Владислав Бахревский - Василий Шуйский

— Ах, несоленая! — засмеялся царь и отведал ухи. — Впрямь несоленая… Нет! Вы уж давайте соль. Велика ли радость есть с такой рожей, как у нашего кравчего?

Все смеялись, подали царю солонку, князь Дмитрий отведал соли.

А назавтра пришел день святого Кирилла.

Иван Васильевич проснулся бодрым, сила духа вернулась к нему. Позвал сначала дьяка Андрея Щелканова и велел отправить гонца в Можайск, разрешая королевскому послу Сапеге поспешить в Москву.

— А теперь совершим главное и тайное, — сказал Иван Васильевич Щелканову. — Вот мое окончательное завещание, данное перед Богом в ясном сознании. Совершено ради пользы государства и русского народа.

Престол царь оставил Федору, но правителем назначил не Годунова, не Мстиславского с Никитой Романовичем, а, к изумлению Щелканова, чужеземца — эрцгерцога австрийского Эрнеста, сына императора Максимилиана II. Эрнест получал в удел древние русские города Тверь, Вологду, Углич. Оговаривалось: если у Федора Иоанновича наследников не случится, умрет бездетным, престол переходит к Эрнесту, ибо он родня Рюриковичам по пращуру Пруссу, наследник Священной Римской империи, в которой родился и прожил земную жизнь Иисус Христос.

С дьяка Щелканова Иван Васильевич взял клятву — молчать — и, закончив государственные дела, позвал Бельского, стал спрашивать о волхвах.

— Был у них ночью?

— Был, государь.

— Как стоят звезды?

— Говорили — худо стоят.

— Поезжай к ним и скажи: я их всех, лжецов, сожгу в большом костре. Но прежде уж так истерзаю, как никого не терзал, небось признаются, кто их научил царя пугать насмерть.

Богдан Яковлевич поспешил к волхвам, ибо после обеда ему, начальнику Аптекарского приказа, нужно было смотреть за приготовлением бани для царя.

Воротившись во дворец, Бельский передал Ивану Васильевичу нижайшее челобитие волхвов.

— Просили сказать тебе: не гневайся, господин. День окончится, когда солнце сядет.

Василий Иванович Шуйский метался весь день по дому. Наконец нашел занятие: сел читать житие святителя Кирилла, архиепископа Иерусалимского.

Родился Кирилл в 315 году, а в 350-м, пройдя испытание монашеством и пресвитерскою службой, был избран архиепископом Иерусалима. Святителя трижды прогоняли с его кафедры: при императоре-арианине Констанции, при Юлиане Отступнике, при Валенте. Поставил Господь Кирилла свидетелем чудесных знамений. При нем землетрясение разрушило в прах стены иудейского храма, сдвинуло с места основание этого храма, построенного Соломоном, пожгло небесным огнем инструменты иудеев, принявшихся восстанавливать святыню. При Кирилле среди дня являлся на небе Честной Крест, сиявший ослепительным светом…

Василию Ивановичу показалось поразительным совпадение. Тогда Крест стоял над Святой землей, теперь же осеняет Москву, блистая всю ночь над храмами Кремля.

Вошел слуга, доложил:

— Господин, к тебе приехал царский доктор Иван.

— Эйлоф?! — изумился Василий Иванович и поспешил хотя бы в сенях встретить угодного царю человека.

Доктор Иван Эйлоф, не отвечая на торопливые приветствия князя, прошел, куда ему указано было, а указано было сесть на самом почетном месте, под образами, — строго и серьезно посмотрел на Василия Ивановича и сказал:

— Полчаса тому назад схимонах Иона преставился.

— Иона? Да кто ж таков?

— Государь царь Иван Васильевич, великий князь всея Русии.

Шуйский попятился, оглядываясь на дверь.

— Нет больше Грозного! Его нет! — сказал Эйлоф. — А теперь, князь, садись со мною рядом и выслушай со вниманием.

Василий Иванович сел, но тотчас вскочил, перекрестился, опять сел.

— Я прошу тебя, князь, посодействовать мне при отъезде… Государь давал мне хорошее жалованье, был щедр на подарки. Я хочу, чтобы меня при отъезде не ограбили. И не убили. А теперь выслушай, почему тебе следует всячески помогать мне. Бельский и Годунов сумели уговорить меня, грешника, спасти бояр от новых казней. Я был им послушен, давал царю яд в еде, в лекарствах. Твой брат, князь, кравчий Дмитрий, как ты знаешь, должен отведывать царские кушанья и царские лекарства. Чтобы не погубить твоего брата, я пользовал князя Дмитрия противоядием, тотчас после царской трапезы поил рвотными снадобьями, делал клистиры, промывая кишечник… Я не отваживался предлагать государю смертельные яды, это было опасно. И открою тебе — государь умер не от яда и не своей смертью. Ответь же, князь, исполнишь ли ты мою просьбу?

