Аркадий Макаров - Не взывай к справедливости Господа
Может быть поэтому тихо и потаённо плакал Кирюша, недавний мальчик с рабочих предместий, а теперь почти уже воин, почти солдат, защитник своей страны, которому не положено быть в строю слабым и сентиментальным.
Но рядом не было такого привычного, такого обязательного, такого решительного и всегда готового на поддержку друга, каким был Коля Яблочкин, весёлый и находчивый на проказы Яблон, которым можно было загородиться от всяческих сомнений своей молодой и такой неустойчивой жизни.
Коля опять по 206 УК, по хулиганке, так обычно называют эту статью угодившие под неё арестанты, загремел в места не столь отдалённые.
Оттуда, ну никак невозможно прибыть на проводы своего друга Кирюхи, лишь только малая весточка жмётся в нагрудном кармане лагерного бушлата напоминанием о былых временах…
Выдувая мелодию, музыкант изгибался всем телом, присаживался почти на корточки, поднимал лицо к небу, словно оттуда холодная синева проливалась в серебряный раструб его инструмента, чтобы вырваться потом мучительными, тревожными звуками, проникающими в самое сердце…
Музыкант был молод и вероятно талантлив, если судить по обилию бумажных денег в его раскрытом, обтянутом чёрной кожей футляре.
Провожать новобранцев пришло много народу: родители, друзья, девушки, до времени верные и заботливые, поэтому слепой мог рассчитывать не только на свой талант, но и на щедрую руку собравшихся здесь людей.
Офицер ушёл в здание кому-то звонить, и призывники, расслабясь, стояли, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, шутливо толкали друг друга, чтобы скрыть волнение от неизвестного, что их ожидает на скорой службе.
Но вот сигналя и обдавая едким запахом сгоревшего бензина шеренгу новобранцев, подкатил видавший виды автобус.
Тут же выскочивший из здания офицер резко дал команду на погрузку, и шеренга, немного помешкав, начала быстро втягиваться в салон автобуса. Только один запнулся в дверях, зашарил по карманам, оглянулся, подбежал к музыканту, и в кожаном с красным бархатным исподом футляре заметно прибавилось бумажек.
Кирилл отдал все деньги, которые у него остались от прошлой гражданской жизни. Русскому солдату – зачем деньги? Он даже из топора кашу сварит…
Слепой музыкант оторвал от мундштука саксофона губы, сплюнул себе под ноги пенистую слюну, припал к трубе, и торжественные зовущие на подвиг звуки «Прощание славянки» заполнили улицу.
Последнее, что осталось в памяти Кирилла от той гражданской жизни – это одинокий, так похожий на него слепой музыкант под сгоревшим на осеннем ветру клёном.
2
Обязательный курс молодого бойца Кирилл проходил в летних лагерях местного гарнизона глубоко в лесу, откуда тот гражданский мир был так же далёк, как воспоминания о нём.
Казалось, что никакой другой жизни у Кирилла не было и быть не должно – «Подъём!», «Отбой!». Снова ненавистная команда «Подъём!». Ежедневные политзанятия. Дежурство дневальным. Работа по кухне. Упражнения по строевой подготовке на бетонном плацу. Стрельбы из автомата Калашникова. Снова дежурство или бесконечные марш-броски с полной армейской выкладкой, с командой «Газы!», с предельным изнеможением на финише.
И так – каждый день.
Командир в армии на то он и командир, чтобы однажды данная им команда выполнялась в срок и беспрекословно теми, кому она предназначена.
– Рядовой Назаров, два шага из строя! – резко выкрикнул на утреннем построении старшина, бодро обтягивая большими пальцами рук свою новую с иголочки гимнастёрку.
Большинство старшин в армии – сверхсрочники, по-солдатски «макаронники», но этот грозный и щеголеватый, был срочной службы и уже, судя по докрасна надраенной бляхе и свежей гимнастёрке, готовился на «дембель».
О, это упоительное и долгожданное слово – «Дембель!», до которого рядовому Назарову, как до уходящей линии горизонта, или нет, – как до гибели капитализма!
За какие выдающиеся заслуги этот старшина получил столь высокое для «срочника» звание неизвестно, но весь вид его выдавал неоспоримое превосходство перед молодыми бойцами только начавшими проходить службу.
В те досточтимые времена основной состав старшин были по национальности украинцы, то есть «хохлы», для которых лычка на погонах, как наперсный крест для православного батюшки. Вернуться со службы домой в рядовом звании – ну никак невозможно!
Поэтому «хохлы» обычно рьяно чтили устав и всегда старались быть на виду у начальства, предугадывая малейшее желание командира. С честью, как говорится, несли воинскую повинность.
