Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию
— А ведь подымается бунтовать…
— То не народ, то его вожак. За козлом покорно побредет баранье стадо: куда козел, туда и стадо, — хмыкнула Екатерина. — Тако и народ за своим козлом. Хотя и вонюч.
— Стало быть, монарх — тот же козел, — довольно бесцеремонно высказался Потемкин. Он за словом в карман не лез и ничего не опасался.
— В некотором роде, в некотором роде, князь. Меня такое сравнение нисколько не смущает, господа. Да, вожак нужен всем: на балу, в артели, в государстве — все едино. Как его ни назови.
— В таком случае я готов стать козлом в каком-нибудь обширном стаде, — признался Потемкин.
— А мы про то слыхали, князь. — Ироническая усмешка тронула губы Екатерины. — Будто ты во владетельные метишь и на сей предмет удочки мечешь.
— Стихами говорить изволишь, ваше величество, — отпарировал Потемкин.
— Учусь. Велела Храповицкому отыскать мне словарь рифм, буде таковой напечатан. Хватит, однако, балагурства, веди нас, князь, показывай город под твоим призрением.
Процессия во главе с государыней чинно сошла по сходням. И вокруг нее тотчас сомкнулась тысячная толпа обывателей, жаждущих зреть свою повелительницу.
Движение замедлилось, а потом и вовсе остановилось. Огромный Потемкин стал решительно расталкивать толпу, пробивая путь. Но и его усилия были тщетны. Тогда он обратился к государыне:
— Ваше величество, не вызвать ли гвардейцев? Кабы народ не затоптал.
— Не затопчет, — беспечно отвечала Екатерина. — Вот поглазеют-поглазеют, да и надоест. Эко диво — баба, хоть и коронованная.
В самом деле, толпа медленно начала редеть.
— Здравствуй, матушка наша! — воскликнул кто-то в толпе.
И тотчас со всех сторон, словно бы эхо, отозвалось:
— Здравствуй, здравствуй, здравствуй!
Кольцо вокруг императрицы и ее свиты стало распадаться, образуя коридор, куда бестрепетно шагнула Екатерина. За ней двинулись все остальные.
Пешеходная прогулка по городу продолжалась около часу. Екатерина осталась довольна: Кременчуг ей понравился чрезвычайно. Возвратившись на галеру, она излагала свои впечатления в письмах.
«В Кременчуге нам всем весьма понравилось, наипаче после Киева, — писала она графу Салтыкову, — который между нами ни единого не получил партизана, и, если бы я знала, что Кременчуг таков, как я его нашла, я бы давно переехала. Чтобы видеть, что я не попусту имею доверенность к способностям фельдмаршала князя Потемкина, надлежит приехать в его губернии, где все части устроены как возможно лучше и порядочнее; войска, которые здесь, таковы, что даже чужестранные оные хвалят неложно; города строятся, недоимок нет. В трех же малороссийских губерниях оттого, что ничему не дано движения, недоимки простираются до мильона, города мерзкие и ничего не делается».
Это был не камешек, но целая глыба в огород графа Румянцева-Задунайского, управлявшего теми губерниями. Потемкин мог быть доволен, хотя отношения у них с Румянцевым последнее время складывались наилучшим образом.
Вслед за этим Екатерина написала и Еропкину, который пользовался ее особым благоволением:
«Здесь нашла я треть конницы, той, про которую некоторые незнающие люди твердили доныне, будто она лишь счисляется на бумаге, а на самом деле ее нет, однако же она действительно налицо и такова, как, может быть, еще никогда подобной не бывало, в чем прошу, рассказав любопытным, ссылаться на мое письмо, дабы перестали говорить неправду и отдавали справедливость усердию ко мне и империи в сем деле служащим».
Послания эти исчислялись не только из приязни к тем, кому они предназначены, но и с уверенностью, что строки из них попадут в газеты либо будут широко распространены в свете. Так она надеялась заткнуть рты хулителям Потемкина, которых весьма доставало и в империи, и за ее пределами.
Впрочем, пристрастность ее была всем очевидна. Екатерина надеялась, что факты, приводимые ею, равно и письма ее спутников, помогут оправдать эту пристрастность.
В самом деле, плоды распорядительности светлейшего были налицо, и всяк мог убедиться, что некогда пустынные земли стали плодоносными, что огромные траты себя оправдали и у новоприобретенных областей открыто многообещающее будущее.
Впрочем, Потемкин не прислушивался к хуле. Он знал своих влиятельных недоброжелателей в лицо, и сего ему было достаточно. Газетная же мелочь с ее укусами не могла и вовсе досадить ему.
Он видел: государыня весьма довольна. Злопыхатели в невской столице унялись. Его управляющий Гарновский писал Попову:
«Со времени отъезда Ее Императорского Величества из Киева не только все неприязненные о его светлости слухи вдруг умолкли, но и все говорят о его светлости весьма одобрительно».
Кременчуг утопал в цветущих садах. Быть может, поэтому он так очаровывал государыню. Она казалась ублаготворенной, и с ее лица не сходила милостивая улыбка.
С весной все оттаяло: земля, трава, деревья, сам воздух и, конечно, чувства, чувства. Люди улыбались другу другу. Казалось, все худое, все, что досаждало и тревожило, растворилось в запахах весны, ушло и более не возвратится. Убогость обывательских жилищ задрапировали деревья, пышноцветущие кусты и цветы. Похоже, все помолодело и принарядилось. И глядело куда лучше, чем оно есть на самом деле.
— Ну, князь, порадовал ты меня, — обратилась к Потемкину Екатерина. — Неужто и далее так будет?
— Верь мне, матушка-государыня, далее будет лучше, — убежденно отвечал светлейший. — Там все обновлено и украшено в твою честь.
— Куда уж лучше. Кременчуг меня покорил. Жаль, что я его не знала — обосновалась бы тут. Киев что-то мне опостылел.
— Киев был зимний, а Кременчуг весенний, — резонно заметил Потемкин. — Зимой-то и тут все было оголено да неприглядно.
— Может быть, — нехотя согласилась Екатерина.
Все благоприятствовало плаванию. И даже когда галеру государыни ненароком притерло к берегу и все содрогнулось от толчка, происшествие это не омрачило настроения.
Храповицкий по долгу службы занес его на страницы путевого журнала, который каждодневно предъявлялся Екатерине. Прочитав эту запись, государыня велела вычернить ее, заметив при этом:
— Для того, чтобы не вышло пустых разглашений и толков. Люди горазды все истолковывать по-своему, в худую сторону. А нам это не надобно.
Наконец показался Екатеринослав, кому светлейший пророчил участь столицы всей Южной России. Втайне он полагал, что со временем сюда, в эти благословенные полуденные края, переместится и столица государства Российского, и хотел тому способствовать при жизни. Екатеринослав был его любимым детищем, хотя иной раз он склонялся в сторону Севастополя.
Было все то же, что и в Кременчуге: пальба из пушек, музыка и прочее шумство. На широкой набережной выстроился почетный караул, толпы обывателей подпирали его.
— Опять то же самое, — поморщилась Екатерина. — Я уж стала уставать от таковых сборищ, — обратилась она к Потемкину. — Ты бы, князь, поумерил восторги-то.
— Неможно, великая наша повелительница, — отвечал он торжественно. — Ибо народ стремится выразить свою любовь к тебе и свои верноподданные чувства. А этого никак не запретишь и не умеришь.
— Чай, из твоих рук все эти чувства пущены, — скептически заметила она. — Ну, давай показывай все тутошние чудеса.
Все чудеса не поспели. Все лихорадочно строилось. И как ни торопил светлейший, как ни давил на губернатора и подрядчиков, слишком грандиозно все было задумано, сил недоставало всю эту грандиозность воплотить.
Светлейший водил и показывал, где что будет. Где заложена музыкальная академия, где будет университет, где — духовная семинария, которую впоследствии преобразуют в академию…
— Эк, размахнулся, Григорий Александрович, — развеселилась Екатерина. — Покамест вижу я развороченную землю да великое множество камня, равно и столпотворение людское.
— Эх, государыня-мать, если Господь сподобит привести нас с тобою чрез десять лет, тут великий город встанет в твою честь и славу. А в возглавии его — собор кафедральный на аршинчик выше римского собора Святого Петра. Мне уж Иван Егорович Старов[41] проект его сочинил. Вот изволь взглянуть.
На большом листе, который по-щучьему велению тотчас поднесли пред очи государыни, был изображен в красках величественный храм, и в самом деле несколько напоминавший собор Святого Петра. Такой же парадный вход, наподобие греческих пропилей, величественная колоннада, пятиглавие с высоченным куполом центральной главы…
— Да, хорош, — одобрила Екатерина. — Сколь материалу, однако же, надобно.
— Будем живы, будет и материал, — отозвался Потемкин. — Сказывают, здесь крупное месторождение гранита есть. Розового. Мне образец доставили. И храм подымут розовый. Сделай милость, государыня-мать, положь первый камень в основание собора. И удостой своею особой освящение сего места.
