СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ - Лина Серебрякова
Сильный и кроткий, Мишель сбежал вниз. Никогда Премухино не было для него так внешне, никогда он не был столь свободен в нем!
Семья тотчас устремилась к нему с любящим вниманием. С достоинством окинул взглядом свое "стадо". Никогда, сливаясь с сестрами, он не был так один, погружен и сосредоточен, как сейчас.
— Это, друзья мои, Георг Фридрих Гегель, — он развернул портрет. — Отныне перед вами откроется мир новый, мир строгих и разумных законов диалектики.
На следующий день он послал письмо на Кавказ. Пусть знают его силу, пусть знают, кто Он и кто они!
…
Красавец Эльборус был виден из окна.
Виссарион и Ефремов устроились в глинобитной белой хате на склоне горы Машук у Пятигорска. Хатка была чистенькая, под соломенной крышей; им досталась отдельная комната, также выбеленная известкой, с глиняными полами, которые хозяйка что ни день подмазывала свежей глиной.
По утрам, чуть солнца луч зажигал трещинку на стекле, Белинский вскакивал, улыбаясь, и радостно потирал руки. На месте не сиделось. Он ходил пешком верст по десять ежедневно, взбирался на ужасные высоты не столько ex-officio, сколько для собственного удовольствия. Оба усердно брали ванны и пили минеральную воду.
— Эх, Лешенька! Я встаю в четыре утра, могу вставать и в три, но блохи с вечера не дают заснуть! В теле — легкость, в душе — ясность.
— Замечательно! Что тебе еще нужно для счастья, Висяша?
— Охота посмотреть чернооких черкешенок!
— Эва! Они в аулах живут, между прочим.
— А горы-то, вот они! Если выйти чуть заря, можно обыденкой уйти за тридцать верст в аулы и успеть вернуться. Разве что вот погода кавказская в непостоянстве не уступает московской. Но как охота посмотреть чернооких черкешенок! Черкесов вижу много, они довольно благообразны, их главное достоинство — стройность. А вот черкешенки — ни одной!
— А плена черкесского тебе не охота? Попробуй плена, Висяша. Сколь романтично!
Виссарион придвинул себе очередную книгу.
— Не-ет, ни за что. Эти господа имеют дурную привычку мучить своих пленников, и нагайками сообщать красноречие и убедительность их письмам «для разжалобления родственников и поощрения их к скорейшему и богатейшему выкупу», как говорит наш почтарь. Моих родственников и нагайками не разжалобишь. Придется обойтись без чернооких черкешенок,–
— Целее будешь, — усмехнулся Ефремов и повернулся на другой бок, намереваясь предаться сладостному послеобеденному сну.
Раскрыв истрепанный том, Белинский разочарованно крякнул. Уже прочитано. Привычка много читать и писать не оставляла его и на Кавказе. Здесь попался ему "Дон Кихот" Сервантеса. Гениальное произведение! Здесь перечел он множество непритязательных романов и между ними роман Фенимора Купера.
Он прочитал сегодня утром. Одна мысль поразила его.
— Леха! Не спи, послушай! Мне надо выговориться.
— Я слушаю, Висяша, — не поворачиваясь, ответил Ефремов.
— Знаешь ли, — заговорил Белинский, отбрасывая пальцами на затылок светло-русые волосы, — после куперовых романов я вполне понял стихию северо-американского общества. И моя застоявшаяся, сгустившаяся от тины и паутины, но еще не охладевшая кровь закипела от негодования на это гнусно-добродетельное и честное общество торгашей. Ни одной светлой идеи, деньги и деньги! У нас в России этому не бывать!
— Почему же? Что есть Россия, по-твоему?
— Россия… С одной стороны, это богатырь, которому море по колено, с другой… пьяный мужик, который валяется в луже.
— Значит, ни оттуда и ни отсюда общество честных торгашей нам не грозит. Успокойся, Висяша. Да сходи-ка на почту, раз тебя разбирает, спроси, нет ли чего для нас с тобою.
— Поди так, — согласился Белинский. — Отнесу письма Станкевичу и Аксакову. Сладких сновидений, Алексей. Ночью-то что делать будешь?
Выйдя из-под крыши на полуденный зной, Виссарион нахлобучил легкую валяную белую шляпу с кистями, купленную на местном базаре в первый же день, и вприпрыжку сбежал по тропинке с пологого склона Машука.
— Эхха!
Он радовался, сам не зная чему. Над ним было ясное небо с фантастическими облаками, вокруг вздымалась дикая и величественная природа Кавказа.
Ряды двух-трехэтажных домов уже обосновались с обеих сторон на единственной мощеной улице Пятигорска. Между ними толпились лавки и магазины. Там и сям стояли экипажи, военные повозки для раненых. Военных в городе подлечивалось немало, война была совсем близко.
В прохладном зале почтамта Белинскому вручили толстый серый пакет. От Мишеля! Из Премухина! Как они там? Что Любаша? Сердце его изболелось по ней. Что они наделали! Дня не проходило, чтобы он не вспоминал все семейство. Как он их любит, скольким обязан!
Скорее, скорее!
С нетерпением разрывая плотную бумагу, он добрался до исписанных листков. Читать сел тут же, в просторном зале.
И долго не поднимался, уронив руку с письмом. Потом пошел бродить по окрестностям, вдоль речки, по склонам, по мелким овечьим тропкам, то вверх, то вниз, убыстряя, замедляя шаги, останавливаясь и глядя на далекий снежный двуглавый Эльборус.
Домой явился в сумерках. Хозяйка подала вареников с вишней, грушевый взвар. Поев, Виссарион вышел на воздух со своей трубкой.
— Что? — спросил Ефремов, ожидавший на крыльце. — Дурные вести?
— Письмо от Мишеля. Прочти, если хочешь.
— Я не разбираю его руки, а ломать глаза не намерен. Ты огорчен?
— Уже нет. Он предполагал уничтожить меня, но не достиг цели. Оказывается, он просто не понимает ни меня, ни себя самого.
— Уверен, Висяша, что тебе не трудно вывести его из сего двойного заблуждения.
— Как бы не так…
Белинский вздохнул.
— Наши споры — не вздоры, Алексей. Начать с того, что он говорит, что мы все, Станкевич, Мишель и я, в последнее время ужасно пали, и наши отношения опошлились, а меня он впрямую сравнивает со свиньей, которая, валяясь в грязи, ругает эту грязь.
— Он сумасшедший? За такие слова…
— Пустяки. Истина не презирает никаких путей и пробирается всякими. Я почел бы себя еще гораздо хуже свиньи, если бы обиделся истиною, высказанной прямо и без околичностей. Скажу более, он гораздо снисходительнее ко мне, нежели я заслуживаю того на самом деле.
Виссарион пожал плечами.
— Но потом он говорит, что теперь "встал", чтобы уже никогда не пасть, "встал " навеки, что живет в царстве любви, царстве Божием.
— Это Мишель-то? Ты шутишь?
— Как бы не так! Пусть посмотрит на своих сестер! Они в тысячу раз лучше него, в тысячу раз совершенней, для них падение трудно, они давно живут в царстве любви, в царстве Божием, к которому он приобщился навсегда так недавно. И что же? Они-то именно те, которые менее всех ценят себя и менее всех думают
