Никита Ишков - Суперчисла: тройка, семёрка, туз
— Семь… Восемь!.. Спи.
Старикан остолбенел, взгляд его остекленился и неподвижно сосредоточился на мне, нижняя челюсть, обмякнув, чуть опустилась. Приоткрылся щелястый рот…
— Ты находишься на палубе «Индевора», грохот пушек, дым, пламя. Твой фрегат громит голландца. Прозвучала команда: «Левый борт, пли!». Ты стоишь у орудия. Выстрел… Продолжай…
Старик первым делом окатил воображаемым ведром с уксусом выстрелившее орудие, потом, понукая обслугу, принялся засовывать в дуло пороховой заряд, изобразил, как клещами вкатили туда ядро, затем поработал банником, очень убедительно навалился на станок и приник к прицелу.
— Бой окончен, враг разбит, взят на абордаж, ты получил увольнительную, идешь в таверну… Тебя угостили наливным сладким яблочком. Ты откусываешь маленький сочный кусочек с румяного бочка.
Я протянул ему очищенную луковицу, которую здесь, в тюрьме, употреблял на ужин. Вот так, в натуральном виде, не ошпарив колечки кипятком, не полив их винным уксусом.
Том повертел воображаемый плод, нашел румяный бочок и откусил. На лице у него изобразилось неописуемое блаженство, губы растянулись в улыбке, он прикрыл глаза от удовольствия и гнусно зачавкал.
— В таверне играет местный скрипач…
Старик на весу подпер ладонью голову, смахнул выступившие слеза, потом неожиданно расправил седые драные бакенбарды, подбоченился.
— Неожиданно у скрипача рвутся струны. Одна за другой — первая, вторая, третья.
Лицо у Тома вытянулось, он с досады ударил кулаком по воображаемому столу.
— Музыкант должен сменить инструмент. Он обращается к тебе. Ты знаешь, где лежит скрипка?
Тюремщик страстно закивал.
— Правильно, в караульном помещении, — продолжил я. — Отправляйся и принеси ее сюда, но так, что никто не видел.
На деревянных ногах он вышел из камеры. Явился через несколько минут с чехлом под мышкой.
— Положи на кровать. Теперь внимательно слушай меня. Я начну считать. При счете «десять» ты проснешься и забудешь все, что с тобой случилось. Вернешься в караулку и будешь исправно дежурить всю ночь. Завтра у тебя будет превосходное настроение, ты пальцем не тронешь старуху-жену, выпьешь всего два стакана джина. Не больше. Запомни — два стакана!
Я начал считать.
— …восемь, девять. Десять!
Взгляд у старика осмыслился, он с некоторым испугом и изумлением огляделся, бросил встревоженный в мою сторону, потом глянул на надкушенную луковицу — в его взгляде отразился ужас. Он торопливо поспешил из камеры, долго, поминутно поминая дьявола, возился с замком с той стороны.
Путь на свободу был открыт. Я всласть промузицировал всю ночь. Под утро убрал скрипку в чехол, спрятал под топчаном. Впервые за несколько дней я почувствовал себя лучше, веселее.
Через день Том явился на службу с подбитым глазом.
— Жена расквасила, — с горечью признался он. — Явился домой в приподнятом настроении, отказался от третьего стакана джина — вот что-то встало в горле и ни туда, ни сюда. Отправился в церковь, отсидел положенное. Старуха первая начала, вот видите, мистер, — он указал на обширный кровоподтек. — Пришлось поучить ее немного, — он сладко потянулся.
Уже после его ухода меня на миг обожгла простенькая — я бы сказал, неприятная — мыслишка, что поступать подобным образом с тюремщиками не дело. Даже их уродливые шляпы не дают мне права на их души, тем более, что они были вынуждены носить их. Такова традиция. Томило что-то в груди, было совестно, смутно, как в те дни, когда после казни Сосо, я возвращался с Тинатин в Исфахан. Молодая женщина не вставая лежала пластом в паланкине, я же никак не мог избавиться от ощущения духовной немощи и вины. Хотелось постоянно мыть руки, и в этом пилатовом состоянии я неожиданно открыл для себя простую истину — ну и что? Что изменилось в мире после того, как я внушил несчастному Тому, что в состоянии магнетического транса луковица покажется вкуснее яблока? Лишенный воли, он принес мне музыкальный инструмент. Чем обременил память, что добавил в сосуд нашего общего опыта? Ничего, кроме лишней капельки зла. Кроме полена, подброшенного своими же руками в адский костер, на котором вываривается весь человечий род. Да, я оказался способен овладеть его душой, но исправил ли нравственно? Дал ему надежду? Указал путь? Поддержал под руку или наоборот придержал за руку, когда он дубасил свою подругу? Глупее вопроса не придумать, но я не мог отделаться от ощущения, что невольно, поддавшись тоске, сделал шаг в сторону, сошел с предначертанной мне линии и углубился в жуткие дебри, в которых плутали и плутают многие любители просвещения.
