Филипп Эрланже - Генрих Третий. Последний из Валуа
Поразительный парадокс: Париж, эта цитадель католицизма, от которой войска монсеньора не оставили бы камня на камне, возмутился такой либеральностью. Памфлеты, мощное средство общественного воздействия, дружно осудили короля. Отчаявшись, Генрих ударяется в мистицизм, передав бразды правления своей матери.
И Екатерина снова направляется к монсеньору, не забыв взять с собой в это путешествие своих фрейлин, увешанных драгоценностями, тяжелыми, как оружие. Кортеж сопровождает еще одна Цирцея – сама Маргарита, присутствия которой потребовал король.
Надеясь на свои обычные методы, Екатерина полагала, что ее прелестницы сумеют смягчить мятежников, но руководитель коалиции, де Бюсси, отнюдь не был человеком, способным забыть обо всем в объятиях женщины. Монсеньор был очень рад видеть сестру, оказал необыкновенное почтение матери, предоставив своим приближенным вступать в единоборство с фрейлинами Екатерины. Сам же он не предпринял ни малейшей попытки в этом направлении, опасаясь де Бюсси, который зорко следил за ним.
Видя замкнутость короля, Екатерина решила, что ей не удастся подчинить его своей воле. Она хотела, чтобы была признана королевская власть в тех границах, в каких она существовала в 1563 году. Протестанты получали то, чего они так добивались: реабилитации всех жертв Варфоломеевской ночи, полной свободы отправления религиозных культов везде, кроме Парижа, возможность занимать высшие посты в государстве, создание судебных палат, наполовину состоящих из гугенотов.
Подобные уступки спустя всего лишь четыре года после кровавой резни ссорили королевскую власть с католиками и не примиряли с гугенотами. А поскольку король не обладал возможностью навязать свою волю католическому большинству, уступки эти давали повод для ненависти обеих партий.
Подобное разделение Франции значительно усилило местную знать, возродило могущество феодалов, с которым было покончено еще во времена Людовика XI. Король Наваррский, и без того полновластный хозяин Гаскони, получал и Гиень, Конде становился правителем Перона, а монсеньору отходило целое королевство: герцогства Анжуйское, Майенское, Турен. Были ли теперь удовлетворены заговорщики? Ничуть. Король на собственные деньги оплачивал наемников, сражавшихся против него: он заплатил Жану-Казимиру чудовищную сумму в двенадцать миллионов ливров, а поскольку взять ее было негде, несчастный монарх вынужден был продать бриллианты короны!
Увидев его в таком жалком состоянии, мятежники решили добить короля, потребовав созыва Генеральных штатов: они надеялись, что народное возмущение сметет его с трона. Генрих тяжело переживал свое поражение. Когда он подписывал этот унизительный договор о мире, слезы катились по его лицу, и 11 мая 1576 года он запретил исполнять традиционное «Тебя, Бога, славим».
А еще через месяц поляки, уставшие ждать своего забывчивого монарха, выбрали нового короля, трансильванского князя Стефана Батория. Генрих возмущенно протестует и требует, чтобы папа не признавал узурпатора, но разве в силах он был отстаивать польский трон в тот момент, когда полчища наемников подвергали его унижениям, редко выпадавшим на долю монарха?
Жан-Казимир отказывался оставить завоеванные им территории, пока он не получит полностью двенадцать миллионов. В полном отчаянии король отправляет во Флоренцию все свои кольца и перстни, под которые банк выделяет ему двенадцать тысяч экю, и умоляет папу специальной буллой разрешить ему собрать с церковных доходов налог в сто пятьдесят тысяч ливров.
По счастью, восстание в рейнских областях требует возвращения Жана-Казимира на родину, и летом он наконец переходит через Мозель, прихватив с собой в качестве заложника за неуплаченный долг министра финансов Франции, Бельевра. И только после нескольких недель переговоров удалось добиться освобождения несчастного государственного секретаря.
Вот так за два года правления, которого ждала вся Франция, страна была ввергнута в жестокую гражданскую войну, всякое уважение к королевской власти полностью утрачено, польская корона ушла из рук, и все дело Капетингов грозило вот-вот рухнуть.
В такой грустной обстановке заканчивалась молодость Генриха III, неопытного, неуверенного в себе, полностью попавшего под влияние матери и ближайшего окружения – блистательный принц превращался в короля.
После договора, подписанного в Болье, его мучили угрызения совести. Он считал, что нарушил данную при коронации клятву сохранить в целостности свое королевство, и стремление исправить эту ошибку станет теперь его единственной путеводной звездой в борьбе как с католиками, так и с протестантами.
