Иван Франко - Захар Беркут

Иван Франко

Захар Беркут

Дела давно минувших дней.

Преданья старины глубокой…

А. С. Пушкин.

Печально и неприветливо нынче у нас в Тухольщине!

Правда, и Стрый и Опор {1} попрежнему омывают усыпанные гравием зеленые берега, луга ее по весне попрежнему покрываются травами и цветами, и в ее лазурном, прозрачном воздухе попрежнему плавает и кружит орел-беркут, как и в давние времена. Но как же изменилось все остальное! И леса, и села, и люди! Когда-то густые, непроходимые леса покрывали почти все ее пространство, кроме высокогорных лугов, сбегая в долину до самых рак, — теперь они, как снег на солнце, истаяли, поредели, измельчали, кое-где исчезли, оставив после себя лысые прогалины; кое-где от них остались только обугленные пни, а между ними там и сям робко проглядывают чахлые пихты или же еще более чахлый можжевельник.

Когда-то тихо тут было, не услышишь ни звука, кроме пастушеской трембиты{2} на каком-нибудь дальнем горном пастбище да рева дикого тура или оленя в чащобе, — теперь на горных пастбищах раздаются возгласы пастухов, а в оврагах и чащах шумят лесорубы, пильщики и плотники, неустанно, словно не знающий смерти червь, подтачивая и подсекая красоту Тухольских. гор — столетние ели и пихты — и либо спуская их, разрезанными на большие бревна, вниз по течению к новым паровым лесопилкам, либо тут же на месте разделывая на доски и тес.

Но больше всего изменились люди. На поверхностный взгляд словно бы выросла их «культура», а на деле выходит, что выросло только их число. Сел и хуторов больше, хат по селам больше, но зато в хатах нищета большая и нужда большая. Народ изможденный, забитый, угрюмый, с чужими — робкий и неловкий. Каждый думает лишь о себе, не понимая, что это дробит их силы, ослабляет общину. Не так тут когда-то было! Хоть меньше народу, да зато что за народ! Какая жизнь бурлила в этих горах, среди этих непроходимых лесов, у подножья могучего Зелеменя!{3} Злая судьба в течение долгих веков глумилась над этим народом. Тяжелые удары подорвали его благосостояние, нищета сломила его свободный, сильный характер, и теперь только смутные воспоминания о прошлом воскрешают перед правнуками более счастливую жизнь предков. И когда порою старая бабка, сидя на печи за пряжей грубой шерсти, начнет рассказывать маленьким внукам о седой старине, о набегах страшилищ-монголов да о тухольском вожаке Беркуте, — дети слушают с волнением, в их серых глазенках сверкают слезы. А когда окончится удивительная повесть, и малые и старые, вздыхая, шепчут: «Ах, какая же это прекрасная сказка!»

— Да, да, — говорит бабка, покачивая головой, — да, да, детушки! Для нас это сказка, а когда-то правда была!

— А может, еще вернутся когда-нибудь такие времена? — спросит кто-нибудь из более взрослых.

Говорят старые люди, что когда-нибудь вернутся, да, верно, уж перед самым концом света.

Печально и неприветливо нынче у нас в Тухольщине! Сказкой кажется повесть о давних временах и давних людях. Верить не хотят ей нынешние люди, выросшие в нужде и притеснениях, в тысячелетних путах и покорности.

Но пускай себе! Мысль поэта летит в эти древние времена, воскрешая живших тогда людей, и тот, у кого чистое сердце и истинно человеческие чувства, тот и в них увидит своих братьев, живых людей, а в жизни их, хотя и вовсе не похожей на нашу, приметит многое такое, что можно пожелать и нашим «культурным» временам.

I

Было это в 1241 году. Весна стояла в Тухольских горах.

В один прекрасный день лесистые взгорья Зелеменя огласились звуками охотничьих рогов и криками многочисленных охотников. Это новый тухольский боярин, Тугар Волк, устроил большую охоту на крупного зверя. Он праздновал начало своей жизни на новом месте, — недавно князь Даниил {4} подарил ему в Тухольщине обширные высокогорные пастбища и целиком один из склонов Зелеменя, недавно он появился в этих горах и построил себе красивый дом, и вот теперь справляет первый пир, знакомится с окрестными боярами. После пира отправились охотиться в Тухольские леса.

Охота на крупного зверя — это не забава, это борьба тяжелая, нередко кровавая, нередко не на жизнь, а на смерть. Туры, медведи, вепри — опасные противники; стрелами из луков редко кому удастся свалить такого зверя, и даже рогатиной, которую метали в противника с более близкого расстояния; решающим оружием было тяжелое копье, которым надо было поразить противника, подойдя вплотную, собственной рукой, со всего размаха, сразу. Неверный удар — и жизни охотника грозила большая опасность, если ему не удавалось в последнюю минуту укрыться в надежном убежище, выхватить меч или тяжелый топор для своей защиты.

