Анатолий Домбровский - Платон, сын Аполлона

   — Ты мог бы перечислить ещё несколько порочащих Алкивиада поступков, — сказал Сократ, — но от этого он не стал бы хуже тебя, Критий.

   — Почему же?

   — Он совершал дурные поступки в силу внешних обстоятельств. Ты — из-за злого умысла.

   — Я?! — возмутился Критий.

   — Злой умысел, Критий, говорит о подлости души, уступка обстоятельствам — только о её слабости. И то и другое — порок, разумеется. Но слабость души можно одолеть, подлость же непременно заведёт её в бездны Тартара. Да и не Алкивиад убил тебя, Критий, — сказал Сократ, опустив голову, — а ты его.

   — Так тебе сказала эта сука Тимандра? Вот зачем ты бегал к ней! — Голос Крития зазвучал так громко, будто он взобрался на трибуну Пникса.

Платон успел подумать, что Сократ погубил и себя и Тимандру, но старик поднял голову и, глядя Критию в глаза, ответил:

   — Смиренная Тимандра сказала, что Алкивиада убили братья его фригийской любовницы.

Ожесточившееся лицо олигарха расслабилось, он даже усмехнулся и сказал, снова постукивая себя свитком по колену:

   — Стало быть, это только твоё предположение. Глупая Тимандра могла придумать такое, но ты... Вспомни, где Фригия и где Афины, где был Алкивиад, когда его настигла смерть, и где был я. Чтобы совершить убийство, надо быть на месте преступления, Сократ. Или ты забыл этот важнейший принцип доказательства?

   — Это не принцип, — возразил Сократ. — Чтобы стать преступником, надо быть участником злодеяния. А содействовать преступлению можно по-разному: не только делом, но и словом, приказом, наущением, деньгами. Колдуны помогают тайным наговором.

   — Ты хочешь, наверное, сказать, что я колдун? — засмеялся Критий.

   — Нет. Ты оратор, ты поэт, ты политик, Критий, но ты не колдун.

   — Тогда как же я мог участвовать в этом убийстве?

   — Как политик, которому Алкивиад мог помешать.

   — Ложь, Сократ! Ты ведь знаешь, что именно я предложил в своё время Народному собранию простить Алкивиада и вернуть его в Афины, я предложил тогда стратегу возглавить армию и флот. К тому же он мой двоюродный брат, как ты правильно вспомнил.

   — Ты звал Алкивиада, пока он был тебе нужен, Критий. Ты надеялся, что он, получив власть от народа, разделит её с тобой. Но теперь, когда ты у власти, когда получил из рук Лисандра неограниченную власть, Алкивиад мог бы только помешать тебе. И он сделал бы это, ты знаешь. Потому ты убил его. Как убил гораздо менее опасного для тебя Ферамена, как убил многих других. Смерть Алкивиада отлично укладывается в список твоих преступлений, лучше, чем чья бы то ни было.

   — И всё же это не доказательство, Сократ.

   — Нет, но это истина.

   — Которую ни один судья не примет во внимание.

   — Но примет к сведению Народное собрание.

   — Ха-ха! Какое Народное собрание?! Его нет и не будет. Верно, Платон? — обратился он вдруг к племяннику. — Что ты обо всём этом скажешь?

   — Говорят, что Фрасибул скоро выступит с войском из Фив...

   — Тьфу! — зло сплюнул Критий. — Да не о том же речь, племянник! Я об Алкивиаде. Что тебе сказала Тимандра?

   — Я её не спрашивал.

   — А как тебе показалось обвинение Сократа, будто я убил Алкивиада?

   — Суди сам, — ответил Платон.

   — Ага, суди сам. Это прекрасно! А если я сейчас рассужу, что Сократ клевещет на меня, и прикажу наказать его за это?

   — Как? — испугался Платон. Он знал, что с дядей Критием шутки плохи.

   — Смертью, разумеется, — хохотнул Критий. — Как же иначе?

   — Ты не посмеешь, — насупился Платон и сжал кулаки.

   — Отчего же? Посмею. А ты, стало быть, попытаешься его защитить? Каким образом?

Платон не ответил.

Критий прошёлся по комнате, бросил свиток на полку, остановился перед Сократом и сказал ровно и бесстрастно:

   — Две вещи я приказываю тебе, старик. Во-первых, ты не станешь повторять свой бред о моём участии в убийстве Алкивиада где бы то ни было. Во-вторых, в числе других четырёх булевтов, которых я уже назначил от других фил, ты отправишься на Саламин и привезёшь в Афины сбежавшего туда Леонта. Этот бывший стратег два года тому назад требовал суда надо мной за участие в правлении Четырёхсот. За болтовню я велю казнить тебя, старик. И если не привезёте Леонта, тоже. А если поездка будет успешной, — вдруг засмеялся он, — велю наградить: получишь часть богатства Леонта...

