Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень
Вновь пауза, обдумывание. Наконец Адриан злобно и коротко выругался.
— Ты глуп, Ларций! Ты беспросветно глуп!! Я не могу оставить тебе государственную преступницу. Ее будут пытать, ей переломают руки и ноги. Ей будут прижигать пятки, ее будут бичевать. Зачем она тебе?
— Помнишь, лет десять назад, ты спросил меня, зачем я помиловал Лупу, когда мой декурион отрезал его напарнику голову?
Адриан кивнул
— Ты не мог поверить, что я спас мальчишку из сострадания. У этой женщины есть ребенок, я не хочу, чтобы он остался сиротой.
Адриан пожал плечами, повернулся к Эвтерпе.
— У тебя есть ребенок?
— Да, господин.
Адриан обратился к Лонгу.
— Ну и что?
Префект не ответил, потребовал резче.
— Отдай мне эту женщину, наместник.
— Она государственная преступница. Она — участница заговора. Она — важный свидетель.
— Я буду охранять ее.
— Нет.
— Тогда жди, когда тебя вызовут к принцепсу!
— Хорошо. Я прикажу отправить ее в Рим, а до того момента ты обязуешься присматривать за ней и берешь на себя всю ответственность в случае ее побега.
Глава 10
Когда Адриан и легионеры, прихватившие с собой злоумышленника, ушли, Ларций, вконец обессиленный, почувствовавший нестерпимое отвращение к жизни, жестом отослал потиравшего ухо Таупату из спальни. Тот кивнул, бросил заинтересованный взгляд на лежавшую на ложе, накрывшуюся с головой покрывалом женщину, и молча удалился. Женщина тут же торопливо выбралась из‑под покрывала и вновь на четвереньках отползла в угол.
Там закрыла голову руками и притихла.
Ларций, глядя на нее, не удержался от вздоха. Потом спросил
— Как же тебя зовут? Эвтерпа или Лалага?
Женщина откликнулась тоненьким дребезжащим голоском.
— Тимофея.
Ларций горько рассмеялся.
— Видать, много за тобой преступлений, если ты так часто меняешь имена.
— В том нет моей вины, господин.
— Какой я тебе господин. Так, замшелый пень. Твоим господином является могучий Рим. Он жестоко воздает своим врагам.
— Где же был могучий Рим, когда меня совсем маленькой продали в храм Астарты в Гиерополе?
Ларций вопросительно глянул на спрятавшую лицо женщину.
Та подняла голову и уже чуть окрепшим голосом добавила.
— Меня украли из родного дома в Атталии и продали в храм Астарты в Гиерополе. Отец нашел меня, однако тогдашний римский наместник в Сирии Квинт Гортензий заявил, что не может вмешиваться во внутренние дела религиозных общин. Могучий Рим бросил дочь своего гражданина на произвол судьбы. Зачем, господин?
— Мало ли? — пожал плечами Ларций, потом вскинул голову. — Почему я должен тебе верить?
Женщина не ответила.
Префект поднялся, подошел к окну, посетовал про себя, что не удосужился вовремя забрать оконные проемы решетками.
В этот момент женщина посмела окликнуть его.
— Как же мне называть тебя, господин?
Ларций пожал плечами.
— Как меня называть? Зови «наш Ларций»…
— Я не твоя рабыня, господин, — твердо ответила Тимофея. — Я больше не рабыня, господин. Я — государственная преступница.
— Это верно, — согласился Лонг. — Значит, ты утверждаешь, что приходишься дочерью римскому гражданину?
— Да, Ларций.
Префект хмыкнул — она назвала его по имени, без обязательного для рабыни приложения «наш». Она умеет настоять на своем. Впрочем, это его не касается. Ночной угар схлынул. Неуместность взятых на себя обязательств предстала перед ним во всей своей нелепости.
Женщина спросила из своего угла.
— Скажи, солдатик, кто открыл тебе, что у меня есть ребенок?
Ларций вздохнул.
— Не знаю. Просто к слову пришлось. Что‑то я должен был сказать наместнику! Он порой бывает непредсказуемо оригинален. Видишь, сработало.
— У тебя есть дети?
— Да, мальчик.
— Один?
— Да, боги поскупились на второго.
Женщина громко хмыкнула.
— Какие боги, префект? Раскрашенные кумиры, мерзкие идолы? Моего мальчика собирались принести им в жертву.
— Бывает, — согласился префект. — А у меня умерла жена, и я спутался с коварной женщиной. Затем, как дурак, помчался в Азию. Если вдуматься, это горе сравнимо с твоим, Тимофея.
— Конечно, Ларций. Все мы барахтаемся в этой юдоли страданий.
Ларций скривился.
— Не надо. Я знаком с учением бродяги из Назарета. У меня таких умников полный дом, но что‑то я не слышал, чтобы сын Бога благословлял злонравие. Он сказал — не убий…
В этот момент его внимание привлек шум у крыльца. Он заглянул в окно.