Не удивительно поэтому, что Тугар со своими гостями выехал на охоту, как на войну, с запасом стрел и рогатин, со слугами и запасами провизии, даже взял с собой сведущего знахаря, умевшего заговаривать раны. Не удивительно также, что Тугар и его гости были в полном рыцарском вооружении, только без панцырей, которые мешали бы им пробираться сквозь бурелом и чащи. Удивительно было только то, что дочь Тугара, Мирослава, не пожелавшая расстаться с отцом, осмелилась отправиться вместе с гостями на охоту. Жители Тухольщины, видя, как она едет на охоту посреди гостей, гордая, смелая, подобная стройному тополю среди коренастых дубов, с восхищением следили за нею глазами, приговаривая:

— Вот девушка! Такой бы подстать мужчиной быть. И, наверно, это был бы мужчина получше, чем ее отец!

А это было немалой похвалой, ибо Тугар Волк был мужчина — что дуб. Плечистый, коренастый, с грубыми чертами лица и жесткими черными волосами, он и сам походил на одного из тех свирепых тухольских медведей, на которых шел войной. Но и дочь его Мирослава была девушкой, какую поискать. Не будем говорить об ее прелести и красоте или об ее добром сердце — в этом отношении многие ее ровесницы могли сравняться с нею, хоть и немногие могли превзойти ее. Но в чем у нее не было равных между ровесницами — это в прирожденной свободе движений, в необычайной силе, в смелости и решительности, присущих только мужчинам, которые выросли в непрестанной борьбе с препятствиями. Сразу, с первого взгляда, было видно, что Мирослава выросла на свободе, что воспитание она получила мужское и что в этом прекрасно развитом девичьем теле живет сильный, одаренный большими способностями дух. Она была одна у отца, и к тому же при самом рождении потеряла мать. Нянька ее, старая крестьянка, сызмальства приучала ее ко всякому рукоделью, а когда она подросла, отец, чтобы скрасить свое одиночество, брал ее повсюду с собою и, потакая ее пылкой натуре, научил владеть рыцарским оружием, переносить всякие невзгоды и смело противостоять опасностям. И чем больше трудностей приходилось ей преодолевать, тем охотнее бралась она за дело, тем ярче проявлялись ее физическая сила и решительный, прямой характер. Но при всем этом Мирослава никогда не переставала быть женщиной: нежной, доброй, с живыми чувствами и скромным, стыдливым лицом, и все это соединялось в ней в такую дивную, чарующую гармонию, что тот, кто однажды видел ее, слышал ее речь, тот до конца дней своих не мог забыть ни ее лица, ни фигуры, ни голоса, — тому она припоминалась ясно и отчетливо в лучшие минуты его жизни, подобно тому как весна даже дряхлому старцу напоминает его молодую любовь.

Уже третий день продолжалась охота. Много оленей-рогачей и черногривых туров полегло от стрел и копий боярских. Над шумным горным потоком, на зеленой поляне посреди леса, стояли охотничьи шатры, дымились там и сям огромные костры, над которыми на крючьях висели котлы, крутились вертела, варилась и жарилась для гостей убитая дичина. Сегодняшний, последний день охоты посвящался самому главному и вместе с тем самому опасному делу — облаве на медведей.

На крутом взгорье, отделенном от других страшными дебрями, густо поросшем громадными буками и пихтами, покрытом буреломом и валежником, было издавна главное логово медведей. Здесь, по утверждению тухольского проводника, молодого горца Максима Беркута, находилась медвежья матка. Отсюда дикие звери наводили страх на всю округу и на все пастбища. И хотя не раз удавалось смелым пастухам забить того или другого зверя стрелами и топорами или заманить в ловушку, где ему ломала хребет падавшая сверху тяжелая колода, — все же число зверей было слишком велико, чтобы это могло принести заметное облегчение округе. Поэтому и не удивительно, что когда новоприбывший боярин Тугар Волк оповестил тухольцев, что хочет устроить большую облаву на медведей и просит дать ему проводника, — тухольцы не только дали ему в проводники первого в Тухольских горах удальца, Максима Беркута, сына почтенного тухольского старейшины Захара, но, кроме того, отрядили по собственному почину целый отряд загонщиков с луками и копьями в помощь собравшимся боярам. Все это множество людей должно было обложить медвежье логово и очистить его одним махом от хищного зверя.