Александр Старшинов - Завещание императора
— Хорошо… — Адриан постарался унять охватившую его дрожь. — Пусть приходит во дворец в восьмом часу дня [67]. Один.
Глава III
ЗОЛОТОЙ ГРАД
Осень 866 года от основания Рима
Провинция Сирия
Высокие горы защищали Антиохию со всех сторон; река Оронт несла бледно-зеленые воды через город, во время таяния снегов она набирала силу и грозно шумела под каменными мостами. Город, разрастаясь, захватил не только долину по обоим берегам полноводного Оронта, но и все близлежащие холмы. На крутых склонах горы Кассий среди виноградников, садов из персиковых и тутовых деревьев сверкали мрамором стены роскошных вилл.
Дафнийская роща — протянувшийся на несколько миль роскошный сад, перебиравшийся с одной террасы на другую, наполненный звуком немолчных водопадов, — влекла горожан по свою сладкую сень круглый год. На каждой террасе стояли храмы — и в каждой соблазнительные жрицы ожидали богатых изнеженных посетителей. В распоряжении жриц находились еще более соблазнительные рабыни: нумидийки, сирийки, даже восхитительные уроженки Гадесса и белокурые дакийки — их скупали на невольничьих рынках богатые антиохцы и дарили храмам. Рим, давным-давно уже далекий от нравственных устоев древности, был сама невинность в сравнении с этим градом. Здесь, в роще Дафны, имелся свой гипподром, где проводились олимпийские игры, в отличие от большого гипподрома в самой Антиохии, который римляне называли цирком и где проводились гонки колесниц.
Приск въехал на улицу Герода уже на закате. Да улица ли это? Две мили мощеной дороги, по обе стороны которой высились крытые портики. Такое чувство, что центральные улицы Антиохии были созданы не для прогулок или проезда повозок, а исключительно для праздничных процессий.
Сейчас по центральной части катились непрерывным потоком колесницы, скакали всадники, в тени портиков гуляки неспешно направлялись в таверны. Главную улицу пересекали под прямым углом другие, точно так же украшенные колоннадами, замощенные фиванским гранитом. Повсюду общественные здания, храмы, рынки и триумфальные арки. Восседавшая под каменным балдахином, что опирался на четыре мраморных колонны, Тихе — бронзовая, в позолоченной короне — снисходительно взирала серебряными глазами на счастливых обитателей города. Там, где прохожий отмерял неспешным шагом первую римскую милю, прогуливаясь под портиками, находилась колонна из черного фиванского гранита, на вершине которой стоял бронзовый, густо позолоченный принцепс Тиберий.
Отсюда, от этой площади, украшенной еще и нимфеем [68], шла на запад другая, не менее величественная колоннада. Приск и его спутники остановились, оглядываясь. Город сбивал с толку. Казалось, тут вообще нет бедняков, нищих кварталов, лачуг и задрипанных инсул. Только роскошь, только полированный мрамор, фонтаны, гранит, бронза. За колоннадой перед храмом Марса возвышалась статуя Цезаря. Бронзовый диктатор снисходительно взирал на столицу Востока, и губы его морщила ехидная улыбка.
— А это что? — Марк указал на вырезанный на камне рельеф огромного глаза.
— В первый раз зришь пуп Антиохии, парень? — игриво подмигнул Приску прохожий с густо накрашенными на парфянский манер глазами.
— Где дворец наместника? — спросил военный трибун.
— На острове — вон туда, вдоль колоннады к мосту Рыб. Но сегодня тебя вряд ли пустят во дворец — ты слишком провонял потом и дорогой. Загляни в термы, парень!
Приск невольно положил ладонь на рукоять спаты.
— Эй, ты что — за меч хвататься? — заржал дерзкий. — Эй, жители Антиохии, поглядите на этого вояку — не может в ответ и слова сказать, только багровеет от злости.
Вокруг путников уже собралась маленькая толпа.
— Да, я с дороги, и от меня пахнет потом, — согласился Приск. — А от тебя — постелью и любовными утехами.
Ты, видать, только-только подставлял свою побритую задницу «братику». Так что тебе стоит помыться первым. — Приск, недолго думая, ухватил обидчика за тунику и швырнул в нимфей. Максим напрягся, ожидая, что за обиженного сирийца вступятся товарищи. Но толпа ответила хохотом. Все сочли шутку удачной — и, понаблюдав, как обидчик Приска выбирается из нимфея, разошлись.
* * *Пускай Антиохия и была столицей римской провинции, призванной демонстрировать имперскую мощь и величие Рима, все равно по сути она оставалась городом восточным, и прежде всего сирийским, лишь прикрытая густой позолотой романизации.
Сирийская архитектура предпочитала классической строгости восточную пышность. Черепицу здесь непременно золотили, фасады зданий украшали пилястры, а в колоннах непременно прорезали спиральные каннелюры [69]. На фасадах — множество окон, как и множество дверей, в обрамлении колонн и арок, как будто в каждый дом входили не отдельные гости, но толпы. Повсюду смешение стилей и архитектурных ордеров — коринфские колонны дерзко сочетались с фризами дорического ордера, такое пренебрежение каноном могло бы вызвать удар у поклонника классической Греции.
