Петербургские дома как свидетели судеб - Екатерина Кубрякова
Гаэтано был знаменит своей итальянской открытостью и щедростью. На свои деньги он построил Манежный сквер, чтобы компенсировать то, что здание цирка закрывает фасад Михайловского замка, согласился на огромный налог со сборов в пользу дирекции казенных театров и даже, сам будучи наездником, пытался продвинуть закон, приравнивавший цирковых лошадей к артистам с соответствующим размером пайка.
60-летний Гаэтано, всю жизнь проведший среди лошадей, тонко чувствующий их и до последних дней работавший наездником и дрессировщиком, передал любовь к этим животным всей своей семье. Жена Вильгельмина, трое сыновей и три дочери — все, как и отец, были наездниками и работали в цирке: «Семейство г-на Чинизелли и его три сына выводят дрессированных лошадей с редким искусством, как и три дочери на лошадях высшей школы, с изяществом и грацией…»[94].
Пышно украсив впечатляющие интерьеры здания малиновым трипом, скульптурами муз, огромными люстрами, золотом и куполом, обтянутым холстом с собственным изображением верхом на коне, хозяин цирка не забыл и о комфорте обожаемых им животных — конюшни при цирке представляли из себя невиданное зрелище. В благоухавшее духами, украшенное фонтанами, аквариумами и зеркалами отделанное мрамором помещение посмотреть на лошадей допускалась только привилегированная публика и гости семьи. Даже на состоявшихся вскоре похоронах 66-летнего Гаэтано за гробом циркача следовала его любимая лошадь, ведомая старшим сыном итальянца.
После смерти отца семейства управление цирком перешло сначала к его жене, а затем к старшему сыну Андреа. Последним же владельцем здания стал младший сын Гаэтано, 26-летний Сципионе, унаследовавший бизнес после смерти Андреа в 1891 году. Он сумел продолжить семейное дело до самой революции. Еще осенью 1917 года цирк Чинизелли, как в старые времена, блистал своей нарядной отделкой, швейцарами в униформе, классовым разделением зрительских мест. Той же осенью, однако, эти стены из арены красочных представлений превратились в арену для бурных митингов, устраивавшихся разными политическими партиями. Национализация здания в 1919 году стала финальной точкой в истории петербургской славы семьи Чинизелли — Сципионе был вынужден эмигрировать в Европу, где, по сообщениям газет, бывший циркач, когда-то обладавший капиталом и славой и обедавший в лучших домах, влачил нищенское существование и страдал от голода.
Дети, рассыпавшиеся в «Гуттаперчевом мальчике» 1880-х годов цветником вокруг арены, выросли, и, радостно встретив начало новой эпохи, пришли сюда уже не ради клоунов. Знаменитая мемуаристка Нина Берберова и ее гимназические подруги были среди этих подросших детей:
«Цирк Чинизелли, куда меня в раннем детстве водили смотреть ученых собак, сейчас стал местом митингов, и мы ходили туда: Наташа Шкловская записалась в партию левых эсеров (она была позже арестована, после убийства Мирбаха), Надя Оцуп — в партию большевиков (она погибла как троцкистка), Соня Р. - в партию правых эсеров (это она позже покончила с собой), Люся М. - в кадетскую партию (она была застрелена при бегстве за границу). Я в партию не записалась, но считала себя примыкающей к группе Мартова. Мы жарко спорили друг с другом, но знали, что никто никого не переспорит. Мы держались вместе. Остальной класс, за исключением двух-трех тупиц, приблизительно разделился поровну между эсерами и эсдеками»[95].
Литература
Архитекторы-строители Санкт-Петербурга… СПб., 1996. Берберова Н. Курсив мой: автобиография. М.: ACT, 2014.
Вестник театра. 1919. № 33.
Григорович Д. В. Гуттаперчевый мальчик// Соч.: в 3 т. Т. 2. М., 1988.
Дмитриев Ю. Цирк в России: от истоков до 2000 года. М.: РОССПЭН (Российская политическая энциклопедия), 2004.
Жандо Д. История мирового цирка / пер. с фр. О. Гринберг, В. Мильчина. М., 1984. Кузнецов Е.М. Цирк. Происхождение, развитие, перспективы. М., 1971.
Пономарев И. А. Сады и цирки // История Петербурга. 2008. № 3 (43).
История Петербурга // Нестор. 2001. Вып. 1–4.
Петербургская газета. 1877. 6 дек. № 223; 1878. 28 мая. № 103; 1881.8 окт. № 237.
Дом графини Лаваль
(1800-е гг., архитектор Ж.-Ф. Тома де Томон; Английская наб., 4)
«Каташа (Трубецкая) была нетребовательна и всем довольствовалась, хотя выросла в Петербурге, в великолепном доме Лаваля, где ходила по мраморным плитам, принадлежавшим Нерону, приобретенным ее матерью в Риме, — но она любила светские разговоры, была тонкого и острого ума, имела характер мягкий и приятный»[96].
Каташа, о жизни которой в этом доме вспоминает ее подруга, княгиня Мария Волконская, — не кто иная, как Екатерина Трубецкая, в девичестве Лаваль.
Обеим женщинам, дочерям богатейших фамилий, прекрасно образованным и с детства не знавшим забот, судьба приготовила испытания, где бытовая нетребовательность еще пригодится.
20-летняя Мария и 25-летняя Екатерина всколыхнут общество, став первыми представительницами знатных родов, променявшими титул княгинь на «титул» жен каторжников, отказавшись от всего (Марии даже пришлось оставить годовалого сына), чтобы следовать в Сибирь за мужьями-декабристами.
Английская набережная, 4
Екатерина была единственной из жен, знавших об участии мужа в Тайном обществе, планировавшем свержение самодержавия, ведь именно в этот дом, где жили молодожены, к князю Сергею Трубецкому в 1820-х годах приходили друзья для обсуждения готовящегося восстания.
«Диктатор» заговорщиков, князь Сергей Петрович Трубецкой, полковник лейб-гвардии Преображенского полка, жил в доме своего тестя, графа Лаваля, на Английской набережной, около Сената…
На верхней лестничной площадке, выложенной древними мраморными плитами из дворца Нерона, встретил Голицына и Оболенского почтительно-ласково старичок-камердинер, седенький, в черном атласном фраке, в черных шелковых чулках и башмаках, похожий на старого дипломата, и через ряд великолепных, точно дворцовых, покоев провел их на половину Князеву, в его кабинет. Это была огромная, заставленная книжными шкапами комната, с окнами на Неву, очень светлая, но уютно затененная темными коврами, темной дубовой облицовкой стен и темно-зеленою сафьянною
