Владимир Волкович - Хмель-злодей

Храбрый полковник Мартын Сулима поднял против гетмана знамя бунта и, с согласия вольной рады, осудил его на смерть. Только благодаря случайному обстоятельству это решение не было приведено в исполнение — Сулима в одной из стычек с поляками попал к ним в плен, и это спасло Хмельницкого.

Богдан применил всю свою энергию и хитрость, чтобы вернуть преданность народа: по всей Украине он рассылал универсалы, призывая людей встать под его знамёна для защиты отечества. Но немногие вняли призыву вероломного изменника, каким его считали. Только полковник Богун, пользующийся в народе легендарной славой, сумел собрать значительное войско и занять Белую Церковь. Он укрепил город, и сюда же скоро прибыл сам Хмельницкий с двумя тысячами татар.

— Ну, как он, как? — Давид теребил вышедшего из лазарета лекаря.

— Плохо, ранение проникающее, не жилец он.

— Может свезти его в Варшаву, в Краков, к лучшим лекарям?

— Не довезёте…

— Тогда в поместье, там Яна… он обещал вернуться… — как бы про себя пробормотал Давид.

Доктор с грустью посмотрел на него.

С этого момента все дела, касающиеся людей отряда, Давид поручил своему заместителю, сам же занялся спасением умирающего Михаила. Первое, что он сделал — отправился к князю Иеремии Вишневецкому. Тот выслушал его внимательно и сразу перешёл к делу.

— Я дам тебе письмо к своему знакомому доктору в Варшаве, он мне не откажет. Попрошу приехать к вам в поместье, это всё-таки ближе. Доктор известный не только в Польше, но и во всей Европе. Выделю лекаря для сопровождения. Дам команду подготовить экипаж на мягком ходу. Если возникнут какие-то вопросы, немедленно обращайся ко мне.

К вечеру два всадника выехали из Берестечко: один в Варшаву, другой в поместье Рудницких. Им было приказано коней не жалеть.

А на следующий день крытый экипаж с колёсами, обшитыми козьими шкурами, покинул расположение конных хоругвей князя Вишневецкого и взял направление на Польшу. Под присмотром лекаря в нём лежал не пришедший в сознание Михаил Рудницкий.

Экипаж сопровождал конный отряд.

Глава 5. Жизнь, как песня

«Храбрым был пан очень и красивым при невысоком росте».

«…из уважения к отцам-законникам религии греческого обряда… чтобы за святой памяти предков моих страстней молитвы творили».

Землю родную взором окину,Густые леса и широкие пашни,Людные села и замок любимый,Крепкие стены, высокие башни.

В диком краю заложил города я,В диких полях я крепость воздвигнул,Чтобы иметь вместо дани и браниМирную жизнь и закон справедливый.

Дабы католик и православный,Цели единой в любви служили,И не вражду, но любовь и правду,Вместе народу Руси приносили.

Миром вражду попрать я задумал,Только судило не так провиденье:Смута поднялась в пределах низовых,Мира, покоя лишило землю.

Великие армии в прах разбиты,Под вражьим натиском крепости пали.Как сохранить, что трудом нажито,Чему мы сердца и души отдали?

Возврата к былому теперь уж нет нам:Навеки прощаемся с милым краем.Наточим мечи, зарядим мушкеты,И в вечный поход поутру выступаем.

— И всё-таки, Ваше Величество, я не совсем понимаю, почему мы не должны преследовать и уничтожить казаков.

Князь внимательно и строго глядел в бегающие хитрые глазки бывшего кардинала, а ныне польского короля Яна Казимира. Тот прошёлся по кабинету и неторопливо ответил:

— Казаков ушло много, нам необходимо подготовить армию для их преследования. Мы думаем, что после этого разгрома казаки уже не будут бунтовать, а согласятся работать на своих господ. Многие наши шляхтичи хотят возвратиться домой, ты же знаешь, что нам сейчас угрожает трансильванский князь Рагоци.

Иеремия слушал речь короля и пытался проникнуть в его мысли. Конечно, зачем было Яну Казимиру уничтожать воинов Хмельницкого, когда и они, и сам гетман относятся к нему с большим уважением и почтением. А вся злоба и дух мятежный казаков направлены на магнатов, на панов, и на него — Иеремию Вишневецкого.