Ночная Антиохия не походила ни на один римский город, здесь и ночью было светло — если не как днем, то как на закате — точно. В домах горели масляные лампы — они висели рядами в вестибулах и на балконах, порой спускались на цепочках сверху — казалось, это огромные светляки уселись на гибких побегах плюща. Сотни, тысячи огней отражались в бегущей воде фонтанов, вспыхивали на отполированном мраморе колонн. Окна обычно раскрыты — и внутри опять же десятки светильников дарили не желающему спать городу свой переменчивый свет. Сладостный чад, приправленный благовониями, плыл по улицам. От него кружилась голова, и всё слегка качалось перед глазами. Повсюду журчали фонтаны, в любом даже самом маленьком доме воды текло столько, сколько в Риме, наверное, было только в банях Траяна.
Город ни на миг не смыкал глаз.
С каждым мгновением на улицах становилось все больше народу, все громче звучал смех. Приску показалось, что никогда прежде не видел он столько юных прекрасных девушек и мальчиков с завитыми волосами. Тех, кто не молод, несли в лектиках темнокожие рабы, и блики света вспыхивали на их натертых маслом покатых плечах. Стая челяди, разряженная ярко и пышно, бежала следом за носилками.
«Если дождь тут идет, то наверняка только золотой», — подумал Приск.
Он со своими людьми выбрал гостиницу наугад. С дороги надобно отдохнуть, а поутру он встретится с Адрианом и уж потом попробует отыскать Филона, который после окончания Второй Дакийской войны жил в Антиохии. На то, чтобы снимать приличное жилье на долгий срок в этом городе, у Приска средств, разумеется, не было.
«А если Филон меня не приютит, придется быстренько собирать вещички да отправляться в лагерь», — подумал трибун.
Но в лагерь категорически расхотелось. Мысль о военных трудах в Антиохии казалась почти кощунственной. Напротив, как-то сразу сделалось легко, весело, все заботы отступили, будто к воздуху этого города был приправлен особый состав, прогоняющий беды, заставляющий забывать тревоги. Даже мысль о Кориолле и детях перестала тревожить. Письмо вскоре придет… и не о чем беспокоиться. Совершенно не о чем.
* * *Всю дорогу до Антиохии Приск раздумывал, как представить украденный свиток Адриану, как исхитриться и устроить себе страховку вроде той, что планировали друзья отыскать у Плиния, но которой в Вифинии не оказалось.
Но так ничего и не придумалось — выходило, что, предъявив завещание Адриану, Приск отдавал себя на милость наместника Сирии. Поутру, посылая Максима во дворец наместника с известием о своем прибытии, Приск ощущал себя как человек, которого вот-вот выпустят безоружным на арену, где на песке разлегся голодный лев. А защиты на нем… да почитай никакой. Разве что пара скудных тряпочек под названием: былые заслуги клиента и преданность. Но опять же легкомыслие Антиохии подействовало на Приска самым благотворным образом, тревога отступила, и явилась уверенность, что лев глупого бестиария не тронет, они отлично поладят… почему? Да потому, что это Антиохия.
Максим вернулся после полудня и сообщил, что Адриан ждет Приска у себя во дворце. Причем одного. Времени до назначенного часа оставалось совсем чуть. Приск, уже с утра обрядившийся в доспехи и новый военный плащ, дабы не мешкая «выступить в поход», тут же отправился во дворец, по пути повторяя придуманную накануне краткую речь. Главное, говорить твердо, убедить Адриана в своей искренности и преданности. И еще в том, что Приск наместнику чрезвычайно необходим. Как и все его друзья из славного контуберния. Все будет хорошо…
* * *Кажется, единственным местом, которое настраивало в Антиохии на мрачный лад, был дворец наместника. Он пользовался дурной славой с той поры, когда известная смесительница ядов Мартина по наущению Кальпурния Пизона и его жены отравила наместника Сирии Германика. Патриций и племянник принцепса Тиберия, Германик, любимец легионов и народа, которого все мечтали видеть правителем, но который так никогда и не стал императором, умер в одной из этих комнат — Сирия умела хоронить надежды. То были времена спокойные для провинциалов и плебса, но мрачные и тревожные для Сената, и наверняка каждый из шестисот восклицал постоянно знаменитое цицероновское: «О, времена! О, нравы!» Подозрительность, доносы, процессы над неугодными, сжигание книг. Что до Германика, то против него в дело пускался не только яд, но и все средства, пригодные для ведовства, — не до конца сожженный прах, еще сочащийся гноем, останки трупов, прибитые к стенам или брошенные на пол. Свинцовые таблички с проклятиями, на каждой из которых непременно было процарапано имя Германика, находили и поныне, хотя с тех пор миновал целый век.
