Владислав Бахревский - Разбойник Кудеяр

Выстрелы всполошили крепость, но уже мчался к городу отряд, а на стрельцов, бежавших к главным воротам, вихрем налетел нахлестанный табун. Через мгновение отряд Кудеяра был в городе, ворота захлопнулись, ударил колокол, созывая людей.

Когда собралась на площади толпа, появился на колокольне человек, тот самый молдавский купец, что собирался коней продавать.

— Я — Кудеяр, — сказал он людям. — Я взял ваш город хитростью, потому что Ромодановский напал хитростью на мой стан и увел женщин и детей. Коротояк отныне вольный город. Выбирайте себе заместо воеводы человека честного и доброго. А для богачей у меня другие слова. Пусть выберут они от себя трех самых знатных и немедля едут к Ромодановскому с моей грамотой. Если Ромодановский не вернет нам жен наших и детей, я перевешаю всех дворян и купцов, а крепость взорву. Для выбора посланцев даю один час.

Они стояли на городской стене, а над Коротояком стояла чуткая, как лошадь в ночном, полная луна.

Коротояк, собранный крепостной стеной на высоком холме, постреливая в небо золотыми куполами храма и легкими башенками крепости, был как сказочный орешек: раскрыли скорлупу, а в ней город.

Равнина, лежащая в ногах у Коротояка, вольно перекатывалась с гряды на гряду, а за рекою, за тихим, полным бесшумной темной водою Доном, в котором луна не разливалась серебряно, а стояла одиноко, как в колодце, за Доном-то и лежала кудрявая от рощ равнина.

Ночная птица, Бог знает откуда явившись, помахивая то ли крыльями, то ли безвольно растопыренными лапами, метнулась в темноту, и снова появилась в чистом небе, и снова канула. Анюта прижалась к Кудеяру.

— Ты испугалась птицы?

— А вдруг это не птица, а колдунья?

— А может быть, колдун?

— Не шути! Я и вправду теперь всего боюсь.

— Устала от похода?

— Нет, Кудеяр, я не устала. Все мои страхи оттого, что быть тебе отцом. Я воина тебе рожу!

И поднял Кудеяр Анюту на руки и качал ее на груди, как ребеночка.

— Воина родишь — хорошо. Но куда как лепо моему сердцу, если будет у нас маленькая Анюта. Хочу, чтоб на тебя она походила, как эти звезды меж собой. Пусть родится девочка! Я, Анюта, чувствую: быть на Руси великой смуте. Сколько падет отважных мужей. А женщины выживут. Они умеют выживать при всех бедах. Иначе не было бы уже россиян на земле. И пусть через годы наша Анюта родит мальчика. Тогда Русь будет заново строиться. И наш внук возьмется за топор и пилу. И пусть поработает он за себя, за отца и за грешного деда. Дед-то ведь метлой по земле прошелся.

— Как странно ты говоришь!

Анюта прижалась к Кудеяру и вскрикнула:

— Смотри!

Бесшумно, как ночная птица, как вещий сон, скакали по степи всадники. У Кудеяра рука легла на пистолет. Лицо напряглось, глаза стали узкими, как сталь кинжала.

И вдруг он рассмеялся.

— А ведь их тринадцать!

— Тринадцать? — с ужасом переспросила Анюта. — Чертова дюжина!

— Это Варвара со своим отрядом.

Стража на башне окликнула всадников. Пригрозила ударить из пушки. Всадники спешились.

— Нам нужен Кудеяр!

Стражи выругались, но Кудеяр по стене прошел на башню.

— Откройте ворота. Это свои.

Варвара обняла Анюту, а потом Кудеяра.

— Живы-здоровы, городом владеете. Молодцы! А теперь слушай, Кудеяр, радостную весть. Послезавтра под Коротояком будут татары, сам нураддин с десятью тысячами. Ромодановский идет бить тебя, а будет бит сам.

— Варвара, ты наш добрый вестник. Выбирай себе дом для постоя.

— Ну уж нет! — засмеялась Варвара. — Я птица вольная, в клетке сидеть не хочу. Вон она какая, степь! Попробуй сосчитай, сколько у нее сторон: то ли четыре, то ли девять, то ли сорок? Готовься, Кудеяр, к бою, а мне дай овса для лошадей.

Через час Варвара умчалась в степь. Кудеяр уже поднял своих советников и выборных от горожан.

С городской голью у Кудеяра было теперь пять сотен бойцов. Неумелых в военном искусстве, но охочих до свободы. А за свободу сражаться надо. Стрельцы из худых, человек пятьдесят, тоже перешли на сторону Кудеяра.

Приказал Кудеяр готовиться к осаде.

