Ведуньи из Житковой - Катержина Тучкова
Дора живо представила себе, как Багларка перекрестилась.
— Три следующие воскресенья он проповедовал только о смирении и истинной вере. А Ирене с тех пор проходу не давал! Сколько раз я после службы видела, как он делал ей внушения, причем такие, что она уходила вся в слезах. А на исповедь шла, словно на казнь.
— Это был священник Гурка, верно? Да уж, нелегко ему тогда пришлось. Но тут он неправильно поступил, — проворчала Сурмена. — Что бы там с Иреной ни приключилось, внушениями и угрозами он ничего не добился. Даже отец наш ремнем не справился. Неудивительно, что Ирена замкнулась в себе.
Багларка что-то с сомнением буркнула, но Сурмена продолжала:
— Я так и не поняла почему, но между мамой и Иреной издавна пролегла пропасть. Не знаю, случилось ли это еще до того, как к Ирене стали приходить ангелы, но думаю, да. Она рассеянная была и нетерпеливая, травы собирать и сортировать не хотела, ее это не интересовало, учиться нашему делу напрочь отказывалась. Жила в своем мире. Никто ей был не нужен — разве что пес, который у нас тогда был. Она по горам с ним ходила, под липой на развилке дорог или у валунов на холме сидела и — разговаривала. Мы тогда думали, что Ирена с собакой беседы ведет, но позже она объявила, что говорит с ангелами. Может, мать надеялась, что отец поркой, а священник угрозами укротят ее и она покорно вернется к ней. Может, как раз потому мать в это никак не вмешивалась. Но все обернулось совсем иначе. Ирена вконец обезумела и успокаивалась, только когда возвращалась после бесед со своими ангелами. Я ее не понимала.
По деревянной столешнице стукнули донышки пустых кружек.
— И со временем дела становились все хуже и хуже, а уж когда родители наши померли, так и вовсе… Она бегала из дома в дом, у мужиков на ночь оставалась, на танцах резвилась и однажды вернулась переспавши. Зря я ей что-то втолковывала, она меня не слушалась, мол, взрослая уже и может делать что хочет. Тогда-то я подумала, что у нас в доме просто прибавится ее ребенок, а в остальном все будет по-старому. Но оказалось, что на следующее воскресенье у нее было назначено оглашение в костеле, и я только от священника узнала, с кем она связалась! Веришь, если по мне, так было бы в сто раз лучше оставить ее с ребенком у нас, чем отдать за Идеса. Но меня никто не спрашивал. Хорошо хоть, что они построили себе дом на пустоши напротив, которую наши отписали Ирене, так они по крайней мере были у меня на глазах.
— Господи Боже, да я б своих дочерей растерзала, кабы они у меня так озоровали! — сказала Багларка. — Тем более с таким, как Матиаш Идее!
— Да. Думаю, это была ее самая большая ошибка. Я пыталась ей отсоветовать. Да и все пытались, но она никого не слушала, хотя с ней и говорили по-хорошему. Мне кажется, что и ангелы ее разубеждали, но у них ничего не вышло. Может, потому-то она с ними и распрощалась и перестала общаться. Так или иначе, с тех пор все изменилось. Насколько я могу судить по тем нашим редким встречам, когда Идее разрешал ей зайти ко мне, она уже не жила, а словно летела в пропасть. И дети ее не спасли. В первый раз у нее случился выкидыш, во второй тоже, а Дора была девочка. Когда я на другой день после родов пришла проверить, все ли в порядке, у нее была разорвана губа и пол-лица заплыло так, что и глаза было не видно. Избил ее и ушел. А вернулся только на четвертый день. Ясно, что такую тягость Ирене было вынести невмоготу. Да и кто бы это вынес — вечно приспосабливаться к сумасбродным выходкам пропойцы. Он гнул ее в дугу, пока она не растеряла последние остатки воли и разума. Позволял себе лупить ее почем зря, приходить домой набравшись, проигрывать в карты их вещи — а она все равно считала, что это ее вина. Что она что-то не так сделала, не успела, испортила. Что родила ему вот таких детей: девочку и… урода. Она то сумасбродничала, то психовала, то унижалась перед ним. Ни к чему хорошему это привести не могло.
Дора облизнула сухие потрескавшиеся губы. Полуденный зной обжигал ее.
— Бедная Ирена, — вздохнула Багларка.
Сурмена раздраженно цокнула языком:
— Ну… Матери стоило побольше следить за ней, пока она была мала. Да все некогда было! Мать носилась по пустошам и лечила людей — то в Бескидах, то в Тренчине… а мы все Ирену просто не трогали. Она была самая младшая, работать толком не могла, вот мы и отправляли ее на холмы. Откуда нам было знать, что дело обернется так плохо? Когда мы это поняли, уже поздно было.
Ей послышалось, или Багларка действительно всхлипнула? А может, это заплакала она, Дора? Над судьбой Ирены, своей матери, которой она почти не знала. В ее воспоминаниях она была совсем другая. Красивая, очень красивая, с кудрявыми каштановыми волосами, которым она лишь изредка позволяла выбиться из тисков чепца и вышитого платка. Но еще — непредсказуемая. Охваченная то порывом нежности, когда она бегала с ними по комнате или — туда-сюда — на солнечный двор и обратно в дом, постоянно напевая, а то, наоборот, внезапным гневом, когда швыряла в них посуду, выкрикивая слова, смысла которых Дора не понимала.
— Послушай, Сурмена, а как же ты ее не предостерегла? Ты же могла погадать на воске, показать ей, что ее ждет, и Ирена осталась бы жива! Наверняка бы она передумала насчет Идеса, если бы знала, чем все обернется. В тебе такая сила, а для собственной семьи ты ее пожалела?!
В кухне надолго повисла тишина.
— Нет, так нельзя. Ни одна из нас этого не делает. Свою судьбу или судьбу своих близких не прочтешь. Кроме того, Ирена и не дала бы мне гадать для нее на воске, ведь она и сама была ведунья.
— Жалко.
— Да нет. Судьба есть судьба. Ирене бы я не помогла, даже если бы знала, что ее ждет.
Она слишком рано свернула с правильного пути и пренебрегла даром, который ее в конце концов и погубил. Свои способности она направила внутрь, на себя, а не наружу. Добром
