Вера Морозова - Женщины революции
Она шла по Дерибасовской, параллельной Полицейской. Снег сыпал с дождём. Ноги разъезжались, и она ежеминутно страшилась упасть. Мороз обычно редкий гость в декабре, но в этом году всё изменилось. Уже не впервой заковывали морозы улицы и площади Одессы, серебрили деревья и разлапистые каштаны. Заковывали, но ненадолго, начиналась оттепель, и прохожие с проклятием месили грязь. На заснеженных газонах проступала зелёная трава, а серое небо всё сыпало и сыпало серый снег.
На явку идти рановато, да Татьяна и не посмела бы прямым ходом оказаться на Полицейской. Она выбралась на Старопортофранковскую, подковой охватывающую город, и начала бродить. Прохожих немного, проверилась, оснований для тревоги как будто не было. И всё же она волновалась: очень серьёзно её предупредили об осторожности в комитете. Девушка подняла воротник мужского пальто, пожалев, что отказалась от помощника. Обычно её помощником был Ванюша. Широкоскулый. Усыпанный веснушками. Они вместе работали в мастерской. Сегодня она отказалась от помощи. Он будет поджидать на извозчике у проходного двора. Почему? Сама толком не могла бы ответить — скорее всего боялась впутывать парня в такое серьёзное дело. Тяжёлые предметы она переносила легко, да и речь-то шла об одном чемодане… Чемодан браунингов! Ванюша обиделся, хотя согласился, что в таких делах лишний человек помеха.
Татьяна поставила ногу на скамью и старательно принялась затягивать шнурок. Приём старый, если нужно провериться. Улица пустынная. Только каштаны, затканные льдом, охраняли её.
Она шла по Пушкинской. Торопливо. Теперь она умела рассчитывать время. На явке должна быть минута в минуту. Неточности она, опытная подпольщица, не могла разрешить. Нужно пройти восемь перекрёстков, а на девятом Пушкинская перекрещивается с Полицейской.
Посмотрела на витрины магазинов. Модная одежда на манекенах. Распомаженных и нагловато-улыбчивых. Магазин принадлежал французу. Толстенькому. На коротеньких ножках. Вот и сейчас он стоял у витрины и натягивал мужское пальто на манекен. Витрина магазина зеркальная. Слава богу, никого.
Девушка свернула направо и пошла вдоль Полицейской улицы, цепко вглядываясь в дома с гербом города Одессы. Прошлась около трёхэтажного особняка и, вернувшись, уверенно толкнула калитку. Особняк длинный, с большим количеством окон, скрывался за ажурной оградой. Над входом герб. Яркий. Омытый мокрым снегом. Квартира на первом этаже. Она отсчитала пятое окно от угла. Вот красная герань. Значит, всё в порядке. Старательно вытерла ноги. Дёрнула ручку звонка. Послышались приглушённые шаги. Дверь приоткрылась, и она быстро прошла в переднюю.
Мужчина внимательно осмотрел девушку. Барин. Холёное лицо. Усы закручены в колечко. Чёрный костюм. На руке перстень. Запонки золотые. Строгий галстук бабочкой и накрахмаленные манжеты. Девушка оробела. Хитрые смешинки запрыгали в глазах мужчины. Конечно, понял её состояние.
— Могу я повидать доктора Чувилова? — простуженным голосом спросила Татьяна, боясь наследить мокрыми ногами. — Чувилова Алексея Петровича?
— Доктор Чувилов ещё не возвращался с вызова, — условленной фразой ответил мужчина. Смешинки в его глазах прыгали всё озорнее и озорнее.
— Не оставил ли он для слесаря кое-какие инструменты? — закончила Людвинская, невольно улыбаясь.
— Пожалуйте, здесь сумка для вас. — Мужчина крепко пожал руку и решительно потребовал: — Скорее на кухню… Там горячее молоко. Не день, а тюрьма…
— Да-с, погодка… Семь погод на дворе: сеет, веет, крутит, мутит, рвёт, сверху льёт, снизу метёт. — Татьяна развела руками. — Так у нас говаривали дома…
— А вы откуда, товарищ?
— Из Тального… Такое местечко… — Девушка вытерла лицо и спросила: — А где же чемодан?
— Сразу и чемодан? — с иронией ответил мужчина. — Конспираторы! Зачем слесарю чемодан?! Ему сумка с инструментами нужна — так проще и надёжнее. Да, кстати, мне сказали, чтобы я поджидал женщину. Что-нибудь случилось?
— Нет, я в мужском костюме. Так лучше. Шпики заприметили из-за кос меня, вот и приходится выкручиваться. — Татьяна почувствовала, что краснеет.
— А как же косы?
— Небольшая женская хитрость…
— Где сумка?!
— Вы думали, что сумка вас при входе будет поджидать? — Мужчина улыбнулся и дружелюбно положил руку ей на плечо… — А вы молодчага. Вот уж не думал, что в такую погоду придёте, да ещё с такой пунктуальностью… Молодчага…
Незнакомец с явным удовольствием рассматривал девушку. Потом потащил на кухню, испугавшую девушку блестящими кастрюлями и цветными изразцами. Предложил снять пальто. Татьяна отказалась — время было рассчитано до минуты. Обжигаясь, проглотила молоко. Почувствовала, как голодна. Мужчина нарезал ломтями хлеб. Заставил выпить ещё стакан. Молоко с чёрным хлебом показалось очень вкусным. И девушка вновь оглядела незнакомца. Барин, а молоко горячее приготовил… Человек! Ничего не скажешь…
— Как у вас дела? — Мужчина достал портсигар. — Вы не курите?! — Засмеялся, увидев испуг на её лице, закурил.
