Екатерина Великая. Владычица Тавриды - София Волгина
Тут, улучшив минуту, в небольшую паузу вступила со своими воспоминаниями Прасковья Брюс:
– Ах, какая музыка играла на трубах и литаврах в китайской беседке, стоящей при входе в рощу! – воскликнула она, кокетливо поправляя выбившийся локон и продожила, бросая время от времени на императрицу благоговейные взгляды. – По приезде, государыня вошла с нами в покои хозяина, засим изволила пойти с Левушкой, – Параша кивнула на Нарышкина, – в рощу. Звуки разной музыки раздавались по всему лесу, и каждое место украшено было особливого рода увеселениями. Остров, где находятся качели и другие игры, наполнен был представлением разных забавных игр.
Екатерина, улыбаясь во все время повествования, неожиданно подхватила:
– Я прошла по излучистой дорожке, обсаженной кустами и деревами, и незаметно пришла в густоту дремучего леса, внутри которого находилась глубокая пещера, обросшая мохом и дерном, и вдруг услыхала голос пастушьих свирелей.
Как токмо государыня заговорила, наступила совершенная тишина, никто не переговаривался даже шепотом, все слушали ее, как завороженные.
– Следуя сему эху, – продолжала Екатерина, – незаметно приблизилась к холму, цветами, наверху коего стояла пастушья хижина. Прошла дальше, а там спуск, где видны были пастухи, стерегущие овец, и пастушки, упражняющиеся в собирании цветов для украшения хижины своей, но токмо они узрели меня, вдруг музыка умолкла, и две пастушки, Филлида и Лиза.
– А это были мои дочери – Наталья и Екатерина, – вдруг прервал ее Нарышкин. Голос прозвучал в тишине так гулко, что все, включая императрицу и Потемкина, обратили на него глаза.
– Да, это были очаровательные дочери Левушки, – милостиво кивнула императрица. – Они, будучи одеты в простое, но приятное пастушье платье, и держа в руках увитые цветами посохи, разговаривали о прибытии гостьи, то есть – меня, и, увидев, пригласили в хижину. Я села у входа на скамейке из дерна. Каково же было удивление, как гора вдруг расступилась, и вместо хижины открылся огромный и великолепный храм победы, состроенный о двух домов, для входа в который сооружены были крыльца.
Екатерина бросила оживленный взгляд на Нарышкина:
– Извольте, граф, рассказать, что означали оные постройки.
Левушка, прежде чем заговорить, намеренно глухо откашлялся и, обратив лицо к Потемкину, принялся излагать:
– При дверях каждого входа стояли истуканы, представляющие победы, на море и на сухом пути торжественным оружием императрицы одержанные. В средине сводов был виден орел с распростертыми крыльями, у коего на груди было вензелевое имя императрицы, а в когтях свиток с надписью: «Екатерине Второй Победительнице».
Здесь Нарышкин чуть замешкался, оглянувшись на государыню, дескать, продолжать, али нет? Екатерина кивнула, и он с видимым желанием продолжил:
– Сей храм окружали два перехода, наполненные вооруженными ратниками. Вид оружий и звук военной музыки взору и слуху приятнейшее представляли зрелище. Столпы, увитые лаврами, пальмы и трофеи, поставленные всюду, услаждали очи каждого. Слава, стоящая на поверхности, трубою своею возглашала Вселенной торжество победоносных оружий императ рицы.
Протасова не утерпела и перебила:
– Сам Левушка, был в костюме Гения Победы. Он вышел навстречу государыне и произнес речь. Токмо императрица изволила вступить в храм, украшенный трофеями, завоеванными у турок и татар, как по выстрелу из пушки, картины, представлявшие трофеи, превратились в изображения побед, которых содержание было следующее…
Но, Нарышкин паки перебил ее и продолжил:
– Первая картина представляла взятие Хотина. Над городом и войском, окруженными сиянием, херувимы держали надпись: «Супротивление было бы тщетно». Вторая картина – сражение при реке Ларге. Здесь, сидящая на облаках Слава гласила: «Не сим одним окончится». Третья картина – сражение и победа при реке Кагуле. Здесь появилась Минерва, взирающая со сводов небесных, на свитке держит сии слова: «Число преодолено храбростию». Четвертая картина – флот Оттоманский, сожженный и истребленный на архипелаге при Чесме. Тут все увидели в воздухе парящий орел и испускающий молнию со словами на свитке: «Небывалое исполнилось». Пятая картина – взятие Бендер: на тверди небесной, испещренной звездами, появилась хартия: «Что может постоять?» Шестая картина – покорение Кафы и всего Крыма. На высоте возвышалась Слава, держащая в руках лавры для венчания российских героев. Крым, веселящийся владычеством премудрой государыни. На свитке написаны слова: «Коль сладок ныне жребий мой».
Левушка так увлекся своим повествованием, его так распирало от гордости, что слушатели с не меньшим интересом наблюдали за самим разошедшимся и изрядно распалившимся рассказчиком. Наконец, явно разволновавшись, он чуть запнулся и рука его непроизвольно оказалась на белом шейном платке. Пока он его расслаблял, Перекусихина заметила негромко:
– А дальше были всяческие увеселения, о коих можно толковать целый день, а теперь ужо вечор и государыне-матушке время отдыхать.
Все переглянулись. Императрица и в самом деле, как будто выглядела утомленной.
– Ну, погоди, Саввишна, – воспротивилась Параша, – еще чуток. Я сразу перескачу на ужин.
Графиня тут же перешла к делу:
– Ужин, – рассказывала она скороговоркой, – был наибесподобнейшим. За столом сидели восемьдесят лиц и еще двести по беседкам, все угощаемы. Не буду говорить, что подавали. Был поздний вечер, и все было освещено, налитыми воском, глиняными и стеклянными сосудами и разноцветными слюдяными и другими фонарями. А по окончании ужина при реке, именуемой Красной, зажжен был фейерверк, коего щит представлял богиню справедливости – Астрею, возвращающую Золотой век. По сгорании щита пущено вверх несколько тысяч ракет и увеселительных огненных шаров; причем зажжены и разные огнемечущие колеса, представлявшие глазам наиприятнейшее зрелище. Последнее, что мы увидели был освещенный сиянием, мраморный столб, наверху которого виднелся двуглавый орел, с вензелевым именем государыни.
Слушатели обратили свои взоры на императрицу, сидящей рядом с Потемкиным. Екатерина, при этом, поклонилась всем и обратилась к графу:
– Лев Александрович, мне так понравились те слова, кои, были начертаны под вензелем. Конечно, я сей час не скажу точно. Сделай милость, воспроизведи их для графа Потемкина!
– Извольте, Государыня! С легкостью и превеликим удовольствием!
Моложавый и, как в молодости, все ее худощавый Нарышкин, в щегольском камзоле, вскочил сместа и на одном дыхание произнес их:
«Сей из обретенного в Сибири мрамора сделанный и от все щедрой государыни Екатерины Второй в дар полученный столб, в незабвенный знак к Ея Императорскому Величеству благодарности на сем месте поставил Лев Нарышкин в лето, в кое российский флот прибыл в Морею и истребил турецкие морские силы».
Потемкин, досель слушавший с меланхолическим вниманием, впечатленный последними словами, встрепенулся и, подав руку графу, даже обнял и похлопал его по плечу, говоря при том весьма громко, дабы все слышли:
– Зришь в корень, Лев Александрович! Таковые праздники долженствуют остаться в памяти людской на века! Погоди, и мы с Ея
