100 великих катастроф на море - Евгений Викторович Старшов
Дон Диего Энрикес встретил свою смерть наиболее презренным способом из всех возможных: в страхе из-за могучего моря, разбивающего корабли, он, сын графа Виллафранка и два других португальских дворянина, забрав с собой драгоценностей и монет на сумму более чем в 16 000 дукатов, заняли шлюпку с крытой палубой и спустили ее, приказав прочим закрыть за ними спусковой люк и законопатить его. Однако порядка 70 остававшихся в живых на корабле бросились на эту лодку, надеясь добраться на ней до суши, и большая волна накрыла и потопила ее, сметя всех [людей]. Потом она еще долго болталась взад-вперед по морю, пока ее не выбросило на сушу вверх килем, отчего люди, скрывавшиеся под палубой, и приняли смерть. Полтора дня спустя ее обнаружили и вытащили местные дикари; перевернули ее, чтобы вытащить гвозди и прочие металлические изделия, прорубили люк и извлекли трупы. Дон Диего испустил дух у них на руках, они раздели его, взяли все драгоценности и деньги, что были [у погибших], и бросили тела на землю непогребенными.
Поскольку происходившее было необычайным и истинным, я хочу рассказать вам обо всем так, чтоб вы знали, как погибли эти люди; но справедливо описать и мое собственное спасение и как я достиг земли; я забрался на самый верх кормы моего корабля и, вручив мою душу Богу и Богоматери, смотрел, какие великие и ужасные сцены разворачивались перед моими глазами. Многие утонули внутри кораблей; другие бросались в море и шли на дно, не показываясь более; иные цеплялись за плоты, бочки и плававшие обломки древесины; прочие громко кричали со своих кораблей, умоляя Бога помочь им; капитаны бросали свои [золотые] цепи и деньги в море; иных волны смывали не только с кораблей, но даже [вымывали] изнутри судов. Я смотрел до отвращения на это торжество [смерти] и не знал, что делать и как попытаться спастись, ибо я не умею плавать, да и ветер на море был очень велик. Более того, побережье и пляж были преисполнены врагами, танцующими и прыгающими от восхищения при виде наших горестей, и кто бы из наших ни ступил на берег, 200 дикарей и прочих врагов окружали его, обнажали, грубо обращались и серьезно ранили. Все это ясно видели с терпящих крушение кораблей, и опасность с одной стороны казалась мне не меньшей, чем с другой.
Я направился к военному прокурору, да простит его Бог (видимо, тот самый судейский, который приговорил автора письма к казни. – Е.С.), который был удручен горем и несчастен, и сказал, чтоб он попытался спасти свою жизнь прежде, чем корабль развалится на части, ибо ему осталось держаться не более нескольких минут – и так на самом деле и случилось. Большая часть команды уже утонула или погибла [иным способом], включая всех капитанов и офицеров, когда я вознамерился спастись, забравшись на [почти] отвалившийся кусок корпуса; военный прокурор последовал за мной, отягощенный кронами, зашитыми в его дублете и чулках. Но мы не нашли способа отделить [этот] кусок борта, так как его держали толстые железные цепи, и волны и обломки, бившиеся об него, сильно нас поранили. Я попробовал найти другой путь к спасению и схватил большой [деревянный] люк размером с хороший стол, который Бог в Своей милости послал мне; но когда я попробовал забраться на него, то погрузился в воду на шесть фатомов (фатом – морская сажень, 1,8288 метра. – Е.С.) и, нахлебавшись, чуть не утонул. Когда я снова оказался на поверхности, я позвал военного прокурора и помог ему вскарабкаться ко мне на люк, но, когда мы оттолкнулись от корабля, нас накрыл удар такой волны, что прокурор не смог удержаться, его смыло, и он утонул. Он громко взывал к Богу, пока тонул. Я не мог помочь ему, потому что люк, не уравновешиваемый более с одной стороны [смытым прокурором], начал переворачиваться, и в этот момент кусок дерева сильно ударил мне по ногам, и с большим усилием я удержался на люке, моля Богоматерь Онтанарскую спасти меня. Одна за другой меня накрыли четыре больших волны, и не знаю, как я, не умея плавать, оказался на берегу. Я был окровавлен, слишком слаб и изранен, чтобы стоять.
Враги и дикари на пляже, раздевавшие каждого выплывавшего на берег человека, не тронули меня и даже не подошли ко мне, видя, как я уже сказал, что случилось с моими ногами, руками и что все мое белье было запятнано кровью. Так, я медленно полз мимо окоченевших нагих испанцев, оставленных без клочка одежды и дрожащих от холода, особенно сильного в тех обстоятельствах. Когда настала ночь, я лег в уединенном месте, подстелив на землю камыш, ибо я ужасно страдал от боли. Вскоре ко мне подошел красивый молодой человек в чем мать родила и в состоянии такого ужаса, что он не мог не только [вообще] говорить, но даже и сказать мне свое имя. Было, должно быть, 9 часов ночи, ветер улегся, море стало спокойнее. Я промок до самой кожи и был полумертв от боли и голода, когда внезапно показались двое людей, один вооруженный, а другой нес в своих руках огромный железный топор; когда они достигли места, где мы с моим компаньоном мирно пребывали, не показывая виду, что что-то происходит, они, увидя нас, прониклись к нам жалостью и, не говоря ни слова, нарезали камышей и травы и прикрыли нас. Затем они отправились на побережье вскрывать сундуки и все, что могли найти, вместе с двумя сотнями дикарей и англичан из расположенных поблизости гарнизонов.
Я постарался немного отдохнуть и действительно заснул, но около часу был разбужен от своей глубокой дремы большим шумом, производимым более чем 200 всадниками, спешащими на грабеж и для того, чтоб уничтожить корабли. Я повернулся и заговорил с товарищем, чтоб проверить, спит ли он, и, к моему глубочайшему сожалению и горю, обнаружил, что он мертв. Впоследствии я узнал, что он был человеком значительным. Там он и лежал на траве среди прочих 600 мертвых тел, выброшенных морем, и их пожирали вороны