— Дела идут, товарищ, — сказала девушка и, не скрывая нетерпения, потребовала: — Давайте сумку… По такой погодке-то проскачу…
— На море погода поднялась. Разыгралася погодка верховая, волновая! — речитативом пропел незнакомец, и в глазах грусть.
«Да, видно, немало досталось ему в жизни, — подумала Татьяна. — Песня-то каторжная… А человек он прекрасный! В такое времечко оружие доставил…»
Сумка ничем не отличалась от обычных, с которыми ходят мастеровые по Молдаванке. Потёртая. С порванной ручкой, закрученной для прочности проволокой. Но тяжесть-то какая… Нести нужно легко, не показывая виду, никому и в голову не должно прийти, что, кроме инструментов да завтрака в старой газете, в сумке ещё что-то есть.
Девушка петляла проходными дворами да проулочками, не зря всё свободное время над картой Одессы проводила. И так сказать, зачем мастеровому человеку шагать по барским улицам да в плохую погоду! Рука затекла. Если бы не счастливое сознание, что в сумке оружие, то вряд ли бы она сумела её дотащить. Потом долго дивилась — через Пушкинскую пуд пронесла без малого!
На углу Преображенской и Почтовой — она возвращалась другим путём — должен поджидать Ванюша на извозчике. Оставался один проходной двор. Ворота наглухо закрыты, лишь калитка приоткрыта. «Устала, конечно, устала — вот и дворовые колодцы кажутся тюрьмой, — подумала Татьяна. — Прыгнешь в такую калиточку и останешься года на три… А были ли закрыты ворота утром? Нет, вспомнить не могла. Учили тебя, учили, — сетовала она, — а научить толком не могли. Утром и нужно было бы пройти мимо этих ворот. Глупость! Так можно научиться бояться собственной тени, да и попробуй-ка обойди все подворотни и подъезды!»
Вздохнув, девушка толкнула калитку. Прошла по длинному каменному коридору и оказалась на внутреннем дворике. Дома, как часовые, притаились… А в дворике… солдаты!.. Да, солдаты плотно набились в этом мешке. Продрогшие. Злые. У противоположных ворот, тех, которые выходили на Почтовую, для порядка парочка городовых. Это, конечно, для объяснений с «чистой публикой». И действительно, толстяк городовой что-то старательно объяснял дамочке с крохотной собачонкой на руках. Дамочку пропустили, городовой взял под козырёк.
С каждой минутой Людвинская постигала всю глубину опасности. Из мышеловки, в которую она попала, не было выхода. Западня в проходном дворе?! А у неё оружие! Браунинги! Браунинги, которые с таким трудом доставили из-за границы… Стрелять?! Пистолет у неё в боковом кармане. Так, сразу? Нет, нужно выждать. Бежать на Преображенскую улицу, дескать, ошиблась домом. Оглянулась. Ворота заняли городовые. Стоят, нахохлились, словно снегири. Мышеловка… Нырнуть в подъезд?! Но там двери наверняка заперты, и в каждом филёры да дворники.
Она замедлила шаг, борясь с волнением. Слушала, как гулко бьётся сердце. Идти стало трудно, но тяжесть сумки исчезла, вернее, она просто уже не ощущала её. От волнения на различала лиц солдат. Серые пятна. Она остановилась, стараясь выиграть время, поставила сумку на талый снег. Вздохнула. Стрелять или нет?! Она убьёт одного — вот этого надувшегося индюка-городового. Но до ворот далеко. Пробежит несколько шагов, и её схватят. Больше одного выстрела сделать не дадут… А оружие, всё это богатство, окажется в полиции. В полиции, а не у рабочих. О смерти не думала. Нет, надо держаться. Мало ли что может преподнести господин случай! Она всегда надеялась до последнего. Надеялась и на этот раз, казалось, вопреки здравому смыслу.
Людвинская подняла сумку и пошла вперёд. Длительная задержка казалась бы подозрительной. Теперь она отчётливо видела городового. Лицо помятое. Припухшее. С красными веками и склеротическими прожилками на носу. Она больше не замедляла шага. Расстояние между ней и солдатами, охранявшими ворота на Преображенскую, сокращалось с невообразимой быстротой. Вот и солдаты. Погоны с капельками мокрого снега. Унтер прохаживается вдоль оцепления, три шага направо и три шага налево. Равномерно, словно маятник. Служака бравый. Щёки надуты, грудь колесом. У пояса пистолет. Такой раздавит и не заметит… Сердце мучительно ноет. Ещё несколько шагов, и конец. Надеяться не на что — обыскивают каждого! Вот студент, выскочивший из парадного, со злостью выворачивает карманы. Но её, женщину, тоже будут обыскивать?! Женщину?! На беду, она в мужском платье, а так можно было бы ещё повоевать. Хотелось закричать, повернуться и спрятаться в любом подъезде: бывают же в жизни чудеса! И всё же она шла вперёд. Внешне спокойная. Потом через годы она сама удивлялась собственной выдержке. Если есть на спасение один шанс из ста, то она обязана им воспользоваться. Оружие — главное. Всё остальное казалось неважным, всё отступило на второй план.
