Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень
— У Тимофеи есть ребенок.
— Ну и что? Я же сказала, у нас здесь не богадельня.
— Он в руках у Сацердаты.
* * *
Все утро Лонг ждал вызова к Траяну, готовился к вызову. Лгать, глядя в глаза императору, было непросто. Задача казалась невыполнимой, префект не знал, как к ней подступиться. Ларций по много раз прикидывал, чего следует держаться твердо, от чего можно будет отказаться, о чем вообще упоминать не следует.
Или, может, выложить старому другу всю правду? Не такой уж Марк хлипкий мужик, чтобы сразу испустить дух, узнав, что самые близкие к нему люди готовы сожрать друг друга.
Для поднятия настроения префект решил выгулять Снежного. На прогулке в глаза бросилось безлюдье на территории, прилегающей к императорскому дворцу. Там, где обычно толкались просители, ждали своей очереди вызванные для докладов военные чины и гражданские магистраты, теперь было пусто. Встревожило пренебрежение своими обязанностями, которое не стеснялись выказывать бездельники — рабы, бесцельно слонявшиеся между хозяйственными постройками.
Предчувствуя беду, Лонг повернул коня к базилике, выстроенной в Дафне еще во времена Домициана. Здесь в толпе, состоявшей из отпрысков богатых римских семей, явившихся в Азию за чинами и наградами, римских откупщиков и работорговцев, рассчитывавших на выгодный подряд, авантюристов и несомненных мошенников, в преддверии нового похода слетевшихся в Антиохию, — можно было узнать самые свежие новости, которыми вразнос торговали две очень известные в столице, вольного поведения дамы. Обычно они не спеша прогуливались возле колонн — обе с зонтиками, нарядные, увешанные золотыми украшениями, хотя, как поговаривали старшие офицеры, цена им была с десяток сестерциев, не более…
Возле базилики тоже было пусто. Шум доносился с территории, прилегающей к дворцу наместника.
Он повернул коня в ту сторону. Добрался до портика, с трех сторон ограничивающего открытую площадь перед дворцом, здесь направил Снежного в промежуток между колоннами, поддерживавшими крышу.
В этот момент его внимание привлекла группа людей, собравшихся возле двух квесторов. Ближний был лыс, в годах, другой — юнец с чрезмерно нарумяненным лицом. Лонг придержал коня, пригляделся — не с ними ли он добирался до Азии?
Точно, старые знакомые. Удивительно, но они так и не научились держать языки за зубами. Правда, на этот раз чиновники наперебой объясняли собравшейся толпе, с каким нетерпением ждут в столице исполнения многочисленных оракулов, обещавших власть достойнейшему из возможных кандидатов.
— Еще в бытность мальчонкой, — заявил старший квестор, — из святилища Юпитера Победителя вышел ответ, предрекавший Адриану пурпурную тогу.
— И императорский жезл! — подхватил другой, помоложе.
Префект был в недоумении — каким образом им удалось выжить в морской пучине, ведь наместник сам признался, что приказал подыскать для них самую ветхую триеру.
Ему стало не по себе — сквозь донимавшую его все эти дни меланхолию проступило понимание, что Адриан всего лишь решил припугнуть его. Даже если и так, подобное извилистое и двусмысленное человеколюбие было сродни хитроумной и предназначенной во спасении лжи, какую ему предстояло выложить императору.
Между тем толстяк заявил.
— В наш развращенный век, — заявил толстяк, — редко встретишь великодушие, которое проявил наместник в далекой Сарматии.
Ларций обмяк, выпустил поводья. Почувствовавший волю Снежный вышел из‑за колонны, навострил уши.
Толстяк, стоявший спиной к портику, сделал паузу и, дождавшись, пока публика нетерпеливыми возгласами не выразит желание прослушать эту захватывающую историю, благоразумно поинтересовался.
— Кто принимал участие в Сарматской войне?
Он глянул на одного, на другого слушателя — все отрицательно покачали головами.
Квестор заметно расслабился и начал.
— Мы там не столько воевали, сколько предавались наслаждениям. До того доразвлекались, что кое‑кто разум потерял. Какой‑то вшивый префектишка струсил в бою и, чтобы загладить вину, решил подарить наместнику красивую рабыню. Сказать по совести, девка была вполне под стать Венере. Красотка! Короче, префект сам привел девку в шатер наместника — мол, прошу прощения, с кем не бывает.
Все засмеялись. Ларций не удержался и досадливо хмыкнул.
Квестор не обратил внимания на хмыканье за спиной. Польщенный, он подался вперед и продолжил.