Глава 2

Носилась под стенами конница дворянского ополчения, стрельцы тащили лестницы, гремели барабаны и литавры, колыхались знамена. И все это с таким спокойствием, с такой уверенностью, будто через мгновение лестницы будут приставлены к стенам, стрельцы взбегут по ним, откроют ворота, и в город ворвется ленивая, но лютая на расправу конница дворян.

Крепость, ужаснувшись, молчала.

Так казалось Ромодановскому, но не Кудеяру.

Едва стрельцы приблизились на выстрел, как со стен грянул залп пушек и затинных пищалей.

Гром этот показался стрельцам неожиданным, и был он столь грозен, что сковырнулись, как ходули, лестницы. Завопили, моля о помощи, раненые, вдарились в бега живые, тряся знаменами.

Ромодановский, Собакин и Милославский собрали стрельцов и повели их опять, но уже с осторожностью. Вспомнили полководцы и о пушках. Было видно, как тащат кони к главным воротам огромную осадную пушку.

И вот, когда орудие подошло к месту, откуда можно бить и ломать ворота, эти самые ворота распахнулись, сорок всадников выскочили из крепости — и прямиком к осадному орудию. Сабли на головы пушкарям. Заряженную пушку развернули, подцепили и повезли в город.

В воротах пушка остановилась на миг, пальнула по дворянской коннице. И ворота затворились. Ромодановский даже глаза протер. Была пушка — и нет пушки. Ай да разбойнички!

А ворота опять растворились, и уж было заерзали царские полководцы в мягких седлах, ожидая невесть чего, но вышел из ворот всего один человек, и тот с белым флагом.

Это был стрелецкий пятидесятник. Он нес новое письмо от Кудеяра. Письмо было краткое:

«Боярин, с твоими нерасторопными конниками, бестолковыми пушкарями и боязливыми стрельцами города не взять. Мы его тебе вернем сами. Ты же должен вернуть наших жен и детей и дать нам возможность уйти вниз по Дону. Если всего, что просим, не выполнишь, завтра утром город будет взорван. То-то похвалит тебя государь за уничтожение важной для Русского государства крепости».

— Мы исполним их просьбу, — твердо сказал Ромодановский. — Потерять крепость на Белгородской черте перед появлением татар никак нельзя. Чтобы биться с нураддином, нам надо развязать руки. Проклятый разбойник! Мы его ловим, а он поймал нас.

Детей и женщин привезли на повозках под стены крепости.

Варвара ночью пригнала челны. Поставили их под обрывом.

Женщин и детей спустили в лодки. Подняли паруса, поплыли вниз. Оттуда, снизу, идут татары, но вряд ли они смогут помешать движению. У Дивных гор, верстах в десяти от Коротояка, челны причалят к отвесным меловым кручам, и женщины с детьми уйдут в лабиринты пещерного белого монастыря. Там никакая армия не страшна. Монахи не выдадут — свои, из вольных. Спрячут под землю так — вовек не сыщешь.

Через час по отплытии челнов уйдет в степь отряд Кудеяра, разбойники, приставшая к ним голытьба и стрельцы.

Отряд должен уйти на пять верст от Коротояка, и тогда город покинут последние три разбойника. Они все время будут у пороховых складов. Чуть что… Эту троицу должны будут пропустить, не трогая. Кудеяр увозит в степь трех заложников.

К Ромодановскому подскакал всадник.

— Пришли, боярин!

— Кто пришел?

А у самого сердце екнуло.

— Татары!

Пыльно в степи. Не ветер погуливает — чужие кони.

Прискакал Милославский.

— Надо укрыться в крепости!

— Спрятаться? Для того ли стоим на рубежах государства?

У крымцев ухватки волчьи. Наскочат, укусят — и в сторону. Наскочили лавиной, рассекли войско Ромодановского надвое. Напугали до смерти, но до смерти все же далеко было. Завязли в тягучем русском бою.

Тут бы в степь отойти, развернуться да еще ударить. Где там! Не пускает русский медведь.

Понял нураддин: битва будет тяжелая и кровопролитная. Бросил на русских отборную тысячу. Сам повел свою воющую стаю.

Услыхали русские этот вой. Подались. Но куда отступать, когда позади обрыв и Дон? Скатишься с горы, тут тебе и погибель. Вырежут, как овец.

Повел и Ромодановский дворянское ополчение в бой. Только в ополчении и двух сотен нет.

Но что это?

Грянул дружный залп в тылу у татарской конницы. И вот он, хруст молчаливой, уничтожающей рубки.

— С нами Бог! — крикнул Ромодановский, вытаскивая саблю и бросаясь со своей полусотней в бой.

Татары, окруженные вдруг, пробивались на флангах и мчались долой из сечи. Долой! Долой! Пока голова на плечах цела.

— Кто же спаситель наш?! — воскликнул Милославский, крестя и обнимая Ромодановского.