриспруденция! Закон существовал, как ни удивительно и неприятно кому-либо слышать это, и к нему даже полковники прибегали против низшего, угнетенного сословия. Лазарь-то крепостной, человек без воли.

«Да он же [то есть Марков] говорил, — продолжал Желтухин, — про меня: на всех крестьян своих и людей я сердит; полно-де ево бранить, пора вовсе карачун дать».

Сие не шутка, а подговор к настоящему убийству! «Карачун дать»! Иными словами, внезапную насильственную смерть причинить.

«И как стал я обедать: пусть ест, объедается, было б почему стряпать; и так жирен, есть что потрошить…» Очевидно, полковник не из худеньких. Военный человек, крепостник, при собственном обозе, окруженный ямщиками, сам себе и многим хозяин, а вместо того, чтобы по-троекуровски власть употребить, слезно молит: «Великий государь! Прошу ваше величество вышеуказанного моего крестьянина против моего челобитья и в вышеписанных его словах пытать: с кем такое его злоумышление было и которые с ним советовали товарищи его?»

На сем прошение полковника Желтухина кончалось. В Земской канцелярии приступили к следствию и коротко занесли на бумагу: «Распрос. Лазарь Марков заперся». Служивый человек дал ссылку: «Выписано Улож. XXI, 48». Что сие означает? А вот что: «Пытан, 10 ударов. Повинился: говорил с сердцов, а умысла не было». Еще бы не повиниться! Палач способен с одного замаха хребтину перешибить, и готов бедолага на погост. Не поверили! И включили в документ: «Подведено Улож. XX, 8 — наказанье за умысел. В ноябре 1720 года велено за умысел и похвальные слова бить кнутом и сослать на каторгу на 10 лет, а прогонные и солдатам деньги взять на помещике». Это определение послано в Надворный суд на утверждение в апреле 1721 года. Там решили быстро: «Бив кнутом нещадно, отдать помещику по-прежнему для того: по розыску он показал, что говорил с сердцов, а умыслу не было. Дано 50 ударов».