Владимир Ситников - Горячее сердце. Повести
Она привыкла к кочевой бездомной жизни, привыкла к сквознякам плетеных стодолов, ко сну вповалку, громыханию пушек и осиному пению пуль. С натертыми санитарной сумкой плечами, с опаленным морозом лицом, с разбитыми в кровь руками пришло спокойствие. Пришло мудрое терпение, которое нужно было иметь, чтобы чуть свет вскакивать на ноги, под пулями перевязывать раненых, шатаясь от усталости, ухаживать за больными, долбить лопатой чугунную землю для окопа.
В Мержановке отряду дали день на отдых. Но в утренний час, когда был особенно сладок сон, ударил в перепонки злой голос Серебровского:
— Казаки!
Вера пришла в себя уже за деревней на лысом холме, где расположились пулеметчики.
На горизонте копилась грозовой тучей конница. Почти так же наползала кавалерийская лава под Пулковом... Вера подумала, что к этому, наверное, никогда не привыкнуть. Всегда будет перехватывать дыхание, бить озноб. И тут же рассердилась на себя: «Оправдывать страх нельзя!» Она повернула барабан револьвера, хотя знала, что все семь свинцовых горошин на месте. Ведь она не стреляла. Заглянула в сумку, хотя знала, что и там все на месте.
Тяжкий гул копыт гнул к земле. Но она привстала. Встретила колючим взглядом взгляд Басалаева, нарочито замедленным движением поправила платок. Нет, ей не страшно!
Дмитрий, опершись руками о колени, стоял, меряя прищуренными глазами расстояние. Прилип к губе забытый окурок.
— В ноги, в ноги метьтесь, — кричал он пулеметчикам, вцепившимся в рукоятки «максимов».
Конница, затопляя ближний курган, рвалась вперед, разливаясь все шире. Ужо слышался разбойный посвист, дикий звериный визг. Было выше сил сдерживать желание стрелять. Вера выхватила револьвер...
Тонкий, напряженный голос Дмитрия Басалаева порвал сосущее душу ожидание:
— По золотопогонника-ам пли!
Рванули воздух пулеметы, расколол его винтовочный залп. Некоторое время лава еще летела, но вот через голову, словно балуясь, перевернулась гнедая лошадь, подмяв седока. Степь задымилась черной пылью. Из нее вырывались кони со сбитыми седлами, люди. Чувствуя, как тает ледяной ком в груди, Вера привстала на колени. Конница повернула обратно. Вера стиснула горячую грязную руку Санюка: молодец, Андрюша! Улыбнулась Басалаеву.
Но справа за рыжими папахами холмов все еще щелкали выстрелы.
Там бой не ослабевал.
К полудню пришлось отходить к Мержановке.
На околице деревни Веру догнала бровастая санитарка, отвела за руку к плетню.
— Чего делается! Фею-то Аксенову взяли в плен.
«Фею... в плен?..» — не поняла Вера. Схватила санитарку за плечо.
— Это неправда! Ты путаешь! Ты...
— Да что я, врать буду?
Вера задохнулась, рванула застежки на пальто. Душил горло воротник. Санитарка, дрогнув бровями, всхлипнула.
Вера подняла взгляд высоко-высоко, на самые верхушки тополей, которые все больше и больше расплывались, двоясь.
— Может, отобьют еще, — услышала далекий голос санитарки.
«Нет, не отбить... Калединцы не пощадят, не оставят в живых...»
Не верилось. Фея, тонкая, озорная Фея Аксенова, с которой еще утром рядом спала она, была в плену!..
В деревне, на площади, радостно кричали красногвардейцы, подбрасывая в воздух седоусого бравого старика, который, взлетая вверх, поддерживал рукой теплую кепку с наушниками.
В этот горький для Веры день в Мержановку приехали из Таганрога революционные рабочие Русско-Балтийского завода. Они выгнали из своего города юнкеров.
Вера слушала речи гостей и своих товарищей, хлопала в ладоши, но все время чувствовала рядом с собой незримый, скорбный образ Феи Аксеновой. Она там. Ее ведут на допрос. Вот она стоит у стены. Вот...
«Нет, так нельзя». Она оборвала эти мысли. Выбралась из толпы, заторопилась в лазарет, в перевязочную. Когда работаешь, легче...
Около белого домика с синими наличниками, где помещался лазарет, навалившись на плетень, стоял человек. Могучие плечи вздрагивали, словно от смеха. Это был Аксенов.
Вера бросилась к нему, дотронулась до плеча.
— Товарищ Аксенов, товарищ...
Он был глух. Он ничего не слышал. Все утешения были бы напрасны.
Входя в перевязочную, она сняла сумку. Куда-то повесила ее, сняла и положила пальто. «Фея там, а Аксенов здесь... А я стою и ничего не могу сделать...» Подняла на Серебровского смятенный взгляд.
— Там Аксенов...
Хирург нахмурил брови, сердито бросил операционной сестре:
— Ножницы! Живо! Что вы возитесь?
