Гюстав Эмар - Береговое братство
Свой план он составил немедленно. Вместо того чтобы рисковать заработать увечье или умереть, забирая непосредственно у неприятелей-испанцев то золото, которого он жаждал, он решил получать его из вторых рук, то есть из флибустьерских карманов, дырявых как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. Это было спокойнее, не сопряжено ни с какой опасностью и лучше во всех отношениях.
Вследствие этого соображения, не лишенного сметливости, и основал наш бретонец гостиницу «Коронованный Лосось».
В первое время плохо обустроенная и еще хуже снабженная, эта несчастная лавчонка, однако, и в тогдашнем ее положении, как единственная в городе, оказала действенные услуги Береговому Братству и была избрана флибустьерами местом сходок и общего сбора.
Итак, гостиница процветала, ее хозяин набил себе карманы и сделался вскоре богатейшим гражданином города; он приобрел вес и обзавелся сонмом льстецов и дармоедов. Счастье его было полным — впрочем, не совсем. Ему недоставало Ивоны. Разбогатев, Корник вспомнил о своей землячке, которая в течение двадцати лет ждала его в ландах18 Бретани с той твердой верой, которую девы этого края придают обещаниям своих женихов. Корник выписал Ивону и женился на ней.
Этот достойный человек был вознагражден за свой хороший поступок выгодным приобретением. Ивона была женой-хозяйкой, которая умела своей твердой рукой так крепко держать нелегкое кормило управления домом, что хотя в Пор-де-Пе и было основано еще несколько гостиниц, — счастливая мысль всегда находит подражателей, — «Коронованный Лосось» по-прежнему был наиболее популярен, и благосостояние его, вместо того чтобы падать, увеличивалось в почтенных размерах.
В таком-то положении, лелея радужные мечты, и нежился наш трактирщик подле своей добродетельной супруги, как вдруг сильный стук в дверь заставил его внезапно проснуться и вытаращить мутные глаза.
— Это что еще значит? — воскликнул он, озираясь. Начинало светать, от зари чуть посветлело за окнами, но
в комнате стояла почти кромешная тьма, так как не было еще четырех часов утра.
— Что значит?! — вскричала Ивона. — Известно что, кто-то стучится.
— Я сам слышу, что стучат, и порядком даже стучат! Вот это кулаки!
— Без сомнения, хотят поскорее войти.
— Ладно! Пусть ждут, покуда наступит день! Могут стучать, сколько угодно: и дверь, и стены прочны.
— Вставай-ка лучше да отвори.
— Отворить в такое время! Да ты что, Ивона? Посмотри, ведь еще ночь!
— Прекрасно вижу, но если ты не встанешь, то встану я сама. Чтобы производить такой гвалт у дверей, надобно, чтобы люди эти чувствовали себя на это вправе и чтобы их карманы были туго набиты испанскими унциями и дублонами.
— Ты права! — воскликнул трактирщик, вскочив с постели и проворно начав одеваться.
— Ну, слава Богу! Поторопись узнать, что им от тебя нужно. А я тем временем тоже встану и разбужу прислугу.
— Дело, жена! — подтвердил трактирщик, громко засмеявшись.
Он поцеловал жену в обе щеки и бегом спустился по лестнице.
Стук в дверь не умолкал.
Корник поспешно отпер ее, даже не опросив стучавших; он знал своих посетителей.
Вошли четыре или пять человек.
Трактирщик снял колпак и почтительно поклонился, изображая на лице любезнейшую из своих улыбок, которая была на самом деле страшнейшей гримасой.
«Что за умница эта Ивона! — подумал он про себя. — Она угадала!»
Посетители расселись у стола.
— Водку, табак и трубки, чтобы запастись терпением в ожидании завтрака, который ты нам подашь в Синей комнате, — приказал один из них.
— Отчего же не здесь, любезный Монбар? — спросил другой.
— Оттого, господин д'Ожерон, — отвечал знаменитый флибустьер, — что нам нужно переговорить о важных делах, а через пару часов эта зала будет полна народа.
— Вы правы, капитан.
— Так хороший завтрак на пять человек, слышишь, Корник? Давай что хочешь, но смотри, чтобы все было честь по чести.
— Ивона сама будет готовить завтрак, — ответил трактирщик.
— Ну, раз Ивона, — возразил, смеясь, Монбар, — то я спокоен.
В это время на улице послышался шум.
— А вот и шестой явился — я про него совсем позабыл. Принеси сперва что я требовал, а потом завтрак на шестерых, слышишь?
— Я прошу у вас час времени, капитан, чтобы приготовить его.
