Александр Трапезников - Царские врата
Есть другие ворота, широко открытые, но они ведут к погибели твоей души. Не потому ли и перед всей Россией теперь настежь распахнули эти адские двери? Но ее путь, что бы ни творили, — Врата Царские. Мученические, но и возвышающие; смиренные но и покоряющие; земные, но и небесные. Евгения вчера сама обронила, что повторяет слова Павла, но кого она имела в виду? Того, кто стоял сейчас рядом со мной, или другого, апостольского? И еще она сказала в горячке, что мы лишь топчемся у Царских Врат, но никто не пройдет, снедаемые лжелюбовью. И пытаться нечего.
А вот и неправда. Достаточно было лишь взглянуть в лицо Даши, увидеть её просветленные, исполненные чистоты душевной глаза, чтобы понять обратное, что таких людей много, а будет еще больше. Поворот к вере, всеобъемлющее чувство Бога — это и есть наши искомые Царские Врата. Они пред тобою.
Быть может, и Павел думал о чем-то подобном, глядя на. Дашу. Ведь ее преображение было видимо, ощутимо, не подлежало сомнению, хотя она еще не произнесла ни слова, но и в молчаний порою таится удивительная ясность, кротость и простота, не требующая многоумных разъяснений. А что случилось? Сна действительно изменилась после общения с отцом Анатолием, словно врачующий душу иеромонах закрыл рану, дав испить из насыщающего сосуда Божьей любви и милости, явил ей сокровенную силу неодолимого духа, но ведь в этом были и определенные старания Павла, подготовившего ее приход сюда.
Еще неокрепшего человека всегда кто-то должен вести за руку, направлять шаги. И вот результат — в лице Даши, вчерашней московской девчонки, каких выброшено на соблазн тысячи, без руля и ветрил, уже странным образом проглядывал иной облик — одухотворенный, сознательный, принявший живительное Слово Христово, готовый к жертве. Да, к будущей жертвенности, без которой человек всегда будет глух и слеп в этом мире. Но почему не мне, вновь укорил я себя, выпало счастье повернуть ее шаги в этом направлении? Ведь мы ездили с ней летом в Лавру, но она осталась равнодушной к моим восторженным разъяснениям. Одного восторга, выходит, мало, он и не нужен вовсе. Что же тогда? Какой чудодейственной тайной обладает отец Анатолий? Павел близок к ее пониманию, а я нет. Ничего, теперь я буду ходить к иеромонаху каждую неделю, посещать церковь на Крутицком Подворье, где он ведет службу, исповедоваться у него. Еще надоем, но зато поумнею.
— Пойдемте, — сказала нам Даша. — Отец Анатолий сейчас занят, он не выйдет.
Мы, переглянувшись, молча двинулась вслед за ней. Дождь уже кончился, лужи глянцево блестели под проступившем на небе солнцем. За нами увязалась ничейная рыже-ржавая собака, но мне нечем было ее угостить.
— Увы! — развел я руками. — В следующий раз непременно принесу мясную косточку.
Умная собака поняла меня, вильнув остатком хвоста, Мы для нее, должно быть, были высшими существами, как небожители, способные карать и миловать. Ей не повезло, больше карали, а потом вообще выбросили. Но она тоже еще чего-то ждет от жизни, не только косточки. Наверное, любви? Любовь, любовь… Везде и всюду, как испытание огнем, правый — не сгорит.
Крутицкое Подворье осталось позади нас. Почему мы молчали? Дашина сосредоточенность останавливала меня от вопросов, а Павел о чем-то задумался, не глядя по сторонам, словно вообще шел один. Я увидел, как Даша что-то вынула из кармана и бросила в урну. Мне показалось, что это упаковка таблеток.
— Всё, с этим покончено, — ответила она на мой немой вопрос. И добавила: — Ты не веришь, что я справлюсь?
— Верю, — поспешно отозвался я. — Конечно же, справишься. Это другим, которые уже сильно втянулись, трудно, а тебе-то что? Плюнуть и выбросить, как ты и сделана, и правильно, и не думай больше об этом. А ты куда теперь, на рынок?
— Нет, меня подменят. Хочу побыть одной.
— Тоже верно. А мне где-нибудь там, рядом с твоей тенью, нельзя побыть?
— Одной — значит одной, — твердо сказала она. — Надо многое передумать. Сяду на электричку и поеду куда-нибудь за город. Сойду на любой станции, которая понравится.
— Ну и хорошо, — кивнул я, — Не простудись только. Вдруг снова дождь пойдет.
Мне даже било выгодно, что Даши сегодня не будет на рынке. Потому что у меня еще ночью созрел один план. Я хотел встретиться с Рамзаном, и желательно, чтобы ее при этом не было, Я еще тоже чего-то стою. Павел вроде бы не слышал нашего разговора, погруженный в себя. Похож был на вышагивающего черного ворона, готового вновь взлететь и усесться на какой-нибудь ветке. Всего шестой день он в Москве, а разворошил многое и многих. Вот улетит опять, а что здесь останется? Какие всходы взойдут?
— Мне налево, — сказала Даша, когда мы подошли к Павелецкому вокзалу. Видно, хотела что-то добавить, но лишь кивнула и торопливо пошла прочь, затерявшись в потоке людей.
