Юрий Трусов - Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы)
Денщик Зюзина Кузьма принес в мешке кастрюли, кружки, тарелки, без которых, как он уверял, семейная жизнь невозможна.
Ефрейтор Громов с гренадером Травушкиным прикатили бочку доброго вина, найденную в подвале паши, а Грицко Суп и Яков Рудой пригнали корову и пару баранов.
Пришли и Семен Чухрай со своей женой Одаркой, и Лука с Яникой…
Кондрат и не подозревал, что у него в Хаджибее столько друзей.
Маленькая горенка не могла вместить всех гостей и, так как осенний вечер выдался теплый, решено было перенести пиршество на двор под вишневые деревья.
Никола Аспориди подарил Марине красивое свадебное платье. Сам Хурделица нарядился в зеленый кафтан, широкие шаровары, красные сафьяновые сапоги — обычный казацкий костюм, в котором он чувствовал себя легко и свободно.
Гости помогли хозяевам соорудить из досок и бревен сиденья и стол, который накрыли цветными тканями и заставили едой и флягами с вином.
Когда все выпили «горько», Кондрат поднял тост в память деда Бурилы и своего кунака Озен-башлы.
Но не на свадьбе грустить. Вскоре за столом грянула дружная песня. Ударили по струнам два слепца-бандуриста, и начались веселые пляски.
Это была первая свадьба на черноморской земле, освобожденной от многовекового иноземного ига.
Одесса, 1956
КНИГА ВТОРАЯ. Утро Одессы
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I. НОЧНОЙ ВСАДНИК
Только сгустились сумерки над низким дунайским берегом, как со стороны накаленной за день степи потянуло душным, горячим ветром. Камыши, среди которых пролегала узкая дорога, тревожно зашумели. Кондрат припал грудью к жесткой гриве своего низкорослого татарского коня. Смутное предчувствие опасности заставило его взяться за рукоятку сабли. Всматриваясь в темноту, он пришпорил лошадь и с облегчением вздохнул, когда конь вынес его из камышовых зарослей на освещенную луною болотистую степь.
Копыта лошади теперь чуть слышно зашлепали по влажной податливой почве. Привстав на стременах, всадник оглянулся. От черной стены камышей по дороге тянулась блестящая цепочка следов. Ямки от лошадиных копыт в топкой почве сразу, словно серебром, наполнялись сверкающей от лунного света водой. Кондрат свободно отпустил поводья, и лошадь пошла неторопливой рысцой. Дорога располагает к раздумьям, и Хурделице сразу припомнилась Маринка, ее горячие губы, прощальные поцелуи. Оx, до чего же быстро пролетел год их супружеской жизни в отбитом от врага Хаджибее!
Там уже давно по приказу главнокомандующего русской армией генерал-фельдмаршала Потемкина были взорваны зубчатые стены турецкой твердыни, на которые Хурделица когда-то сам взбирался с обнаженной саблей во время штурма. Окрестные городки вокруг Хаджибея были давно очищены от разбойничьих шаек. Из ближайших крепостей — Аккермана, Паланки и Бендер — выбиты янычары и ордынцы.
В самом Хаджибее из черного, обугленного камня взорванной крепости гарнизонные солдаты начали строить казармы и жилые дома. А на широком пустыре около бывшего дома Ахмет-паши козы пощипывали солончаковый бурьян. По утрам жители ближайших хуторов бойко торговали здесь сеном, соленой рыбой, хлебом и овощами...
Но этот теперь мирный отбитый у врага клочок черноморского берега напоминал тихий островок среди полыхающего пламени войны. Слушая часто доносившийся с моря грохот пушечных батарей, Маринка догадывалась, что происходит в душе ее мужа. Хотя у Кондрата открылась старая плохо залеченная рана, ему, казачьему есаулу, а ныне офицеру гусарского полка, было мучительно стыдно, что он уже целый год сидит возле жинки, когда его друзья-товарищи сражаются с врагом. Эх, плюнуть бы на все уговоры полкового цирюльника — немудреного лекаря, еще полежать да еще подлечиться, посыпать бы по запорожскому обычаю гноящуюся рану толченым порохом, вскочить на коня и помчаться бы прямо в бой!
Маринка по глазам Кондрата понимала, в чем дело. Ей припомнились слова деда Бурилы: «Ты мне, девка, казака не порть!» Наверное, если бы дед был жив, то рассердился бы: ведь это из-за нее сидит Кондратко дома. Ох, ганьба (Позор (укр ))!