Ему, наверное, безразлично. Он не знал так Фею, он был хирург! Хирург должен быть спокойным.
Вера схватила ножницы, хотела подать, но вдруг уронила их на пол. Тяжело нагнулась. «Серебровский прав. Надо сдерживать себя. Надо».
— Идите к больным, Зубарева, — услышала она его сухой голос и пошла.
Весь вечер она пробыла у тифозных больных в глинобитном низком сарае. Они бредили, просили опаленными губами пить. Но пить было нечего. Последний раз санитар зачерпнул со дна колодца бурый кисель.
Скосил тиф и Андрюшу Санюка. Он особенно часто просил воды. В обезумевших глазах стояли отчаяние и мольба. Вера готова была идти за водой сама. Но куда? Ни в одном колодце не было воды. Гладила спутанные каракулевые вихры на голове паренька, уговаривала:
— Чем меньше пить будешь, тем быстрее выздоровеешь... Тем быстрее...
Но он шевелил сухими губами, жалобно просил:
— Пить, пи-ить...
Вера схватила разбухшую бадейку и пошла к берегу. Ей вспомнилось: «Где-то за голым вишневым садиком был пруд. Кажется, пруд...»
Под каблуком, как сухарь, ломалась наледь. Вера остановилась. Тревожная чернота. Непроглядное небо прижалось к земле. Рвет с головы платок морозный ветер. Наскочила на иссохшие стебли подсолнуха. Замерла. Казалось, кто-то таился в них. «Детский глупый страх!» Сжала кулаки, двинулась дальше. «Никого там нет, просто я трусиха».
Около самого пруда чуть не натолкнулась на человека. Он стоял сутулый, неподвижный. «Аксенов», — узнала Вера, взяла его за рукав шинели.
— В хату идите, замерзнете. Идите.
Аксенов круто повернулся, приблизил к ней свое лицо... Торопясь, забормотал бредовые слова:
— Я к ней, к ней, к Фее пойду, она там...
Боясь за него, Вера сказала, стараясь, чтобы голос звучал убедительнее:
— Туда нельзя. Ее там нет.
— Нет? — спросил он. — Там она, там! Слышите, плачет? Вон, вон опять, — и поднял палец.
Вера прислушалась. Над кручей бились в корчах кусты. В них одичало завывал и постанывал ветер.
— Это ветер, товарищ Аксенов, ветер.
— Нет, не ветер. А вы идите, Вера Васильевна, вас Андрюша Санюк ждет. Идите.
Вера пробила дном бадейки неподатливый лед, но зачерпнуть воды не смогла. Онемевшими руками долго ломала лед и складывала обломки в бадейку.
Потом вернулась к Аксенову. Его нельзя было оставлять одного, никак нельзя. Настойчиво взяла за руку и безвольного, надломленного, повела в стодол.
Он присел на скамейку, уткнув лицо в ладони. «Может быть, успокоится немного, может быть, уснет?» — с надеждой подумала Вера.
Больные по-прежнему просили пить. Она ходила от одного к другому, поила, поднося к губам щербатый носик чайника. В голове крутились скомканные, оборванные мысли, вставали образы близких людей: Фея, мать, Сергей...
Вдруг ее позвал к себе Санюк. Его глаза смотрели чисто и осмысленно, по губам скользнула робкая улыбка.
— Если что, Вера Васильевна, вы напишите... Мамка у меня есть. На Выборгской живет. Ребята наши скажут, где. Так и так, мол. Пускай не больно ревет. Еще братики есть. А вы без меня тут, — и скосил глаза на свою винтовку с пеньковой веревкой вместо ремня.
Вера осторожно поправила изголовье...
— Ну что ты, Андрюша. Ты выздоровеешь. Еще встретимся в Петрограде.
Санюк забегал пальцами по краю топчана.
— Нет, я на всякий случай. Мало ли. А то я вовсе неграмотный. Помните, на руднике как высказался? — и закрыл глаза. До сих пор переживал этот веснушчатый застенчивый паренек свою первую незадачливую речь.
Вере захотелось сказать что-то бодрящее, сильное, чтобы ему стало лучше от этого, веселее и легче.
— Теперь все в твоих руках, Андрюша. Добьем Каледина, вернемся в Питер, учиться будешь. Сначала в школу пойдешь, а потом, глядишь, инженером станешь. Как? Станешь? — спросила она.
— Учителем, учителем буду, — прошептал, приподнимаясь на локтях, Санюк. В его глазах светилась радость. Он верил. И она верила. Конечно, будет. Конечно!
Под утро Вера забылась хрупким, как первый ледок, сном. Спала — и все время сверлило неясное беспокойство, словно она что-то сделала не так, как надо, о чем-то важном забыла. Очнулась ото сна и сразу вспомнила: Аксенов! Почему она забыла о нем? Где он? В сарае его не было. У крыльца перевязочной толпились санитарки. Краснолицый, с отливающими медью колючими, как лежалая сосновая хвоя, усами красногвардеец, крутя в пальцах козью ножку, рассказывал:
