Иван Франко - Захар Беркут
Наскучило молодцам, стоявшим на плотах, стрелять издали попусту. Они набрались храбрости и подплыли ближе. Монголы встретили их своими стрелами и ранили нескольких; но вскоре тухольцы заметили, что у врагов кончился запас их страшного оружия, и с грозным криком ринулись на них. Молча ждали обреченные их нападения, тесно сбившись, сопротивляясь и тухольцам и бурным волнам. Но тухольцы, остановясь в двух саженях от них, метнули свои рогатины, которые у каждого были прикреплены к руке длинным ремнем. Десять монголов вскрикнули одновременно; десять тел скатилось в воду. Снова метнули молодцы свои рогатины, и снова упало несколько врагов.
— Проклятие вам! — кричал Бурунда. — Они так всех нас выклюют, хамы поганые!
Но гнев его был теперь, словно бесплодный ветер, который только шумит, а никому не вредит. Тухольские молодцы с криком, как вороны, носились вокруг вражьего стана, то здесь, то там поражая врагов метким ударом рогатины. Защищаться монголам стало невозможно. Они вынуждены были стоять неподвижно, как связанные, и ждать смерти.
— Бегадыр, — обратился к Бурунде Тугар Волк, — не попытаться ли нам как-нибудь спасти себе жизнь?
— К чему? — сказал угрюмо Бурунда.
— Все-таки жизнь лучше смерти!
— Правду говоришь, — молвил Бурунда, и глаза его засверкали, но не жаждой жизни, а скорее жаждой мести. — Но что же нам делать? Как спастись?
— Может, они захотят теперь в обмен за пленника даровать нам жизнь и свободный выход отсюда?
— Попробуем! — сказал Бурунда и, схватив Максима за грудь, вытащил его из толпы и поставил перед собой. Рядом стал Тугар Волк и замахал белым платком.
— Тухольцы! — закричал он, оборачиваясь к берегу. Тихо стало вокруг.
— Скажи им, если хотят получить этого раба живым, пусть даруют нам жизнь и свободно пропустят отсюда! Если же нет, то мы сумеем погибнуть, но и он тоже умрет, тут же, у них на глазах!
— Тухольцы! — кричал Тугар Волк. — Начальник монголов обещает вам вернуть пленника живым и здоровым и требует, чтобы вы за это всех, сколько нас еще осталось, выпустили живыми и здоровыми из этой долины! Иначе вашего сына ждет неминуемая смерть.
— Как бы желая воочию показать им всю серьезность этой угрозы, Бурунда занес свой страшный топор над головой безоружного Максима.
Вся община замерла. Задрожал старый Захар и отвел глаза от зрелища, раздирающего его сердце.
— Захар, — сказали старики, обступив его, — мы думаем, что можно принять это предложение. Рать монгольская уничтожена, а эти несколько человек нам не страшны.
— Не знаете вы, братья, монголов. Среди этих нескольких людей находится самый страшный их военачальник, и он никогда не простит нам гибели своего войска, он приведет новую рать в наши горы, и кто знает, разобьем ли мы ее еще раз?
— Но твой сын, Захар, твой сын! Помни, что его ждет гибель! Взгляни, над его головой топор!
— Пусть лучше гибнет мой сын, чем хоть один враг уйдет ради него живым из нашего края!
С плачем приблизилась Мирослава к старому Захару.
— Отец! — рыдала она. — Что ты задумал? За что ты хочешь погубить своего сына и… и меня, отец? Я люблю твоего сына, я поклялась делить с ним жизнь и служить ему! Его смерть будет и моей смертью!
— Бедная девушка, — сказал Захар, — чем я могу тебе помочь? Для тебя существуют только черные очи да гибкий стан, а я думаю о благе всех. Здесь нет выбора, дочка!
— Захар, Захар! — говорили общинники, — все мы считаем, что довольно уничтожения, что сила вражья сломлена, и община не хочет смерти этих последних. В твои руки отдаем мы судьбу их и судьбу твоего сына. Пощади свою собственную плоть и кровь!
— Пощади нашу молодость, нашу любовь! — рыдала Мирослава.
— Можешь обещать им на словах все, лишь бы они вернули тебе сына, — сказал один из загорских молодцов. — Как только Максим будет свободен, ты лишь кивни нам, и мы всех монголов отправим на дно, раков кормить.
— Нет! — сказал с возмущением Захар. — Это было бы нечестно. Беркуты держат свое слово, даже данное врагу и изменнику. Беркуты никогда не запятнают ни своих рук, ни своего сердца предательски пролитой кровью! Довольно, дети, этих разговоров! Погодите, я сам пошлю им ответ собственной рукой!
— И, отвернувшись, он подошел к машине, в ложке которой лежал огромный камень, и сильной, бестрепетной рукой взялся за канат, который придерживал эту ложку в горизонтальном положении.
— Отец, отец! — кричала Мирослава, порываясь к нему. — Что ты хочешь делать?
Но Захар, словно не слыша ее крика, спокойно нацеливал метательный снаряд на врагов.
Между тем Бурунда и Тугар Волк тщетно ждали ответа тухольцев. Склонив голову, спокойный, готовый ко всему, стоял Максим под занесенным топором Бурунды. Только Тугар Волк, неизвестно отчего, дрожал всем телом.
— Э, что нам так долго ждать! — крикнул напоследок Бурунда. — Один раз мать родила, один раз и погибать! Но прежде меня погибни ты, раб поганый!
И он со страшной силой размахнулся, чтоб одним взмахом топора рассечь голову Максиму.
Но в этот миг блеснул меч Тугара Волка над головой Максима, и грозная, смертоносная рука Бурунды вместе с топором, отсеченная одним ударом от плеча, упала, залитая кровью, словно сухое полено, в воду.
Взревел от ярости и боли Бурунда и левой рукой схватил Максима за грудь, а глаза его, с выражением смертельной ненависти, впились в предавшего его боярина.
Но в эту самую минуту Максим изогнулся и ударил его изо всей силы головой и плечами в левый бок так, что Бурунда от этого удара потерял равновесие и покатился в воду, увлекая за собой и Максима.
А в следующее мгновение зашумело в воздухе, и огромный камень, выброшенный из тухольской метательной машины руками Захара Беркута, с грохотом обрушился на кучу врагов. Брызнула вода до самых облаков, загремели камни, душераздирающий вопль раздался на берегу, — и через несколько мгновений поверхность озера снова стала гладкой и спокойной, а от отряда Бурунды не осталось и следа.
Как мертвая, не дыша, стояла на берегу тухольская община. Старый Захар, доныне такой сильный и несокрушимый, теперь дрожал, как малый ребенок, и, закрыв лицо руками, горько рыдал. У его ног в беспамятстве лежала недвижимо Мирослава.
И вдруг радостные крики раздались внизу. Молодцы, плывшие на плотах, приблизясь к тому месту, где упали в воду Максим и Бурунда, вдруг увидели вынырнувшего из веды Максима, здорового и крепкого, как всегда, и приветствовали его радостными возгласами. Радость их быстро передалась всей общине. Даже те, кто потерял своих сыновей, братьев и мужей, радовались спасению Максима, словно вместе с ним возвратились все дорогие их сердцу, погибшие в бою.
— Максим жив! Максим жив! Ура, Максим! — понеслись громовые клики и раскатились далеко по лесам и горам. — Отче Захар! Твой сын жив! Твой сын возвращается к тебе!
Дрожа от глубокого волнения, со слезами на старческих глазах, поднялся Захар.
— Где он? Где мой сын? — спросил он слабым голосом.
Весь мокрый, но с лицом, сияющим радостью, спрыгнул Максим с плота на берег и бросился к ногам отца.
— Отец мой!
— Сынок, Максим!
Больше не могли произнести ничего ни тот, ни другой. Захар зашатался и упал в могучие объятия Максима.
— Отец мой, что с тобой? — воскликнул Максим, видя смертельную бледность на лице старика и чувствуя неукротимую дрожь, сотрясавшую его тело.
— Ничего, сынок, ничего, — сказал тихо, с улыбкой, Захар. — Сторож кличет меня к себе. Я слышу его голос, сынок. Он зовет меня: «Захар, ты сделал свое дело, пора отдохнуть!»
Отец, отец, не говори этого! — рыдал Максим, припадая к нему. Старый Захар, спокойный, улыбающийся, лежал на траве с просветленным лицом, обращенным к полуденному солнцу. Он легко снял руку сына со своей груди и сказал:
Нет, сынок, не рыдай по мне, я счастлив! А глянь-ка сюда! Здесь есть кто-то, кто нуждается в твоей помощи.
Оглянулся Максим и оцепенел. На земле лежала Мирослава, бледная, с выражением отчаяния на прекрасном лице. Молодцы принесли воды, и Максим бросился приводить в чувство свою милую. Вот она вздохнула, открыла глаза и опять сомкнула их.
— Мирослава, Мирослава! Сердце мое! — звал Максим, целуя ее руки. — Очнись!
Мирослава, словно пробудясь от сна, изумленно всматривалась в лицо Максима.
— Где я? Что со мною? — спросила она чуть слышно.
— Здесь, здесь, среди нас! Возле твоего Максима!
— Максим? — вскрикнула она, приподнимаясь.
— Да, да! Смотри, я жив, я свободен! Долго-долго молчала Мирослава, не в силах притти в себя от изумления. Потом вдруг бросилась на шею Максиму, и горячие слезы брызнули из ее глаз.
— Максим, сердце мое!.. Больше не могла ничего сказать.
— А где мой отец? — спросила немного погодя Мирослава.