И вот когда однажды погожим сентябрьским утром из Хаджибея по Аджидерской дороге, громыхая пушками и фурами, мимо слободы Молдаванской, мимо их тихого обсаженного вишневыми деревцами домика пошли в сторону Дуная войска, она решилась. Кондрат работал на огороде и, увидев проходящие в походном порядке роты, так на них засмотрелся, что Маринке пришлось дважды потянуть его за рукав, чтобы он повернулся к ней.
— Ох, и задомовничался ты, Кондратко...
Хурделица удивленно взглянул на жену. Но, увидев в ее глазах лукавые огоньки, усмехнулся.
...Сейчас, покачиваясь в седле, Хурделица припомнил их разговор.
— Правду говоришь, жинка... И в самом деле, давно мне с ними пора. — Он взмахнул рукой в след уходящему войску.— Да только с тобой как?
Маринка прижалась к его груди.
— Ты обо мне не думай. Я ведь казачка, — ответила бойко и весело, хотя у нее тоже заныло сердце. — Не бойся за меня.
— Ну, а ежели в Хаджибей турки придут? Вот и войска нашего уже здесь нету. Все ушли, — мрачно сказал Кондрат.
— Не придут они сюда... Никогда не придут. Нечего теперь им здесь делать. Крепости уже нет. Поэтому ее ныне и взорвали...
— Откуда у тебя думки эти? — спросил жену удивленный таким ответом Кондрат.
— Как откуда? — воскликнула Маринка. — Да ведь ты сам с Василием Миронычем Зюзиным про то говорил. Ну, я и слышала...
— И вправду, был у нас такой разговор. Да я позабыл о нем. Немало времени прошло. А ты памятливая... И умница. Не всякая баба такое рассуждение иметь может, — восхитился Кондрат и не удержался от нового волнующего его вопроса.
— Ну, а коли мне в баталии гибель придет? Подумала ты об этом?
— Ох, подумала, Кондратушка... И решила: коли порубает тебя басурман — и мне тогда свет мил не будет. В тот же час, как услышу такую весть о тебе, — себя порешу. Без тебя мне не жить...
— Да что ты, голубка! — ужаснулся Кондрат. — Разве можно так?!
— Можно!— ответила Маринка и, смахнув набежавшую слезу, улыбнулась. — Только верится мне, что тебя ни пуля, ни сабля не возьмет.
В этот же день Кондрат стал готовиться к походу.
II. «НЕ ИЗВОЛЬТЕ БЕСПОКОИТЬСЯ»
Хурделица догнал свой гусарский полк далеко за Днестром. Главнокомандующий русской армией Потемкин приказал всем войскам, занимавшим Хаджибей, Бендеры, Паланку и Аккерман, выступить 11 сентября 1790 года в направлении татарского селения Татарбунары. 14 сентября десять батальонов пехоты и несколько полков кавалерии, образуя отдельную армию генерал-аншефа Ивана Ивановича Меллер-Закамельского, разбили лагерь в Татарбунаpax у развилки трех дорог: Аккерманской, Килийской и Измаильской, готовясь к наступлению на сильную турецкую крепость, стоящую на Дунае — Килию.
Скоро Кондрат увидел арьергард армии Меллер-Закамельского, которым командовал Гудович, и узнал, что его гусарский легкоконный полк находится в передовой колонне армии.
Здесь, в лагере, Кондрат впервые сменил просторный казачий кунтуш на красный камзол и темно-зеленый, расшитый серебром офицерский ментик (куртка, накидка, которую носили гусары).
Через день, во время смотра, Хурделица увидел командующего отдельной армией. Пожилой тучный генерал в черно-красном артиллерийском кафтане, окруженный блестящей свитой, объезжал на огромном белом коне выстроенные по ранжиру ряды войск. Поравнявшись с сотней Кондрата, он холодными белесыми глазами оглядел атлетически сложенного незнакомого гусарского офицера и невольно залюбовался его кавалерийской выправкой. Но тут острый взор командующего приметил у нового офицера небрежно заплетенную косичку, совсем куцую, на вершков пять короче, чем положено по уставу. Толстые, в розовых прожилках щеки генерал-аншефа сразу стали пунцовыми от гнева. Он открыл было рот, чтобы распечь нарушителя перед строем, но в это время командир легкоконных полков принц Виттенбергский, внимательно следивший за выражением лица Меллер-Закамельского, перехватил его взгляд и понял причину раздражения генерал-аншефа.
Принцу совсем не хотелось, чтобы офицер его полка получил на параде выговор. Потому Виттенберг, подъехав вплотную к командующему, сказал ему вполголоса по-немецки:
— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство! Этот прапорщик только что произведен в офицеры из казаков и не успел обрести приличествующего офицерскому воинству вида.
Слова принца успокоили Меллера-Закамельского. Он презрительно усмехнулся и проехал мимо Кондрата.