— Хорошо, ступай.
Новый товарищ, упомянутый Монбаром, явился почти тотчас. Это был еще молодой человек с мужественными и выразительными чертами лица, красивого и симпатичного; длинная черная борода чуть не до пояса падала веером на его широкую грудь; роста он был высокого и хорошо сложен, а мускулы, выдававшиеся, точно канаты, обнаруживали недюжинную силу.
Он был великолепно одет; шпага его висела сбоку на широком поясе, вышитом золотом, жемчугом и драгоценными камнями, на шляпе развевалось перо, а в левой руке он держал желеновское ружье.
Его обычная свита — две собаки и два кабана — следовала за ним, идя, когда он шел, и останавливаясь, когда он останавливался; звери не спускали с него глаз.
— Здравствуй, Медвежонок, старый товарищ! — воскликнули буканьеры в один голос.
К нему немедленно протянулось пять рук.
— Здравствуйте, братья, — отвечал он со своей очаровательной улыбкой, протягивая обе руки, — здравствуйте, господин д'Ожерон, здравствуй, Монбар, здравствуй, Польтэ, здравствуй, Питриан, здравствуй, Пьер Легран!
— Добро пожаловать, капитан, — сказал д'Ожерон.
— Не опоздал ли я, братья?
— Мы только что пришли.
— Тем лучше! Представьте себе, что я шел и немного замечтался на берегу.
— Думая о жене, — смеясь, договорил Монбар.
— Не стану отрицать, что без памяти люблю это кроткое небесное создание. Тебе это кажется странным, Монбар?
— Напротив, любезный друг, вполне естественным, так как и сам без ума от своей собственной жены.
— Я рад слышать это, потому что боялся насмешек — признаться, они очень огорчили бы меня.
Тотчас послышались дружные возражения.
— Да вы нисколько и не опоздали, — заметил д'Ожерон. — Мы пришли не далее как пять минут назад.
Между тем Медвежонок подсел к друзьям, а кабаны и собаки улеглись у его ног.
— Ваше здоровье! — сказал он, налив в стакан воды. При появлении Медвежонка трактирщик тотчас подал графин с водой, так как было известно, что этот капитан иного напитка не употреблял.
Буканьеры весело чокнулись с добрым товарищем, но их стаканы до краев были наполнены ромом.
Тем временим в комнату проник луч солнца, словно золотая стрела.
В то же мгновение раздались звуки труб и барабанный бой, сливавшиеся с топотом большой толпы народа, которая смеялась, кричала и пела.
— Ваши приказания исполняются, Монбар, — сказал, улыбаясь, губернатор.
— Не только здесь, но и в Пор-Марго, в Леогане, на Тортуге — словом, везде, не так ли, Медвежонок?
— Чтобы избежать недоразумений, я сам передал твои приказания во все места.
— Сколько народу! — вскричал Пьер Легран, выглянув на улицу.
— Нам понадобится много людей, — заметил Медвежонок, кивнув головой.
— Да, дело будет жаркое.
— Но мы нанесем смертельный удар испанской торговле!
— Она не оправится за несколько лет!
— Не слышно ли чего о Прекрасном Лоране? — спросил губернатор.
— Ровно ничего.
— Гм!
— В этом нет ничего удивительного, — заметил Монбар. — Чтобы попытаться высадиться на перешейке, Лорану следовало сперва подняться до широты мыса Горна, где крейсировал Тихий Ветерок, увидеться с ним и объяснить ему наш план, а потом уже вернуться назад. Путь не близкий. Заметьте, что он снялся с якоря второго января в Пор-де-Пе — правда, в тех морях это летняя пора, — а сейчас уже десятое марта.
— Положим, но…
— Лоран вполне предвидел задержки и трудности предстоящего ему плавания, когда назначал десятое марта датой вербовки, если мы не получим от него предварительно известий, а вам известно, господин губернатор, что отсутствие вестей — уже прекрасная весть для нас. Если бы Лоран потерпел неудачу, он уже давно вернулся бы сюда.
— Мне тоже так кажется, — подтвердил Медвежонок, — я вполне убежден, что Лорану удался его план, он человек необыкновенный, его самые безумные, казалось бы, предприятия, в сущности, обдуманы с величайшей тщательностью, он никогда ничего не упускает из виду и почти не оставляет места случайностям.
— Знаю, все это знаю, но знаю также и то, что из всех предпринятых вами экспедиций эта — самая безумная, просто можно сказать сумасшедшая! Такая отчаянная смелость наводит на меня ужас, хотя испугать меня, сознайтесь, господа, совсем не легко.
