Михаил Петров - Румянцев-Задунайский
Екатерина».
— Вам велено что-либо добавить на словах к высочайшему повелению? — спросил Румянцев курьера.
— Нет, ваше сиятельство.
— В указе ничего не говорится о судьбе императора Петра Федоровича.
— Петр Федорович отрекся от престола. Его отречение известно всему Петербургу.
— У вас есть текст отречения?
— Я не имел на сей счет никаких повелений, — с достоинством отвечал курьер, уловив в словах генерала недоверие. — Если, ваше сиятельство, имеете что-то заявить по поводу отречения бывшего императора, я буду рад доложить о том моей всемилостивейшей монархине Екатерине Алексеевне.
— Я вас больше не задерживаю, — ледяным тоном закончил разговор Румянцев.
Не успел Гринин уехать из Кольберга, как появился новый курьер — поручик Нащокин — с дубликатом указа Екатерины. Ничего нового он сообщить не мог.
Румянцева неприятно поразило, что к указу императрицы не было приложено письма, объясняющего причины и суть смены власти. У него было такое чувство, словно с ним обошлись, как с мальчишкой, которому не все можно говорить. В Петербурге явно не доверяли ему. Почему он должен передать корпус генералу Панину? Может быть, государыня боится, что он, Румянцев, поднимет корпус для защиты прав законного императора, фаворитом которого его считают?
Вечером пришел Племянников. У него был озадаченный вид. Румянцев — он сидел в это время за бутылкой вина — пригласил его к столу.
— Как настроение в полках?
— Людям бросилось в глаза: царские курьеры уехали от вас невеселыми, — уклонился от прямого ответа Племянников. — Должно быть, они надеялись на более ласковый прием.
Румянцев кивком головы предложил взять бокал.
— Выпьем и забудем о курьерах.
Выпив, они долго молчали, не зная, как продолжить разговор.
— Петр Александрович, — заговорил наконец Племянников, — может быть, присягнем, пока Панин не подъехал. Сказывают, вся армия на Руси присягнула, одни мы остались.
Румянцев не отвечал, упорно глядя на свой опорожненный бокал.
— Елизавете Петровне верой и правдой служили, — продолжал Племянников, пользуясь его молчанием. — Петру Федоровичу служили, послужим и новой государыне. Наше дело солдатское.
— Не говорите мне этого, — перебил его Румянцев. — Подобные рассуждения я уже слышал. Они мне противны.
Племянников вскинул на него удивленный взгляд, но промолчал.
— Давать присягу так или иначе придется, — после длительной паузы вновь заговорил он, — а тянуть время — этим только себе хуже сделаем. Государыня, говорят, с характером. Да и, сказать откровенно, в полках рады, что Петр отрекся… Не будет теперь ненавистных прусских мундиров.
Румянцев упорно глядел на свой пустой бокал. Он понимал, что Племянников прав, но ему было трудно признаться в этом. Медля с признанием новой царствующей особы, он рисковал многим, ставил под удар благополучие всей своей фамилии.
— Когда считаете удобным начать церемонию?
— Да можно сегодня же! — обрадовался Племянников. — Зачем медлить? Соберем полки, что поближе стоят, и объявим. И залп из пушек сделаем, чтоб все чин чином было…
Румянцев разлил из бутылки остатки вина, выпил и, не глядя на Племянникова, сказал:
— Пусть будет по-вашему.
8 июля Румянцев направил императрице пространную реляцию о принятии полками присяги ее величеству, сообщил также, что согласно высочайшему указу готов отдать команду над корпусом генерал-аншефу Панину и возвратиться в Россию…
Несколько дней спустя, сдав дела прибывшему из Петербурга преемнику и устроив на прощание дружеский обед, он отправился в путь через Гданьск.
2Румянцеву спешить было некуда. Доехав до Гданьска, он снял две комнаты с намерением отдохнуть несколько дней, ознакомиться с достопримечательностями города, после чего продолжить путь на лошадях через Кенигсберг.
Гостиница оказалась пустой. Хозяин рассказал, что до последнего времени у него проживало много офицеров («Вот когда было весело!»), а сейчас не осталось ни одного значительного лица…
Время проходило скучно, однообразно.
Как-то, подойдя к окну, Румянцев увидел у подъезда запыленную карету, из которой слуги выносили сундуки и прочие вещи. Рядом стояла худенькая женщина в зеленом дорожном капоте, продолговатое лицо которой показалось Румянцеву знакомым.
— Узнайте, кто эта дама! — приказал он денщику.
Вскоре денщик доложил, что это графиня Строганова из Петербурга.
