Павел Северный - Ледяной смех

Говоря сурово, Марфа ласково оглядела младшего сына, провела рукой по его щеке.

— Чего взмок?

— Так от вспотелости. От нежданной встречи с тобой. Не ждали.

— Дурной! Тебе-то чего меня бояться, ты у меня на сердце в теплом месте. Пойдем. Утро со студеностью, а ты в исподнем.

Войдя в дом, Марфа перекрестилась и, не раздеваясь, направилась по коридору к своей опочивальне, но Дементий, опередив ее, с виноватым видом остановился у дверей.

— Чего ты? — спросила удивленная Марфа. — Викентий, что ли, там?

— Викентий в зале, на диване.

— А в моей постели кто? Кто, спрашиваю?

— Она, матушка, Аглая Власовна.

— Какая еще Аглая?

Оттолкнув сына, Дурыгина пинком ноги в двери распахнула створы настежь.

Окна задернуты шторами. Перед образами лампадка горит. В полумраке комнаты Марфа увидела поперек двухспальной кровати под пуховым одеялом спящую женщину. Нервно откашливаясь, старуха рывком открыла на окне штору, волна воздуха погасила лампадку, Марфа, заметив это, перекрестилась. Она оглядела спящую, но лицо ее было закрыто волосами. Подняв с полу туфлю, старуха кинула ее в спящую. Женщина села на кровати, закричала:

— Не лезь, говорю, с мокрой бородой.

— Очнись!

От незнакомого голоса женщина дернулась на постели и мигом очутилась возле нее на ногах. Стояла с распущенными волосами, в помятом бархатном малиновом платье. Дурыгина, глядя на нее, заметила себе:

— А ведь опять новая?

Женщина, оправившись от неожиданной встречи со старухой, сухо спросила:

— Ты кто такая?

— Твоего ухажера родная мать.

— Простите, матушка барыня. В вашей постели оказалась по желанию барина.

— Пошто его с постели согнала?

— Сверх меры пьяным был. Гости у нас пировали за полночь.

— А ты для глаза девка ладная. Сама, видать, трезвой была, ежели спала поперек кровати во всей одеже.

— Простите, поленилась разболочься. Сейчас барина разбужу.

— Не надо. Беги в кухню. Готовь самовар, потому с рассвету по ухабам тряслась.

Оставшись одна в опочивальне, Дурыгина стянула с кровати простыни и кинула их на пол. На кашель обернулась, увидела в дверях горничную.

— Не померла во сне?

— С приездом, матушка барыня? Заспалась малость, потому…

Дурыгина перебила девушку:

— Знаю, что пировали, теперь станете при мне трезветь. Сама здорова?

— Господь хранит.

— Будто знает он про тебя?

— Дак так говорят.

— Именно что говорят. Ты вот что, затепли лампадку и все наволочки на подушках смени. Откудова эта Аглая в доме?

— Да уж с месяц барин ее в ночную пору привез, а откудова — того не знаю.

В парадном зале с портретами покойного мужа и родственников Дурыгина увидела на диване спящего старшего сына Викентия. Села напротив в кресло.

В зал вошел Дементий. Марфа приложила палец к губам.

— Пусть спит. Весь в отца непутевый. Ну, погляди. Аглая — видать, девка жженная на каленых углях, ежели такого медведя заставила спать на узеньком диване. Вот ведь как наша сестра вами вертит иной раз, а все оттого, что нет вам жизни без наших прелестей. Пойдем к самовару. Нутро по теплу стосковалось…

Гостиная Лабинских заставлена мебелью. Скуплена она у беженцев, отсюда мешанина стилей и даже эпох. Есть вещи павловских времен, вывезенные из волжских дворянских усадеб: их хозяева особенно тяготели к мебели из карельской березы.

У Лабинских, как обычно, по вечерам гости, забредающие на огонек да на вкусный ужин. Гости, как и окружающая мебель, пестрые по сословиям и по карманам.

Чай после ужина всегда пили в гостиной. Гости имели возможность расположиться с желанным комфортом. Среди дам молодостью и элегантностью выделялась хозяйка дома Лариса Сергеевна. Дамы были, как принято говорить в обществе, уже перед и за порогами второй молодости.

Марфа Дурыгина, заехавшая с сыном к Лабинскому по делам, осталась на ужин. Она одета по-купечески богато. Платье синего муарового шелка отделано мехом соболя. На пальцах кольца с брильянтами и изумрудами. Не уступала ей и госпожа Чихарина. Она тоже в синем, но только шерстяном платье с отделкой из кружев, связанных искусными руками монахинь.

Только третья гостья — госпожа Топоркова — на этот раз в скромном черном платье. В семье тревожные дни. Неприятности у мужа, с фронта вернулся раненый сын.