— Казаки, как ногти на руках Речи Посполитой, их надо время от времени укорачивать, — ответил ему князь.

— Так-то оно, так, однако казаки несут пограничную и сторожевую службу и не раз участвовали в отражении набегов крымцев и сдерживании турок.

— Только сейчас у них с этими татарами союз, им они обязаны своими кровавыми успехами.

— Я думаю, что это уже в прошлом, — король встал и прошёлся по кабинету, — впрочем, если ты желаешь, можешь присоединиться со своими хоругвями к корпусу Потоцкого, который он сейчас формирует из вновь прибывших, — король усмехнулся, — Потоцкий, как и ты, рвётся уничтожить казаков, отомстить Хмелю за прежние поражения, особенно за свой плен, из которого его недавно так неожиданно отпустили татары.

— Мы упустим время и можем встретить уже организованное войско, — обеспокоенно заметил князь.

— Разве наши солдаты разучились воевать?

Ян Казимир взял в руки колокольчик и позвонил, вызывая дворецкого, показывая тем самым, что аудиенция окончена.

Иеремия вышел. Казаки были рассеяны, но не истреблены. А какой резон был польскому королю Яну Казимиру истреблять их, ведь они ожесточились не против него, а как раз против того, кто только что сидел у него в кабинете — главного его конкурента на королевский престол. И если бы этого конкурента не стало, насколько облегчилась бы жизнь короля. Ян Казимир испугался пришедшей вдруг в голову мысли и отогнал её, но она уже глубоко засела в его хитроумном, иезуитском мозгу.

Вскоре тридцатитысячное войско Потоцкого, состоявшее в основном из неопытных новичков, не прошедших даже Берестечкового дела, двинулась на Украину. Вся надежда командующего возлагалась на примкнувшие к нему хоругви Вишневецкого и еврейский конный отряд.

Прежде чем достигнуть Украйны, войску предстояло пройти Волынь, край совершенно опустошенный. Уже через несколько дней сказалось отсутствие возможности пополнить продовольственные запасы. То, что было припасено, таяло на глазах, Вишневецкий приказал сократить норму.

Давид послал нескольких солдат поохотиться на дичь, но те вернулись с пустыми руками. Всё зверьё было совершенно истреблено огромным количеством людей, собранных в одном месте. Польская армия оказалась в критическом положении. Доверенное лицо короля в этом походе, пан Мясковский, доносил ему:

«Слякоть, и ужасная в самом начале непогода причинили большой вред коннице и пехоте; потом такой голод, о каком на людской памяти не слыхано, разве где-нибудь при самой жестокой осаде замков и городов.

Пехота принуждена употреблять отвратительную пищу, хлеба никоим образом достать нельзя, даже за самую дорогую цену, а мяса, кроме конской падали, и не видят. Даже едят такую падалину, которая уже три дня гниёт в болоте — принуждены, как звери, питаться сырою кожею и травою. Нельзя придумать никакого способа к спасению голодных потому, что край, в котором мы надеемся иметь хлеб, ещё далёк. При чём он так опустошён, что об нём можно сказать: земля же была неустроенна и пуста. Нет ни городов, ни сёл, одно поле и пепел, не видно ни людей, ни зверей живых, только птицы летают в воздухе».

С горечью наблюдал Давид ту пустыню, что оставило после себя войско Хмельницкого. Одни мысли обуревали его сейчас: как сохранить людей. Польская армия разлагалась: одни умирали от голода и болезней, другие под предлогом добывания пищи покидали расположение войска и уходили домой, в Польшу.

Наконец, достигли Украины, но и здесь поляков ждало разочарование: едва селяне узнавали о приближении королевского войска, тотчас же бросали свои дома, сжигали имущество и уходили за Днепр. Полякам доставалась лишь жатва на полях. Оставшиеся крестьяне запирались в замках и местечках и оказывали ожесточённое сопротивление. Потоцкий потерял много людей, но среди конных потерь почти не было, на штурм укреплений шли пешие. Получив известие, что Потоцкий приближается к Паволочи, Хмельницкий бежал оттуда к Белой Церкви, вместе со своей охраной, состоящей из двух тысяч татар, на казаков он уже не надеялся.

С другой стороны к Белой церкви приближалось войско литовского князя Радзивилла, захватившего уже Чернигов и Киев. Потоцкий послал к нему гонца договариваться о совместных действиях.