На следующий день у меня в камере неожиданно появился полковник Макферсон. Полковник попросил оставить нас одних, что было тут же исполнено.
— Как чувствуете себя, мой друг? — спросил он.
— Скверно.
— Сожалею, но обещать, что в ближайшее время вас освободят, не могу. Хотя ваша невиновность полностью установлена, следствие еще будет продолжено. Есть влиятельные лица, которые оказались в состоянии воздействовать на его величество. Их заговор потерпел крах, однако они еще сопротивляются. Король пока медлит отдать приказ о вашем освобождении. Мы подступаем к нему со всех сторон, но Джордж II требует полной ясности в этом деле.
Имея возможность в любой момент покинуть Тауэр, я снисходительно усмехнулся.
— Если я вдруг окажусь за пределами Англии, это будет для него сильным ударом?
Макферсон озадаченно глянул на меня.
— Стоит ли совершать необдуманный поступок? Тем самым вы можете поставить под удар не только себя, но и ваших единомышленников. Кстати, мятежники-якобиты вторглись на равнину, появились в окрестностях Карлайла и Дерби. Численность их армии составляет около пяти тысяч человек, — полковник вздохнул. — Сколько жизней унесет эта преступная авантюра! Если бы вы знали, как ликуют консерваторы! Какие жесткие меры они требуют принять, чтобы с корнем выкорчевать заразу. На Темпле опять выставили головы казненных мятежников.
— Я ничего об этом не знаю, меня лишили газет, всякого общения с внешним миром!..
— Мы выхлопотали смягчение режима, теперь вы будете получать все необходимое. Можете даже музицировать в камере, об этом мне конфиденциально поведал лорд-казначей, который по поручению тайного совета ведет ваше дело. Он — разумный человек, так что я очень советую вам не тешить себя безумными надеждами на побег или какую-нибудь иную авантюру. Трюкачество не ваш стиль. Терпение — великая добродетель, граф. — Он сделал паузу. — Вот еще новость, ваш слуга оказался в Ньюгейте.
— За что? — голос у меня дрогнул.
— Нарушение общественного порядка. Драка на улице…
— Он не мог быть зачинщиком.
— Он им и не был. Я обещаю досконально разобраться в этом деле.
Известие об аресте Шамсоллы озадачило меня. Только на мгновение представив его в руках палача, я почувствовал, как сердце ухнуло в бездонную пропасть.
— Послушайте, полковник, меня очень беспокоит Жак. Боюсь, с ним не будут церемониться. Этот парень уже успел побывать в переделках. Я умоляю вас позаботиться о нем.
До вечера я строил самые фантастические планы освобождения Шамсоллы. Сначала я полнился уверенностью, что у меня хватит сил не только самому незаметно выйти из тюрьмы, но и вывести Шамсоллу, Вольные птицы — мы смогли бы легко перебраться на континент. Отрезвление наступила в полночь, в полудреме, когда во мраке каменного мешка я увидал свет манящий и тотчас голос. Кто-то звонко, издалека пропел речитативом: «…и сказал, указав мне на все царства мира и славу их: все это дам тебе, если, падши, поклонишься мне. Я ответил — отойди от меня, сатана, ибо написано: «Господу Богу поклоняйся и ему одному служи».
Евангелист Матфей — крупный старик с большой залысиной и венчиком белых, с желтоватым отливом волос, — показал мне указательный палец, погрозил. Все остальные персты были сложены колечком. Потом осенил крестным знамением…
При всех моих необыкновенных способностях, непостижимых для обычного человека умениях, я никак не мог вызволить Шамсоллу. Скажем, я без затруднений, с помощью околпаченного Тома выбираюсь из Тауэра, появляюсь в тюрьме Ньюгейт, навожу порчу на тамошних стражников… Не выйдет! Из пяти человек всегда попадется один, который не подастся чарам животного магнетизма и поднимет тревогу. В этом случае меня как отъявленного колдуна ждет пожизненное заключение. То-то порадуется сэр Уинфред! Но и бросить Шамсоллу я не мог — в этом случае ему не миновать гибели. Если к этому прибавить, что мои силы были на исходе и я по причине нервов больше не мог оставаться в темнице, то станут ясны границы замкнутого круга, в который я попал.
Я уселся на топчане, сжал виски. Утром потребовал газеты, внимательно познакомился с тем, творилось тогда в мире.