— Вы не ошиблись?
— Никак нет, ваше сиятельство. Сам хозяин сказать изволил. На целебные воды едут, потому как барыня, сказывают, больны.
Стараясь не выдать охватившего его волнения, Румянцев вышел на крыльцо. Да, это была она — графиня Анна Михайловна Строганова.
— Боже, Петр Александрович!.. — обрадовалась графиня, увидев его.
Румянцев поймал ее тонкую руку и стал осыпать поцелуями.
— Как я рад! Как рад!
Не отнимая руки, Анна Михайловна обеспокоенно посмотрела вокруг: не следят ли за ними? Лакей что-то искал в карете, кучер оправлял на лошадях сбрую, и, казалось, его совсем не занимало, что делалось рядом.
— У меня к вам столько вопросов!.. — говорил Румянцев. — Не знаю, с чего начать…
— Потом, потом… — В глазах Анны Михайловны трепетал испуг. — Я устала. Извините, я должна немного отдохнуть…
Откуда-то появилась дочка хозяина белокурая миловидная девушка. С видом почтительной служанки она вызвалась проводить графиню в приготовленную комнату.
Анна Михайловна ушла, и Румянцев остался один. Лицо его горело от возбуждения. Такая встреча! Мог ли он этого ожидать?.. С тех пор как они расстались в Петербурге, прошло более двух лет. Он не получал от нее никакой весточки. И вот она здесь…
За эти два года графиня заметно изменилась. От полудетского наивного выражения на лице не осталось и следа. Лицо ее выражало что-то новое, трудноуловимое. Лишь в глазах оставалась та же боязливость, та же грусть. А под глазами синели полукружия… Она, несомненно, страдала каким-то недугом.
Румянцев уселся на лавочке, устроенной против окон, и стал терпеливо ждать, когда графиня, отдохнув, спустится к нему.
Прошло более часа, а ее все не было. Наконец послышались знакомые легкие шаги. Он встретил ее стоя. Она была в голубом сарафане, без капота, — отдохнувшая, красивая.
— Я уже подумывал, что вы забыли обо мне, — сказал он первое, что пришло в голову.
— Мне было немножко дурно, но сейчас, кажется, все прошло.
Он предложил прогуляться в приморский парк, и они не спеша направились туда по песчаной дорожке. Встречный людской поток постоянно угрожал разъединить их, и им приходилось держаться очень близко.
— Вы домой? — спросила графиня, когда они подходили к парку.
— Домой.
— Параша мне говорила. Там вас ждут.
Румянцев чуть придержал ее.
— Скажите наконец, что произошло?
— А разве вам не известно?
— Мне известно только то, что Петр отрекся от престола. Я хотел бы знать, что заставило его пойти на такой шаг и где он сейчас?
— Петр? Его нет в живых…
— Как?! — остановился Румянцев.
— Двор утверждает, что он умер собственной смертью, но этому никто не верит. Все думают, что его убили Орловы. — Графиня перекрестилась: — Царство ему небесное. Все-таки он был добрый человек…
— Я хочу знать от вас всю правду.
— Не спрашивайте. Это было ужасно!.. Против государя взбунтовалась гвардия. В те ужасные часы мы с Парашей были с ним. До самого момента отречения…
Анна Михайловна стала рассказывать подробности переворота — обо всем, что видела своими глазами. Когда она кончила, Румянцев долго молчал, осмысливая услышанное.
— Вы говорили об Орловых. Кто они такие?
— Не знаю. Знаю только, что их несколько братьев, кажется, пятеро, и что отец их губернатор в Новгороде. Роду же они незнатного… Впрочем, я не желаю о них говорить, — резко повела плечом графиня. — Поговорим лучше о вас. Когда собираетесь выехать в Петербург?
Румянцев сразу заскучнел.
— Собирался завтра, а теперь не знаю. Возможно, совсем не поеду.
— Не понимаю.
— Я устал, мне нужно полечиться. И если вы позволите сопровождать вас на воды…
— Это невозможно! — испуганно перебила его графиня.
Они не заметили, как очутились в парке, и теперь шли по тенистой тополиной аллее, усеянной засохшими, твердыми соцветиями. Вокруг не было ни души. Тишину нарушали лишь шелест листьев да шум морского прибоя. От ходьбы графиня немного устала, и они сели на скамейку против маленького фонтанчика, сделанного в виде сказочного цветка. Вода выбивалась из чаши неуверенной струей, рассыпаясь на мелкие брызги, которые падали на гладкие камешки, уложенные вокруг.