Если это не так, то пусть меня поправят те, кто проходил срочную службу в могучей и славной Советской Армии.
– Рядовой Назаров, выйти из строя! – скомандовал старшина.
– Есть выйти из строя! – браво, как учили, ответил Кирилл, и в два притопа шагнул из шеренги таких же стриженых под машинку солдат.
– За мм-ной! – оглядев с ног до головы Кирилла, гавкнул старшина и, повернувшись, спокойно пошёл в сторону дощатой кухни с навесом, под которым рядами стояли длинные, тоже дощатые, столы и такие же лавки – по две на каждый стол.
Кирилл последовал за своим командиром на расстоянии вытянутой руки.
За всё время, пока они шли, старшина не промолвил ни единого слова и не оглянулся в его сторону в полной уверенности, что солдат идёт следом.
До солдатской столовой было довольно далековато, и шагать вот так, на «пристёжке», Назарову вдруг расхотелось: «Подумаешь, генерал, какой!». И он быстро нырнул в кустики, вроде, как по малой нужде – невиданное нарушение устава!
Но старшина и ухом не повёл, хотя наверняка слышал шорох за спиной и хруст сломанных веток.
Постояв минуты две-три, и, видя, что на его манёвр не реагируют, он вынырнул из зарослей, встряхнулся для порядка, и не спеша, пошёл в столовую, где скрылся его командир.
Под навесом, возле раздаточной «амбразуры», сидел старшина и спокойно уминал из алюминиевой чашки разваренную тушёнку с гречневой кашей.
Продолжая жевать, он взглядом показал рядовому бойцу стоять рядом.
Тот невозмутимо подошёл, встал возле, и пока командир «принимал пищу», Кирилл в прямом смысле, считал ворон возле бачка с отходами. После десяти, сбившись в счёте, Кирилл снова посмотрел в сторону своего старшины, показывая всем видом, что ему стоять наскучило, и присел рядом на краешек скамейки.
Старшина, к удивлению Кирилла, его наглой выходки, не заметил или сделал вид, что не замечает.
Спокойно облизав ложку, старшина сунул её за голенище своего ялового «комсоставского» сапога, посмотрел куда-то в сторону и как бы нехотя спросил:
– Ты, говорят блатовал на гражданке? Так или нет?
– Никак нет, товарищ старшина! Я по масти – «один на льдине», вроде как «мужик ломом подпоясанный» – приободрился такому повороту событий Назаров.
– А-а, – разочаровано зевнул старшина и, помедлив, протянул ему свою миску. – Иди, принимай пищу! Мы в город на хлебокомбинат поедем!
– Муку молоть? – съязвил Назаров, совсем не понимая спокойствия старшины, который в другое время был строг и до крайности придирчив к своим подопечным.
– Ага, в ступе толочь! Иди, вон хлебовозка уже подкатила! Да скажи, чтобы повар тебе две порции выдал – я разрешил.
– Есть – две порции! – обрадовался Назаров, который съел бы и все четыре.
В армии пожрать да поспать – кому лень?
Просунув голову в «амбразуру», Кирилл протянул повару посудину:
– Пожрать давай, а то за соломой ехать! Быки голодные стоят! – показывая тем самым, что «мы ребята ёжики – у нас в кармане ножики».
Повар, как и все повара, что на гражданке, что в армии, толстомордый малый, скорее всего – старослужащий, ухмыльнувшись, повозился-повозился в глубоком котле черпаком на длинной деревянной ручке и, как сплюнул, – положил маленькую жёлто-коричневую, растекающуюся порцию жиденького пюре из сушёного картофеля.
Вкус – неотразимо тошнотворный! Сам пробовал! Сам служил!
– Мне старшина велел дать гречку с тушёнкой! Да две порции, не забудь!
– А-а, вспомнил! Вспомнил! – обрадовался «малый». – Точно, говорил! – мордоворот почесал затылок под белым колпаком, постоял, подумал. – Две говоришь? – быстро зачерпнул полный черпак и с размаху швырнул содержимое прямо в амбразуру.
Мордоворот не промахнулся.
Горячая, липкая масса вся оказалась на лице Кирилла.
Он даже не успел сообразить, что случилось? По голове, по щекам, застилая глаза, медленно сползал на ладони всё тот же, цвета детского поноса, жиденький картофель.
Кирилл в горячке сунулся было в «амбразуру», где, уперев полные бабьи руки в бока, заходился смехом его обидчик.
Но окошко оказалось узким и тесным.
– Рядовой, в чём дело? – Перед Назаровым стоял дежурный по части офицер и строго смотрел на вовсю матерящегося Кирилла, который, согнувшись, горстями сдирал с себя горячую, плохо съедобную жиденькую картофельную массу приготовленную, наверное, из государственных, стратегических запасов.