— Исполню. — У Василия Ивановича тряслись губы и руки.

— Все позади, — сказал Эйлоф. — Я тебе верю, но прошу, скрепи свое обещание крестом перед святыми иконами.

Князь перекрестился, поцеловал образ Спаса Нерукотворного.

— Я спокоен, — сказал Эйлоф, — поспешу обратно в терем… Впереди, князь, трудные дни.

Ударил колокол.

— Так все это явь? — побледнел Шуйский.

— Это явь, и мы остались живы. — Доктор Иван поклонился и быстро ушел.

Скорбно бил большой колокол. Его скорбь подхватывали другие колокола…

— Одеваться! — закричал слугам Василий Иванович.

К приходской церкви спешил народ. Слышались глухие рыдания, голосила, заливалась на всю улицу баба.

— Господи! — изумился Василий Иванович. — По кому же они так сокрушаются? По злосчастию своему, по своему бичу. Господи! Что же ты за народ такой — русский народ!

А перед глазами стояла черная бесконечная вереница людей на белом снегу. На плечах несли гроб царевича Ивана от Александровской слободы до Архангельского стольного собора.

И видел иную вереницу, когда Москва спешила поклониться и присягнуть младенцу. Не нынешнему, не последышу, но первенцу Грозного Дмитрию…

Василий Иванович вдруг сообразил: этого поклонения он не мог видеть. По крайней мере, помнить, ему шел тогда первый годок.

Перекрестился на храм, на кресты. Пора в Кремль поспешать, на присягу.

И заплакал. Слезы катились безудержно, горло корчило судорогой.

К нему подошла старуха, сунула в руки платок.

— Жалко царя-батюшку? Ох, жалко! Ты утрись да в церковь ступай. О царе-батюшке всем миром надо помолиться! Господь Бог увидит наши общие слезы да и смилостивится.

Князь покорно пошел к храму, потом позволил старухе обогнать себя. Трусцой вернулся к возку, приказал кучеру:

— За Москву-реку гони, в царские сады! С полдюжины в санках поместится?

— Вся дюжина, Василий Иванович, поместится.

— Ну, так дюжину и заберем.

Его трясло, как в лихорадке; с присягой нужно час-другой пообождать. У весов две чаши: на одной дурак, на другой — младенец, какая перетянет…

Службы царям Федору Иоанновичу, Борису Годунову, Дмитрию Самозванцу

Возле пушек, у храма Василия Блаженного, стояли команды с зажженными фитилями.

Ворота в Кремль были закрыты, пускали через дверцу: священство, верховных да чиновных людей.

Князь Василий Иванович Шуйский приехал с меньшими братьями, с Александром да с Иваном. Дмитрий во дворце, а князь Андрей за победу над Делагарди под Орешком пожалован в воеводы Смоленска. Нет в Москве Скопина-Шуйского, нет Ивана Петровича.

Один в Новгороде, другой во Пскове.

На кремлевской стене цепочкой горели фитили. Словно враг уже на приступ пошел, лестницы тащит.

Присягали государю, царю Федору Ивановичу, в его покоях.

Федор сидел на жестком деревянном кресле, заплаканный, но подходившим к нему для целования руки улыбался. После отца он был уж такой маленький, не страшный, бессловесный — многих прошибло ознобом. Так в бане мороз уходит из тела.

Князь Василий Иванович наконец увидел Годунова. Перед Борисом Федоровичем стоял англичанин Горсей и говорил:

— Можете распоряжаться моим отрядом. Это хорошо вооруженные и хорошо обученные солдаты.

— Спасибо! — благодарил Годунов. — Охраняйте посольство и посла Боуса. Я опасаюсь за его жизнь.

Горсей, поклонившись, ушел исполнить пожелание нового правителя, а Годунов поспешил к Шуйским.

— Нагие взяты под стражу. Их люди — высланы прочь.

— Уже высланы?! — изумился Василий Иванович.

— Так будет спокойнее.

— А Бельский?

— Да вот он, Богдан Яковлевич! — показал Годунов на быстрого, озабоченного второго соправителя, вошедшего в палату.

— Никита Романович с приказными людьми приступил к описи казны.

— А я успел отправить нескольких верных людей в города, где среди воевод можно ожидать шаткости.

— Когда же похороны? — спросил Шуйский.

— Завтра утром, — ответил Бельский. — Грозное царствие минуло, пусть скорее наступит благословенное царствие.

Шуйский ничего не понимал. Нагих взяли под стражу, а Бельский, опекун царевича Дмитрия, кажется, этому рад. Кто хитрей хитрого, Богдан Яковлевич или же Борис Федорович? У кого бразды власти?