Андрей Сахаров - Полководцы Древней Руси
В печенежских степях князь Святослав оставался до середины лета. Он возвратился в Киев, овеянный славой избавителя и победоносного полководца. Вечники, недавно укорявшие его в забвении родной земли, восторженно приветствовали своего князя.
Но в сердце Святослава не было удовлетворения. Победа над печенегами не радовала его; она воспринималась лишь как досадная помеха главному делу — походу на Византию. Тесными и какими-то душными показались Святославу гридницы киевского дворца, да и сам город, зажатый кольцом потемневших от времени и непогоды деревянных стен, стал как будто меньше и беднее. Может, именно поэтому Святослав решился высказать матери то сокровенное, что он держал в тайне даже от самых близких людей:
— Не любо мне в Киеве, хочу сидеть в Переяславце на Дунае. Там середина земли моей, туда стекаются все блага: из греческой земли — золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии — серебро и кони, из Руси — меха и воск, мед и рабы…
Княгиня Ольга, осунувшаяся, постаревшая, шел ей уже шестой десяток лет, укоризненно качала головой, не понимая, как можно променять привычный покой киевского дворца, доверие и почтительное восхищение близких людей на поиски призрачного счастья в неведомых землях. Сходить в Царьград за данью и добычей — это понятно, это свойственно воинственным мужам. Но оставаться навсегда вдали от отчины?! Это было выше ее понимания. Как рачительную хозяйку большого двора, которую мало заботит все, что происходит за его пределами, по ту сторону высокого частокола, — княгиню Ольгу внешние дела интересовали лишь в той степени, в какой они могли эхом откликнуться на Руси. Оборонять рубежи — это понятно. Угрозой войны требовать от соседей должного уважения — тоже понятно. Но то, что замыслил сын…
Не зная, как убедительно возразить Святославу, старая княгиня вдруг заплакала и попросила жалостливо, по-бабьи:
— Видишь, я больна, куда хочешь уйти от меня? Когда похоронишь меня, отправляйся куда хочешь…
Пораженный беспомощностью матери, которую он привык видеть неизменно властной и строгой, Святослав растерялся, сказал послушно:
— Пусть будет так…
Сказал и тут же горько пожалел о сказанном, потому что эти три слова перечеркивали весь смысл его жизни, становились непреодолимой стеной поперек заветной дороги.
Неожиданная смерть княгини Ольги освободила князя Святослава от неосторожно данного обета. Плакали по ней великим плачем сын ее, и внуки ее, и все люди на Руси. Старую княгиню похоронили посередине поля, не насыпая над могилой кургана и не справляя тризну, потому что Ольга имела при себе священника, который настоял па исполнении христианского обряда.
Случилось это 11 июля 969 года, па пятом году самостоятельного правления князя Святослава Игоревича.
Перед отъездом на Дунай Святослав наделил княжеской властью своих сыновей. Трое их было: Ярополк и Олег, дети жены-боярыни, и младший Владимир, плод недолгой, тайной, но поистине горячей любви к материнской ключнице Малуше, дочери Малка Любечанина. Строгая княгиня отослала Малушу обратно в Любеч, но младенец остался в вышгородском дворце под присмотром своего дяди Добрыни. Завистники презрительно называли Владимира «робичичем», то есть сыном рабыни, но Святослав считал сына таким же княжичем, как и старших братьев, и все трое получили княжения: Ярополк — Киев, Олег — Древлянскую землю, Владимир — Новгород.
Князь Святослав понимал, что законные наследники — залог прочности державы, и заранее позаботился, чтобы люди знали своих князей. Он же, князь-отец, даже пребывая на Дунае, останется высшим судьей и повелителем, охранителем единства Руси!
6А в Болгарии и Византии тем временем происходили серьезные перемены.
30 января 969 года умер болгарский царь Петр. Известно об этом стало много недель спустя, потому что вельможи покойного царя держали случившееся в тайне, поспешив уведомить лишь императора Никифора Фоку. В Константинополе жили заложниками сыновья царя Петра — Борис и Роман. Старшего из них — Бориса — император срочно отправил в Болгарию, на освободившийся отцовский престол. С отрядом болгар и варягов, служивших наемниками в императорской гвардии, Борис вошел в Преслав и возложил на себя царские регалии: мантию, пурпурную шапку и красные сандалии. Кметям, собравшимся по этому случаю в парадном зале дворца, было объявлено о возобновлении дружественных отношений с императором Никифором Фокой. Между двумя рядами мраморных колонн, окаймлявших зал, стояли варяги в византийских панцирях.
Казалось, император Никифор Фока достиг желаемой цели — защищаться от руссов болгарскими мечами. Но это только так казалось…
Болгарский народ ненавидел византийцев. Боляре опасались попасть в железные руки императорских стратигов, привыкших повелевать людьми как рабами. Лучше уж признать себя вассалами могучего князя Святослава, который не покушается на права болгар и демонстрирует свое миролюбие…
Всеобщее недовольство было ответом на решение царя Бориса. Люди, почти не скрываясь, говорили, что новый царь смотрит на Болгарию из византийского окна.
Чтобы возвысить царя Бориса в глазах его подданных, Никифор Фока направил в Преслав пышное посольство. Патриций Никифор Эротик и настоятель Филофей привезли дружественное послание императора и предложение скрепить союз брачными узами — выдать замуж болгарских царевен за сыновей покойного императора Романа. Невесты царской крови были немедленно отправлены в Константинополь на колесницах, украшенных золотом. По пути бирючи объявляли народу, что это следуют будущие императрицы, а потому дружба с Византией будет вечной. Но мало кто верил этим заверениям.
Дальнейшие события окончательно развеяли надежды императора на царя Бориса. Болгарские феодалы заперлись со своими дружинами в укрепленных замках. В Македонии сыновья влиятельного кметя Николы — комитоиулы Давид, Моисей, Аарон и Самуил — подняли восстание, отделили от царства обширные области и провозгласили самостоятельное Охридское царство, которое сразу заняло враждебную позицию и по отношении к царю Борису, и к Византии. Остальные кмети на мольбы царя о военной помощи отвечали уклончиво, жаловались на трудности в сборе войска, на оскудение казны и на нежелание народа воевать с руссами. «Если раздать оружие черни, то неизвестно, против кого это оружие повернется…»
Когда князь Святослав в августе 969 года возвратился в Болгарию, он нашел многих сторонников. Болгарские дружины присоединялись к русскому войску. Печенеги и венгры снова прислали легкую конницу. Комитопулы Охридского царства заявили о своем желании воевать против Никифора Фоки совместно с князем Святославом.
Почти не встречая сопротивления, князь Святослав двигался к Преславу. Византийские советники царя Бориса бежали под покровом ночной темноты, бросив на произвол судьбы растерянного, упавшего духом царя. В том же прямоугольном парадном зале с двумя рядами колонн из темно-зеленого мрамора царь Борис склонил голову перед Святославом и принял на себя обязанности вассала. Царь Борис сохранил царские регалии, казну и придворных. Для охраны царя в Преславе был оставлен воевода Сфенкел с отрядом русских и болгарских воинов.
Последняя карта Никифора Фоки оказалась битой. Император остался лицом к лицу с князем Святославом, за спиной которого была дружественная Болгария.
Неудачи подломили престарелого императора. Никифор Фока бездумно бродил по пустым залам дворца Вуколеон — обрюзгший, рыхлый, с нечесаной седой бородой и воспаленными от бессонницы глазами. Только однажды он рискнул, как бывало прежде, пройти пешком по улицам столицы. Однако на хлебном рынке его окружила толпа черни. На Никифора Фоку обрушились проклятия и грубая брань, полетели камни и комья грязи. С большим трудом телохранители защитили императора и, накрыв с головой простым солдатским плащом, увели во дворец. Это был позор, это было почти падение, и ничего удивительного не было в том, что на следующее утро красавица Феофано вызвала из Малой Азии полководца Иоанна Цимисхия. Император не возражал. Иоанн Цимисхий уже доказал однажды преданность, предупредив о злоумышлении евнуха Скриги. Пусть еще раз послужит императору…
Триумф по случаю взятия византийскими войсками крепости Антиохия был последней радостью императора Никифора Фоки. Дни его были сочтены. Феофано уже решила вверить свою судьбу полководцу Иоанну Цимисхию, как шесть лет назад она вверила ее самому Никифору. В личные покои императрицы поодиночке пробрались верные воины Цимисхия, и Феофано спрятала их в запертой комнате. К дворцовому перевороту уже было почти все готово, когда в десятый день декабря некий клирик, пожелавший остаться неизвестным, подкинул Никифору Фоке письмо, которое раскрывало заговор: «Государь! Да будет известно, что тебе готовится ужасная смерть. Вот истина: прикажи осмотреть покои императрицы, и там найдут вооруженных людей!» Император тут же послал своего паракимомена со стражей в покои Феофано, но тот случайно или намеренно прошел мимо потайной комнаты, где прятались воины Цимисхия. А Феофано, прикинувшись незаслуженно оскорбленной, потребовала у императора ночной аудиенции: «Я хочу говорить с тобой наедине. Отошли людей, и пусть двери спальной будут отворены. Ты узнаешь нечто очень важное!» Феофано была так прекрасна, ее глаза смотрели так правдиво и грустно, что император Никифор Фока согласился, забыв о своих опасениях: «Я отошлю людей и буду ждать тебя!» — пообещал он.
