Николай Никитин - Северная Аврора
– Кабы так, – ответил Валерий и загадочно улыбнулся.
– А кто же?
– Сама по себе… Попутчица.
– Попутчица… – с недоверием протянул матрос. – А у тебя губа не дура… Умеешь попутчиц выбирать!
Матросы засмеялись. Сергунько тоже посмеивался вместе с ними. Он не особенно жалел о том, что Люба отстала. Ему легче было добираться без нее. Он уже начал опасаться, как бы и его чего доброго не задержали в пути. Только добравшись до Чамовской, Валерий окончательно успокоился.
Но ни в самой Чамовской, ни на пароходе «Желябов» не оказалось никого из тех, кто был ему нужен. Фролов еще не вернулся. Старик Нестеров куда-то ушел с партизанами. Андрей Латкин, по словам вахтенного матроса, должен был появиться здесь к вечеру. Валерий решил остаться на «Желябове» и дождаться хотя бы Андрея.
«Стоило похлопотать и помучиться», – думал Валерий, оглядываясь по сторонам. Все нравилось ему здесь, на реке: и пароходные гудки, и лодки, бороздящие воду, и свежий ветер, и широкий простор.
Привольно раскинулась Двина. Багряная мгла стояла над ее широкой поймой. С парохода, подошедшего вслед за буксиром, высаживались матросы. Часовые с винтовками дежурили возле боевых грузов. Берег кишел бойцами. Слышались крики, смех. Катер, хлопотливо треща, нырял по волнам. Все было полно жизни. И Валерий думал, что недаром его так тянуло сюда, на Двину…
За эти несколько дней поездки он полюбил и скромную прелесть ее прозрачных закатов, и суровую красоту пустынных, однообразных берегов, и ширь, и протяженность, как в русской северной песне, и величавую плавность течения, и бешеную волну, когда ветер словно взбунтует могучие, тяжелые воды Двины. В эти минуты Валерию казалось, что воздух начинает пахнуть морем.
Да, ветер!.. Вот что особенно нравилось Валерию здесь… Ветер, как на Неве.
Еще мальчишкой он бегал купаться на побережье Финского залива, на отмели за Путиловским заводом и на Петровский остров. Сейчас все эти детские и юношеские воспоминания переплетались с тем волнением, которое охватывало его при мысли, что он скоро увидит Фролова и Андрея.
Вахтенный матрос рассказал Валерию, что в ближайшее время ожидается штурм Ваги.
«Хорошо, что я поспел к самому делу», – с радостью думал Валерий.
На «Желябове» у большого медного бака, к которому матросы ходили за кипятком, Валерий почти нос к носу столкнулся с Андреем. В темном коридорчике между стенкой камбуза и железным кожухом машины стоял боец. Он старательно ополаскивал чайник, выливая горячую воду на железную палубу. В темноте Валерию была видна только спина этого бойца.
– Ну, скоро ты, рохля? – нетерпеливо сказал ему Валерий.
Боец обернулся и вскрикнул:
– Господи, Валька!
– Да кран закрой, черт! – крикнул Валерий, сразу узнав Андрея.
Андрей быстро завернул кран. Друзья расцеловались.
– А теперь пойдем, – сказал Валерий. – Тебя ждет еще один сюрприз…
– Сюрприз? Какой сюрприз?…
– Увидишь! – ухмыльнулся Сергунько.
Он передал Андрею письмо от Любы.
«Андрюшка свет ясно солнышко, – не признавая ни точек, ни запятых, писала Люба, – поклон низкий как ты поживаешь и твое здоровье я добравшись слава богу только идолы мешают вспоминаю часто я за родину иду не взыщи что сюда Козелков баб не берет говорит приказ есть на Онеге не зачислять хотя какое зачисление корку хлеба да винтовку. Что надобно мне я свет мой в Ческом отряде была но винтовку уходя отобрали в Котласе у матроса карабин выгодно сменяла на масла большой катыш но его надобно чинить теперь имею оружие. Поди батя будет ругаться корову продала ты скажи. Целую золотого скоро увидимся накорябала не разберешь Любовь Ивановна Нестерова…»
Андрей прочел письмо, и румянец выступил у него на щеках. Он понял все: и то, что Люба помнит его и по-прежнему любит, и то, что она хочет сражаться бок о бок с ним, и то, что непременно доберется до него, чего бы это ей ни стоило… Он чувствовал на себе лукавый взгляд Валерия и краснел все больше и больше.
– Ну, «Исайя ликуй…» Разобрался? – наконец спросил его Валерий.
– Как же Люба в отряд попала? – в свою очередь спросил Андрей.
– Лиха беда – начало, – ответил Сергунько, – притащила бойцам в окопы ведро молока… Под пулями шла. Ну, тут Бабакина стукнуло, помнишь такого? Она живо пристроилась к его винтовочке. Стреляет как черт… А Козелков зачислять ее не захотел… Вот она и увязалась за мной… Характер-то чумовой!