Два преторианца о чем‑то толковали с Таупатой. Видно, наместник изменил свое решение или просто забыл сообщить начальнику караула о том, что разрешил Лалаге — Эвтерпе — Тимофее остаться у префекта.
Префект вздохнул.
Везде разброд, неразбериха, заговоры, глупость, мерзость ожидания, предчувствие гибели. И вперемежку, безрассудная надежда спастись и половить рыбку в мутной воде.
— За тобой пришли, Тимофея, — сообщил он женщине.
Та разрыдалась. Потом заскулила тихо, тоненько, сожалея, пока дверь в комнату не отворилась, и через порог не переступила укрытая плотным покрывалом фигура. Несомненно, женская.
Незнакомка откинула верх накидки, и опешивший Ларций бросился к ней.
— Госпожа!!
Помпея Плотина окончательно освободилась от накидки, встряхнула седовласой головой, жестом отослала вступивших следом за ней в комнату огромных преторианцев. Те удалились молча. Потом глянула на разинувшего рот Таупату, успевшего пробраться в помещение, улыбнулась и попросила.
— Закрой, пожалуйста, рот. Как тебя зовут?
— Таупата.
— Откуда ты родом?
— Моя мать из Дакии, госпожа. Я родился в доме Лонгов. Меня воспитал мать господина и Эвтерм.
— Я рада за тебя. У тебя были достойные воспитатели. Как здоровье Постумии?
— Когда мы отправлялись в Азию, она держалась молодцом. Она предупредила меня, что хочет еще раз взглянуть на сына.
— Достойный ответ. Эвтерм может гордиться тобой. Таупата, ты можешь выполнить мою просьбу?
— Охотно, госпожа. Хоть тысячу просьб.
Императрица засмеялась.
— Тысячу не надо. Только одну. Понаблюдай, чтобы нам с твоим Ларцием никто не помешал. Чтобы никто не мог подслушать, о чем мы будем беседовать.
— Клянусь, наилучшая, никто и близко к дому не подойдет. Господин, позволь мне взять оружие.
— Только кинжал, — ответил Лонг.
— Вот что еще, Таупата, — добавила императрица. — Если появится посыльный, дай мне знать.
— Ага, госпожа, — радостно откликнулся парнишка. — Обязательно, госпожа.
Он выбежал в коридор.
Императрица обратилась к Ларцию.
— Вы, Лонги, умеете уживаться с рабами. Эвтерм философствует, садовник верит в царство небесное, никто в Риме не умел так жарить рыбу, как Гармерида. Ваше вишневое варенье на меду славится на весь Рим. Дурные люди никогда не сварят вкусное вишневое варенье, не так ли, Ларций? Вам можно позавидовать.
Префект развел руками.
Императрица приблизилась к сжавшейся в комок женщине, спросила у хозяина.
— Это и есть наша знаменитая флейтистка?
— Так точно, наилучшая.
Помпея оглядела спальню, обнаружила женскую тунику, бросила ее Тимофее.
— Оденься, — затем укорила префекта. — Никак не можешь без блуда?
— Отчего же! — вскинул голову префект.
— Ладно, о ней в последнюю очередь. Позови кого‑нибудь.
— Тарб! — крикнул Лонг.
— Не кричи! — поморщилась императрица. — Не хватало еще, чтобы во дворце начали обсуждать мой визит.
В комнату вошел пожилой узкогрудый мужчина. Императрица спросила.
— Чем ты занимаешься в доме Лонгов, Тарб?
— Присматриваю за конями, а сейчас за Снежным.
— Надеюсь, ты не философствуешь?
— Упаси меня Аполлон, госпожа! У меня нет для этого времени. Разговаривать — да, с лошадками разговариваю. Почему бы с ними не поговорить, они такие умницы. Вполне обходятся без философии.
— Я согласна с тобой, Тарб. Вот какая у меня просьба — проводи эту женщину в другое помещение и приглядывай за ней. Можешь покормить.
— И помыться, — подала голос Тимофея.
— И разреши ей помыться, — повторила Плотина.
Ларций неожиданно для себя, совсем не к месту вставил.
— Она — римская гражданка, госпожа.
— Я же сказала, о женщине потом. У нас здесь не богадельня.
Когда Тимофея и Тарб покинули спальню, Помпея Плотина похвалила префекта.
— Тебе повезло, Лонг. Ты счастливо избежал покушения.
— Ты полагаешь, госпожа, покушались на меня? — усмехнулся Лонг.
— Как раз этот вопрос мы должны обсудить в первую очередь, — кивнула Плотина и накинула покрывало на разбросанную постель. Затем села в кресло, стоявшее возле бронзового фигурного канделябра, на котором догорала единственная свеча.