— Ну, это дело обычное, кому хочется угодить под суд, однако Адриан не поддался на эту уловку. Он вернул рабыню и заявил, что вынужден дать делу законный ход.
— И что? — спросили из толпы
Толстяк пожал плечами.
— А что может быть! Префекту отрубили голову перед строем.
Ларций очень пожалел, что отправился на прогулку без оружия. В свою очередь толпа с восторгом встретила известие о божественной справедливости, которой боги щедро одарили наместника. Все принялись восхищаться Адрианом.
Подобное единодушие привело Ларция в чувство. Он взял поводья, повернул коня и, удрученный, направился в сторону дома. Чем, в сравнении с этой гнусной ложью, была капелька слегка искаженной истины, которой он собирался попотчевать императора. Лекарственным снадобьем, не более того. Почему бы не оказать услугу покровительствующим ему людям?
Будь что будет!
Так прошел день, другой. Скрывая утомительное, лишающее способности рассуждать здраво, беспокойство прогуливался по Дафне. заглянул в святилище Аполлона. Не пожалел сотню сестерциев на полновесный оракул. Пророчица, словно в насмешку, предрекла ему долгую и безмятежную старость. Пока ждал предсказание, святилище посетила укрывшаяся под темным покрывалом Матидия. Племянница императора явилась в храм в сопровождении двух молчаливых преторианцев. Она долго молилась, потом, сделав вид, что не заметила префекта, удалилась.
Ларций не решился подойти к ней. И зачем, когда все сказано.
Утешался с Тимофеей, развлекался с ней. Чтобы отвлечься, расспрашивал о том, о сем. Как она попала в храм Астарты? Кто такая Астарта, и почему ее изображают полуженщиной — полурыбой? Какое участие в священнодействии принимают храмовые блудницы? По какой причине жрецы решили принести ее сына в жертву? Какой проступок она совершила, если наказание было таким жестоким? Женщина отделывалась малозначащими объяснениями, слова из нее приходилось тянуть клещами. Впрочем, Ларций не настаивал. Радовало, что Тимофея сама взялась за хозяйство, перестирала все грязное белье, скопившееся на вилле, затем взялась за починку одежды. Сразу видно римскую гражданку! Зию палкой не усадишь за работу. Ей бы только командовать!
В двенадцатый день до апрельских календ (21 марта), ранним утром Таупата примчался с известием, что государь почувствовал себя лучше. Раб, запыхавшись, выложил, что первым к могучему прорвался Ликорма. Не отстал от него и Адриан, который, как рассказывают свидетели, пинками разогнал рабов и вольноотпущенников, выставленных начальником канцелярии у порога императорской спальни. Сейчас они там с Помпеей Плотиной…
Ларций встрепенулся, снова отправил парня к императорскому дворцу. Приказал — если что‑то важное, извести немедленно, однако до полудня ничего не случилось, кроме того, что во второй половине дня прилагающую к императорскому дворцу территорию внезапно заполнили толпы тыловых вояк, спесивых вольноотпущенников и наглых рабов.
Это было так необычно! Ларций, не смея выйти и спросить, откуда вдруг такая прыть, во все глаза следил за ними. Один из императорских рабов, ворвавшихся к префекту и бесцеремонно осмотревший все помещения на вилле, объяснил — август приказал «назначенным людям» обследовать территорию.
— Вообрази, префект, как в такой момент можно оставаться в стороне, ведь через три дня начнется поход.
Ларций Лонг от удивления открыл рот — что творится на белом свете! Последний раб знает, когда начнется война, а он, начальник императорской конницы, остается в неведении.
Весь день, прогуливаясь, Лонг с презрением следил за разгоряченными, испытывавшими неподдельный энтузиазм отпрысками знатных семейств, слетевшимися в Азию за добычей и чинами, отъевшимися вольноотпущенниками, рабами, вплоть до кухонных и вывозящих мусор, толпами сновавшими по аллеям парка и заглядывавшими во все жилые и нежилые строения и романтические, во вкусе Адриана, уголки. В толпе разглядел брылястую рожу старшего квестора и нарумяненную младшего — эти были полны самого неподдельного энтузиазма.
Даже святилище Аполлона не избежало наглого и дотошного осмотра. В этом чрезмерном, лихорадочном усердии было что‑то отвратительное, какая‑то насмешка над здравым смыслом и, как ни горько говорить об этом, над самим императором, когда‑то признавшимся ему, что вся деятельность правителя, конкретное, ежедневное исполнение им своих обязанностей, должна сводиться к постоянному, пусть и малозаметному улучшению нравов подданных.