Глава 5
Мир короля
(7 мая 1576 – 17 сентября 1577)
Целых два месяца после подписания «мира монсеньора» король отказывается видеть Екатерину. Он не может ей простить, что она довела его до подобного унижения, и еще меньше – что она противопоставила ему интересы брата, которого он ненавидел за трусость и манию величия.
Хорошо зная своего сына, Екатерина защищалась, взывая к его чувствам: «Вы весь мой!» – восклицала она в письме. Они помирились, но от былого могущества королевы-матери не осталось и следа.
Она по-прежнему сидит рядом с королем на заседаниях совета, он по-прежнему доверяет ей разнообразные поручения, а порой – и регентство, но он больше не относится к ней как к своему наставнику. «Что бы я ни сделала, ему все не нравится!» – жаловалась старая королева. Конечно, она могла ото всего отказаться и вполне достойно удалиться на покой, но для этого ей не хватало мужества. Она согласна даже на роль министра – лишь бы не оставлять политику, сладкую отраву власти.
Эта маленькая семейная революция совпала по времени с большими переменами в жизни короля.
До 1576 года Генрих боролся со своей натурой. Когда власть Екатерины над ним закончилась, упали последние барьеры. Достоинства королевы Луизы, ее нежность, скромность, целомудрие были бессильны против демонов, которые, изведав яда Венеции, пытались вырваться наружу.
Конечно, оставалось еще общественное мнение; оно было вполне способно остановить короля, для которого любовь народа значила столь много. Но разве от этой любви что-нибудь оставалось? Все в Генрихе становилось поводом к гнусным памфлетам. Король любит собак, он недавно купил двух щенков – вот и пища для музы памфлетистов на целую неделю.
На подобную несправедливость и злобу Генрих отвечает вызовом, чтобы показать своим хулителям, насколько он ими пренебрегает.
В начале лета король приобретает близ Монлери замок д’Оленвиль, окруженный огромными лесными угодьями, и преподносит его в дар своей жене, но Луиза, слишком скромная, никогда не появлялась тут без особого приглашения.
Генрих же, напротив, предпочитал его всем своим замкам. И если государственные заботы ему позволяли, он уезжал в д’Оленвиль в сопровождении молодых дворян, заменивших ему Дю Гаста.
Сен-Мегрен, Келюс, Грамон, Ливаро, Сагонь, Сен-Люк – блестящие молодые люди, очень скоро ставшие олицетворением скандала! Они были красивы, отважны, страстно преданы королю, своему другу. Почти все они были моложе тридцати, и все были готовы героически отдать свои жизни за Генриха III. Памфлетисты быстро окрестили их «мальчиками» короля.
Следует признать, что первые куплеты появились при дворе и принадлежали перу Филиппа Депорта, а заключительный штрих в карикатурный портрет Генриха III внес остроумный Агриппа д’Обинье.
По договору, заключенному в Болье, Перон отходил Конде. Но когда принц хотел вступить в свои владения, губернатор города д’Юмьер захлопнул дверь перед его носом, а несколькими днями позже объединившаяся пикардийская знать образовала Лигу для «защиты Святой римско-апостольской католической церкви» от ереси.
Душой этого замысла были иезуиты и францисканцы. Исполненные решимости создать отделения Лиги по всей Франции, они разъехались по всем провинциям с целью объединить католиков, возмущенных победами протестантов. Мрачные и грозные, как пророки, они останавливались в больших городах и маленьких деревушках, призывая истинных христиан не щадить ни своих жизней, ни богатств ради благого дела. И люди откликались, вступали в Лигу и, достав старые кирасы, присоединялись к процессии монахов.
Энтузиазм парижан дошел до экстаза. По улицам города, возбуждая толпу, в памяти которой еще жило опьянение Варфоломеевской ночи, шастали монахи всех братств: доминиканцы, кармелиты, францисканцы. Они призывали не только защитить единство веры, но и укрепить права парламента, каждые три года созывать Генеральные штаты и восстановить законы, те, что были «при Хлодвиге17, первом христианском короле».
Надо сказать, что Лига существовала и была достаточно сильной организацией уже с 1561 года, когда во главе правоверных католиков встал Лотарингский дом и повел борьбу против гугенотов и слишком умеренной политики двора. Но смерть Франсуа де Гиза, политический гений Екатерины и, наконец, Варфоломеевская ночь помешали ей выйти на авансцену, и только победа протестантов выдвинула Лигу на первый план в общественной и политической жизни страны.