Среди мужчин в гостиной Лабинский, Викентий Дурыгин, Родион Кошечкин, Вишневецкий и генералы Иванов-Ринов, Случевский.

Это был вечер того дня, когда на соборной площади епископ Селиверст служил напутственный молебен. Отправлялся на фронт Особый добровольческий отряд, сформированный из гимназистов. В торжественный момент, когда архиерей кропил отряд святой водой, произошло покушение на госпожу Блаженову. Стрелял из карабина пьяный солдат и только ранил «даму с борзыми» в мышцу правой руки. Стрелок был задержан и передан в контрразведку. Адмирал Колчак лично посетил Блаженову, высказав ей свое сожаление.

Разговор об этом у Лабинских вывел из себя госпожу Топоркову.

— Клянусь честью сына, я, господа, лишила своего уважения адмирала еще в тот роковой летний день, когда на его усадьбе произошел взрыв в конюшнях, разом выявивший его бессердечие.

— По отношению к кому? — спросил Вишневецкий, прервав разговор с генералом Случевским.

— По отношению к людям! От взрыва погибли нижние чины личного конвоя правителя. Он же, вернувшись домой с парада, прежде всего справился, не погибла ли его любимая лошадь. Понимаете? Справился о животном, прежде чем о людях. Мне известно, что, узнав о гибели любимой лошади, он прошел мимо убитых солдат, не поинтересовавшись их фамилиями. Разве глава государства может быть таким бессердечным? Солдаты отдали жизнь, охраняя его особу. Ведь всем же ясно, что взрыв был не против них. Взрыв был рассчитан…

Топоркова не докончила фразы, на нее пристально смотрел генерал Случевский. Чтобы скрыть свою неловкость от испуга, она патетически воскликнула:

— Сегодня стреляют «в даму с борзыми», и адмирал, бросая дела государственной важности, едет к ней с сожалениями.

— Насколько мне известно, госпожа Блаженова близко знакома с Колчаком еще по Петербургу.

— Генерал Случевский, — умоляюще произнесла Топоркова, — пусть даже так. Но чего сожалеть, когда ее не убили? Ведь живая осталась, только струхнула до обморока. И хорошо, что испугалась. Не будет шататься по городу в военное время. Подумаешь, какое событие в государственном масштабе.

— Она особа в городе знатная. С государыней дружила, — сказала Чихарина.

— Да дружила ли? Теперь все беженцы всякие очки втирают нам грешным. А на деле просто врут, похваляясь то дружбой с царем, то с царицей. Все были богатейшими помещиками и у всех имения в Орловской губернии, будто только в ней и жили дворяне. Смешно! А еще, позвольте спросить, чего Блаженову сегодня в собор занесло?

— Госпожа Топоркова, разве можно так говорить об особе всеми нами уважаемой? В соборе она, естественно, молилась. Я ее там часто встречаю.

— Было бы вам известно, господин Вишневецкий, что совсем близко возле ее дома есть церковь. Молилась! Любит себя со своими псами людям показывать. Сует нос в политику, вот и стреляют в нее. Я, главное, чем возмущена, господа? На фронте ежеминутно геройски умирают наши мужья, сыновья, но адмирал не навещает их близких выражениями соболезнования. Как хотите, а в городе недаром говорят, что визит адмирала невольно наводит на размышления.

— На какие именно? — в повышенном тоне спросил Вишневецкий.

— Разве так трудно догадаться? Адмирал тяготеет к монархистам, а ему надлежит быть лояльным к людям всяких убеждений. Он же свою лояльность декларировал. Я, слава богу, грамотная, да и память у меня хорошая.

— Ерунду порете!

— Господин Вишневецкий, говоря с дамой общества, будьте добры выбирать выражения.

— Перестаньте распускать язык. Ваш муж полковник, у него могут быть неприятности.

— Он уже пострадал. Слышала, что недавно его понизили в чине. Зла она на адмирала. Говорят…

Топоркова перебила Чихарину.

— Что же говорят?

— Да будто деньги воинской части своими посчитал.

— Господи! Слышите, господа? Как марают честь моего мужа, — апеллировала Топоркова к гостям. — Григорий Павлович, слышите, как меня в вашем доме оскорбляют?

Но Лабинский в это время разговаривал с генералом Ивановым-Риновым и не услышал вопроса Топорковой.

Вишневецкий вышел из гостиной. Генерал Случевский, желая увести общество от скользкой темы, сказал:

— Знаете, господа, в Блаженову стрелял солдат-каппелевец. На допросе признался, что от неизвестного ему офицера получил тридцать рублей золотом. Для храбрости выпил, но, как говорится, перебрал и промахнулся.