Павел рассеянно поглядел ей вслед, затем обратился ко мне:
— Ну а ты куда?
— С тобой, — отозвался я слишком поспешно. — Куда же мне деваться-то? Заболотный сказывал, вас некий Котюков ждет. Наслышан уже о нем, интересно поглядеть на живого Дона Карлеоне.
— Тогда поехали, — чуть улыбнулся Павел. — Сегодня какой-то особенный день, — и он вдруг приложил ладонь к сердцу.
— Почему? — удивился я.
— Чувствую.
Мы отправились на Серпуховскую, где возле одного из новоделовских зданий уж маялся Заболотный. Дом сдавался в аренду различным фирмам, в дверях — охрана, камеры слежения, всё как положено. Странно было после иеромонаха попасть к мафиози, от служителя церкви — к бандиту, пусть и бывшему. Мишаня весьма колоритно его обрисовал, так что сомневаться в его заслуженном криминальном прошлом не приходилось. Он при встречи и еще добавил, мол, Котюков, после неудачного на него покушения года два назад, несколько нервный стал, поэтому держать себя строго, спокойно, лишнего не говорить, резких движений не делать, а мне вообще втянуть язык как можно глубже в гортань.
Ну, Заболотный без того, чтобы не нагнать пурги не может, в этом я позже лишний раз убедился. Расписал так, что мы чуть ли не к людоеду идем в гости, а вышло всё напротив. Но вначале мы заказали по местному телефону пропуска, прошли сквозь металлодетектор и вознеслись на бесшумном лифте на шестой этаж. Из молитвенных келий семнадцатого века — в современный офис века двадцать первого. Приветливая длинноногая секретарша провела нас в кабинет своего босса.
— Нам чай, Машенька, — произнес хозяин, поднимаясь из-за широкого стола, и пожимая каждому из нас руку: — Или кофе желаете?
Ничего такого особенно страшного в его облике не было, если не считать небольшого шрама над правой бровью; лицо худощавое, скуластое, на лбу несколько глубоких, прорезающих морщин; рост средний, чувствуется физическая крепость, жилистость; на вид лет пятьдесят, а глаза какие-то молодые, далеко не подозрительные или враждебные, наоборот, слегка веселые и лукавые. Словом, клеймо каторжанина на челе отсутствует, чему я был в немалой степени удивлен, настроенный Мишаней на иной образ. А больше всего меня поразили соседствующие рядом на стене, над головой хозяина, портрет президента Путина и икона Сергия Радонежского. Странное сочетание да еще в таком месте. Высший государственный деятель и свято- духовный окормилец России в кабинете криминального авторитета Филиппа Даниловича Котюкова. Но мне показалось, что они присутствуют здесь далеко не случайно. Кстати, Павла тоже заинтриговало сие обстоятельство, а Котиков, перехватив его взгляд, тотчас же пояснил, будто ему приходилось делать это не раз:
— Ничего удивительного, в принципе, тут нет. Оба оказались в трудное для России время на нужном месте. Один подвигнул войска на святую брань, другой выводит страну из тупика, куда её загнали коммунисты и демократы. А главное у обоих — в национальном освобождении. Духом и делом. Путин — это вам не пьяный Ельцин, тот костолом, натворил дел, чертяка, хотя посыл у него был, в общем-то верным, по другому только надо было; а этот ведет корабль осторожно, медленно — кругом ведь мели, — но правильно. Ему сейчас трудно, помогать надо, а демшиза и теперь палки в колеса толкает, потоку что боится: а вдруг он начнет им шкуру подпаливать? Со временем и начнет, не сомневайтесь. Да я сам готов опять в тюрьму сесть, лишь бы порядок был. Беспредел никому не нужен, ни на воле, ни в зоне. Вы как считаете?
— Согласен, — кивнул Павел, потому что вопрос был задан именно ему. Заболотный уже расположился за низеньким столиком в кресле, я продолжал стоять в сторонке. Котюков изучал Павла, наверное, он был неплохим психологом. Да это и естественно: с его-то жизненной школой! Многое зависит от первого впечатления, поведения человека, его жестов, взглядов. Даже то, как он держит руки, смеется или чешет нос.
— Мне о вас Миша рассказывал, а потом и атаман Колдобин, — продолжил Котюков. — Я и сам навел кое-какие справки, признаюсь честно. Без этого нельзя. Много чужаков ходит, к церкви примазываются. Выгодно — и там тоже деньги большие крутятся. Каждый норовит и себе кусочек от того пирога отщипнуть. Некоторые иерархи такие себе хоромы выстроили — закачаешься! Под рясой, как братва базарная, золотые цепи толщиной в палец носят. Куют зелень, как могут, изо всех сил, словно спешат отчитаться. Перед кем? Папой Римским? А посмотрите, что в деревнях, в простых приходах делается? Нужда, бедность, на свечи денег не хватает, хуже только церковные мыши живут. Я ведь езжу по стране, знаю. У меня духовник под Тулой. Сельские священники последнее отдадут, чтобы поддержать жизнь в храме. Чтобы теплилась лампада. Честь им и хвала, поклон низкий. Вот кому помогать-то надо в первую очередь.