   — Ты превзошёл все мои ожидания, — сказал Сократ. — И даже назначил мне две смерти вместо одной.

   — Ты хочешь сказать, что не выполнишь мой приказ? — спросил Критий.

   — Твой приказ не опирается ни на закон богов, ни на закон полиса[53], а лишь на твою злую преступную волю, Критий. Прощай. Я тебе всё сказал.

   — И ты полагаешь, старик, что я отпущу тебя?

   — Сейчас узнаю.

   — Отпусти нас, — сказал Критию Платон. — Иначе тебе придётся убить и меня. Я обещаю, что Сократ не станет рассказывать о своих предположениях относительно убийства Алкивиада и поедет к Леонту. Сейчас он думает, что я слишком многое обещаю, но ты поверь мне. — Платон посмотрел на учителя, взглядом умоляя его промолчать. — А если не выполню обещания, то отвечу вместе с Сократом и в Фивы поеду, как ты хотел.

   — Пообещай, что поедешь в Фивы независимо от того, как поступит Сократ, — потребовал Критий.

   — Хорошо, — согласился Платон.

   — И не просто поедешь, а организуешь заговор против Фрасибула, чтобы убить его.

   — Но...

   — Ведь ты просишь за Сократа, не забывай, Платон.

   — Ладно, — ответил Платон и отвернулся, боясь посмотреть в глаза учителю.

   — Но если Сократ поедет к Леонту и привезёт его, тебе не придётся ехать в Фивы.

Сократ засмеялся.

   — Ты замарал нас обоих, — сказал он Критию. — Прощай.

И, не оборачиваясь, направился к двери. Платон последовал за ним. Критий не окликнул их, стража не остановила.

Уже на улице Сократ звучно хлопнул себя ладонью по лбу и резко остановился.

   — Сегодня же афиняне возят по городу в лодке на колёсах статую Диониса и щедро обливают её вином! Вот и пойдём следом — авось и нам достанется немного вина!

Платон обнял Сократа и заплакал.

   — Ты что? — спросил старик.

   — Критий убьёт тебя, — ответил Платон. — Тебе надо бежать из Афин.

   — Так ведь и тебе тоже.

   — И что же делать? — спросил Платон. — Куда бежать?

   — Пойдём к Дионису, — ответил Сократ. — Он нам подскажет, что делать. Сегодня, поливаемый добрым вином, он будет щедр на советы.

Сократ не поехал на Саламин. Платон не отправился в Фивы. Прошло несколько дней, но Критий ни словом, ни делом не напомнил им о себе. Платон проводил дни и ночи у Тимандры. Сократ, пренебрегая запретом, встречался с друзьями у храмов и на площадях и в беседах с ними не раз вспоминал о гибели Алкивиада.

   — Где Платон? — спрашивали у Сократа то Аполлодор, то Критобул, то Аристипп, а чаще всех Федон, который, кажется, больше других привязался к нему.

Сократ в ответ посмеивался и отвечал:

   — Он познает силу красоты.

На тринадцатый день друзья увидели Платона в роще Академа на берегу Кефиса. Он сидел один и не обернулся, когда они подошли. Лицо его было тёмным и осунувшимся, как после мучительных трудов или страданий, а руки сплошь покрыты ссадинами и порезами, будто он недавно сражался на мечах.

   — Дорого же тебе досталось познание красоты, — начал было с насмешкой Аполлодор, но Сократ оттолкнул его, сел рядом с Платоном и, заглядывая ученику в глаза, спросил участливо:

   — Что случилось, мой мальчик?

Платон уронил голову на колени и ответил:

   — Он убил её. Она мертва.

   — Тимандра? — осторожно спросил Сократ.

   — Да. Он зарезал её, — проговорил, не поднимая головы, Платон и горько заплакал.

Служанка Тимандры рассказала, что госпожу убили ночью. Она не видела, кто это сделал, только услышала приглушённый крик гетеры, бросилась к её спальне, вбежала и увидела свою хозяйку мёртвой. Платон ту ночь провёл дома: у его сестры начались роды. О том, что у Потоны родился мальчик и что убита Тимандра, он узнал одновременно. Служанка сестры и служанка возлюбленной вбежали в его комнату разом.

   — Я убью Крития, — сказал Сократу Платон, когда они остались одни.

   — Так ты убьёшь и себя, Платон.

   — Я и так мёртв. Критий убил не только Тимандру, но и меня.

   — Ты убеждён, что это сделал он?

   — Никто другой не смог бы убить такую красоту.

   — Тимандра — не вся красота мира, а лишь её малая грань. Если уничтожить всё прекрасное, какая-то часть всё равно останется и пробьётся хотя бы в одном полевом цветке. Смотри на него — и ты возродишься к любви. Пока есть цветы, можно жить, пока есть звёзды на небесах, можно надеяться на жизнь вечную.