Алексей Эйснер - Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке
От расположения эскадрона Лукач пешком прошел к пехотным казармам, предварительно показав Луиджи на небо, потом на машину, а затем демонстративно сунув руку в карман, что означало: надо спрятать автомобиль от авиации.
Кирпичная стена скрывала плац от посторонних глаз. Рядом с чугунными воротами была чугунная же высокая дверь, за которой пребывал часовой. Узнав генерала, он отступил и взял «на караул». Весь плац был покрыт лежавшими, по отделениям и взводам, бойцами. Комиссары взводов бродили между стрелками, проверяя позу каждого и дистанцию между ним и соседом. Выглядели политработники чрезвычайно празднично: на шеях у всех были повязаны по-пионерски ярко-красные шарфы. Лукач издали увидел идущего к нему Паччарди, за ним в ногу шагали: напоминающий боксера тяжелого веса Роазио и Ацци — в весе пера. На всех трех тоже красовались алые галстуки.
Поздоровавшись, Лукач направился к ближайшему отделению и остановился возле него, выслушивая вопрос Паччарди, заданный через Роазио, на сколько еще дней в тылу можно рассчитывать.
— Если б я сам знал,— откровенно отвечал Лукач.— Скажи ему, что надеяться можно дней на пять, но могут и завтра потребовать. Обстановка и в Каса-де-Кампо и в Университетском городке хуже чем паршивая...
Взводный, ничем не похожий на потомка древних римлян, коротенький, курносый, с маленькими серыми глазками, тем не менее скомандовал по-итальянски, и четыре отделения правофлангового взвода, перезаряжая винтовки и считая про себя uno, duo, tre, звякнули затворами, выбрасываемые нестреляные патроны дробно застучали по асфальту. Все опять приложились и стали целиться в воображаемого врага, но при этом крайний в ближнем отделении волонтер судорожно сжал каблуки. Паччарди сделал шаг к нему и, ничего не говоря, носком ботинка раздвинул их.
— Роазио, дорогой. Скажи ты ему, что я поражен,— умоляюще глядя на Паччарди, заговорил Лукач.— Мы же не в какой-нибудь старой армии. Как это можно ногой поправлять подчиненного. Такое барское, можно сказать, неуважение к человеку просто недопустимо. Мне известно, что майор Паччарди был в мировую войну храбрым капитаном. Я хочу сказать ему, что здесь мы все — и самые мужественные капитаны, и майоры, и генералы — товарищи нашим бойцам. Еще скажи, что я очень прошу не обижаться на меня за это замечание, но я делаю его не как командир бригады, а как старший годами...
Паччарди выслушал и заметно покраснел.
— Попроси генерала извинить меня,— переводил Роазио опустившему голову в знак внимания Лукачу.— Я сам почувствовал неловкость от того, что сделал. Отвратительные кастовые привычки бывшего королевского офицера. Однако не барские. Мой отец был железнодорожным мастером. Обещаю, что подобное не повторится, и я сейчас же извинюсь...
Паччарди наклонился над волонтером, каблуки которого минуту назад развел, и что-то проговорил. Боец вскочил. Это был морщинистый человек с орлиным носом, он растерянно смотрел на командира батальона и вдруг сконфуженно и одновременно радостно улыбнулся, опять бросился ничком, оперся на локоть и, положив цевьё на левую ладонь, прицелился, широко раскинув башмаки и упираясь носками.
Лукач, взяв Паччарди за пояс, весело смотрел снизу вверх ему в лицо.
— Все. Точка. А теперь, Роазио, объясни мне, вы — что ж, и в окопы так пойдете? Зачем вам понадобилось демаскироваться?
С детской улыбкой на заросшем лице Роазио объяснил, что красные повязки на шее носили солдаты в отрядах Гарибальди. Мысль о том, чтобы и в вооруженной борьбе против фашизма возродить обычай прадедов, возникла у кого-то из новых гарибальдийцев еще в Альбасете.
Выйдя к машине, Лукач посмотрел на часы и решил, что ехать к Людвигу Ренну не стоит. Уж где-где, а там все должно быть в порядке. Ну а насчет франко-бельгийского, так Жоффруа только вчера принял этот растрепанный батальон. Единственное, что следовало бы сделать,— заехать к артиллеристам. Уж очень хочется бросить взгляд на пушки и повидаться с Баллером, он его с Альмансы не видел. И, выехав из Эль-Пардо, Лукач не повернул налево, на знакомую дорогу к Фуэнкарралю, а показал Луиджи ехать прямо, то есть к фронту, удивляясь про себя, что путь туда так пустынен.