Валерий, смеясь, стал рассказывать про свою поездку, но Андрей думал о Любе. Он видел ее дерзкие глаза, ее усмешку… Ему хотелось, чтобы она сейчас же, сию минуту оказалась здесь, но в то же время чувство какой-то неловкости овладевало им. Как бы люди не подумали, что Любка едет сюда только из любви к нему…
Спрятав письмо, Андрей перевел разговор на другие темы. Валерий с интересом слушал его о Фролове, о жестоких боях на реке, о решительных мерах комиссара, о комбриге Виноградове, который всегда появляется на самых опасных участках, о том, как любят его бойцы и как называют просто Павлином или «нашим Павлином».
– Вообще атмосфера у нас хорошая, – сказал он. – Боевая, дружная.
Увлеченные разговором, Андрей и Валерий не заметили, как к ним подошел старик Нестеров. От дождей у него «разыгралась ревматизма». Поэтому он ходил в мягких бахилах. Ветер взвивал его седые кудри. Сухой, высокий, еще более похудевший за этот месяц, он стоял, молча глядя на Валерия.
– Здорово, бес! – сказал старик, когда Валерий оглянулся.
– Тихон Васильевич!
– Погоди-ка…
Старик быстро спустился в камбуз и вернулся с чашкой браги и селедкой. Угостив Валерия, как полагалось по обычаю, он вежливо осведомился, какова была дорога.
Валерию пришлось повторить свой длинный рассказ.
Тихон терпеливо ждал, когда, наконец, Валерий заговорит о Любе. Узнав о том, что Люба покинула родной дом, старик ничем не выдал своего волнения, только мохнатые брови его шевелились. Дослушав рассказ Валерия до конца, он перекрестился и пробормотал:
– Да будет воля твоя… Разве судьбу уделаешь! Ах, чертовка!
Лицо его вдруг осветила широкая улыбка.
– Вызволять ее, ребята, надобно…
– Не таковская, Тихон Васильевич… Сама доберется! – ответил ему Валерий.
4
Фролов и Павлин приехали в Чамовскую вечером. Павлин ушел в свою каюту, а комиссар направился в салон, стены которого почти сплошь были заклеены плакатами и воззваниями.
По дороге его остановил вахтенный:
– Вас, товарищ комиссар, какой-то краском ищет…
– Какой краском?
– Не знаю. Из Вологды, что ли…
– Ладно. Пусть подождет.
В салоне за длинным овальным столом сидела машинистка. Перед ней стояли две машинки: одна с русским, другая с латинским шрифтом.
Листовки, предназначенные для белых солдат, были готовы. Они лежали стопкой на краешке стола. Предлагая белым солдатам сдаваться, командование бригады обещало им жизнь и свободу.
С листовками, предназначенными для англичан и американцев, дело обстояло сложнее. Трудно было говорить о пролетарской солидарности и сознательности, обращаясь к солдатам экспедиционного корпуса.
Фролов, конечно, понимал, что среди английских и американских солдат имеются самые различные люди. Наряду с авантюристами, проходимцами и прямыми врагами революции в экспедиционном корпусе есть и такие, которые попали в Россию поневоле, в силу тех или иных обстоятельств. Именно к ним комиссар и обращался. Он твердо помнил письмо Ленина к американским рабочим.
Фролов едва успел войти в салон, как машинистка торопливо сказала ему:
– Последняя фраза была: «Долой эту бойню, затеянную империалистами…»
– Да, да, – пробормотал Фролов. Он прошелся по салону и остановился возле стола. – Пишите так: «Солдаты Америки и Британии!.. – Комиссар диктовал по-английски. – Вас прислали сюда для расправы, как некогда царь посылал казаков против революции и против народа. Разве вы хотите стать жандармами свободы?…»
Дверь приоткрылась, и в салон вошел вахтенный матрос.
– К вам, товарищ комиссар, – доложил он. – Опять тот самый красном.
– Ну, что делать… Давай его сюда, – раздосадованно сказал Фролов.
Матрос вышел. Машинистка, посмотрев на дверь, увидала командира в потертой кожанке и с маузером на боку.
В ту же сторону взглянул и комиссар.
– Ты?! – удивленно воскликнул он.
– Так точно, товарищ комиссар, собственной персоной! – громко, на весь салон отрапортовал Валерий.
Фролов подошел к Валерию. Кубанка, которую он сейчас носил вместо морской фуражки, изменила его лицо, и оно показалось Валерию каким-то незнакомым. Они обнялись.
Усадив Валерия на кожаный диванчик, Фролов попросил его подождать.
Когда листовка была составлена и машинистка ушла, комиссар сказал Валерию:
– Ну, теперь рассказывай свою историю…
Фролов слушал внимательно, улыбался, а иногда и хохотал. Сергунько все рассказывал в лицах, забавно изображая и себя и Козелкова. Особенно смешно представил он, как Козелков удивился, получив из штаба телеграмму о переводе Сергунько на Двину. Порадовало Фролова, что, по словам Валерия, его помнили в отряде. Но жизнь в Ческой теперь казалась комиссару очень далекой. А ведь прошел всего только месяц.