Километра через три он по карте нашел нужный поворот налево (справа от шоссе текли мутные воды Мансанареса), и машина свернула на столь узкую дорогу, что двум легковым не разъехаться. Скоро впереди показалось нечто вроде фермы: жилой дом, хлев, склады. За оградой боец в темном вельветовом костюме вручную накачивал воду в эмалированные ведра. Расспросив ею, Лукач уже через минуту обменивался рукопожатиями с Баллером на пороге большого дома. Находившиеся здесь же во дворе три орудия оказались так замаскированными, что командир бригады не сразу обнаружил их, вражеским же воздушным разведчикам они должны были представляться кучами соломы. Подойдя к ближайшему, Лукач сдвинул золотистое покрытие и нежно погладил ладонью холодный серо-зеленый ствол.
— Вот о чем я собираюсь вас просить,— обращаясь к Алеше, начал Лукач по возвращении в домик «куро».— Нам необходимо подыскать другое помещение. Тут будущему штабу бригады тесно. Нас без охраны, как минимум, человек десять. Никита этим вопросом занимается. Но просто большого и пустого дома нам мало. Нужно подыскать трех или четырех молодых женщин, чтоб они и обед сумели приготовить, и постирать, и погладить, и пуговицы, скажем, пришить, и подмести, и все прочее. Завтра сходите в здешний комитет комсомола — он тут, после слияния с соцмолом, как-то иначе именуется — и уговорите найти нам хотя бы трех, но, думаю, лучше четырех подходящих девушек, по возможности таких, чтоб молоко при них не скисало. Мы зачислим их на довольствие наравне с нашими волонтерами, они будут получать по триста песет в месяц, на всем готовом. Главное, чтоб после напряженной работы офицеры штаба могли бы отдохнуть, поесть, белье сменить и так далее. Штаб, он вроде головы бригады, а голове надлежит быть всегда свежей...
Но назавтра заняться этими делами Алеше не пришлось. Как бодро заявил задолго до рассвета вызванный Лукачем начальник штаба Белов, человек предполагает, а генерал Миаха располагает. Еще вчера командир бригады вернулся из ежевечерней поездки в Мадрид значительно раньше обычного и чрезвычайно серьезный. Мотоциклист же с приказом пригрохотал и разбудил весь дом — не было еще пяти. И к рассвету все пришло в движение. У входа каждые двадцать минут трещал то один, то другой мотоцикл, Белов сбегал по лестнице и вручал прибывшему конверт с письменным распоряжением командиру первого, потом второго, а затем и третьего батальонов, а там и командиру батареи.
Часам к шести в штабе появился маленький, худенький, очень сутулый, а когда снял шапку, оказалось, крепко поседевший, вихрастый старикан, в очках со стальной оправой на громоздком, как у Сирано де Бержерака, носу. Он нахально пытался миновать дежурившего в коридоре Ожела, но был им задержан. Тогда старик отчаянно накричал на Ожела по-немецки, по тот стоял стеной. Однако стоило крикуну, вероятно считавшему немецкую ругань недостаточно действенной, прослоить ее польской, Ожел сразу растаял, и не успел Алеша вмешаться, как сварливый гость уже взбегал наверх, к начальству. Минут через пять командир бригады, ласково обнимая часто-часто моргавшего старика за плечи, на которых как на вешалке висела замызганная канадка, поманил Алешу и приказал, хотя и предельно вежливо:
— Будьте так добры, смените, прошу вас, этого товарища, что стоит на часах, и передайте со всеми потрохами нашему начальнику связи геноссе Морицу. Ему он нужен, а у вас еще шестеро остается. На первое время хватит.
— Есть, товарищ комбриг.
Было уже около десяти, когда, не успев в поднявшейся суматохе позавтракать, он с четырьмя бойцами из шести оставшихся уже катил в полуторке к фронту. Одного за другим она обгоняла неказистые, но зато дешевые ЗИСы-5, тянувшиеся в том же направлении и до отказа набитые тельмановцами в их отличительном обмундировании. Сидя в шоферской кабине, Алеша левой рукой прижимал к себе винтовку, в правой держал набросанный комбригом чертеж, где красными стрелками были указаны предварительные ориентиры перед поворотом в гору, к лужайке позади длинного дворца, на которой нужно было остановиться. Дворец этот после свержения монархии принадлежал клубу игроков в поло, но дня три как был занят анархистской «Колумной Дуррути», прославившейся в Каталонии и явившейся теперь для участия в обороне Мадрида. Комбриг упомянул и о том, что это анархисты неожиданно отступили в Университетском городке, после чего положение пришлось восстанавливать Одиннадцатой.
— Сам их командир, Дуррути, очень расстроен неудачей и заводит в своей колонне некоторое подобие воинской дисциплины. Но все же держитесь на виду у анархистов поскромнее...
