Октавиан Стампас - Цитадель
После одного из очередных походов в приют для брошенных детей, после особенно откровенного и неизящного натиска со стороны отца Савари, принцесса получила письмо, в котором неизвестным, возвышенным обожателем делался решительный шаг вперед в развитии их отношений. Он просил смиренно, но в тоже время непреклонно, позволения открыть принцессе свое имя.
Сибилла была потрясена. Это требование испугало и взволновало ее. С одной стороны, грозил рухнуть уютный, безрадостный мирок, стенами которого стали беседы Савари, одинокие молитвы и безымянные письма; с другой стороны обещаны были огромные, яркие, хотя, может быть, и рискованные приобретения. А что, если этот человек все же недостойный?! — спрашивала она себя. А что если этот человек очень достойный?! — спрашивала она себя опять, и ответ на этот вопрос пугал ее еще больше.
Волнение несколько улеглось, когда она обнаружила приписку, что если ей это предложение не противно, то пусть она перед вечерней молитвой выйдет на паперть церкви Святой Бригитты, что у ворот монастыря. Девушку порадовала деликатность обожателя, выказанная в этом предложении, он оставлял за ней право окончательного выбора.
— Что же вас привело сюда, граф, ко двору ссыльной и всеми гонимой Изабеллы? — обворожительно улыбнулась принцесса.
Рено Шатильонский поклонился глубоко и подчеркнуто, даже чуть более подчеркнуто, чем требовалось в подобном случае дворцовым этикетом. Впрочем, может ли быть хоть какая-нибудь степень обходительности сверхмерной в отношении красивой женщины?
— Вы поставили меня в тупик вашим вопросом, Ваше высочество.
— Что так?
— Получается так, что если я скажу правду, то тем самым, пожалуй, солгу.
— Изъясняйтесь, граф. Мы, провинциалки, не в силах оценить словесные обороты столичных гостей.
В спальне принцессы не было никого, кроме секретаря и камеристки. Изабелла занималась своим любимым делом — беседовала во время утреннего туалета. Или, точнее сказать, заканчивала утренний туалет под аккомпанемент интересной беседы.
— Так что же, граф, я жду.
— Вы спросили меня, зачем я здесь. Чтобы быть правдивым, я должен был бы ответить, что я здесь не по собственной воле. Моя правдивость вынуждает меня к самой ужасной лжи, ибо быть здесь, у вас — это мое самое страстное желание.
В круглом, темноватом зеркале, которое держала перед Изабеллой камеристка, промелькнула мгновенная ехидная улыбка. Она добавляла своеобразия правильным чертам лица ее высочества. Юной принцессе прежде не приходилось видеть знаменитого буяна и забияку, графа де Шатильона, но рассказов о нем она слышала предостаточно, и ужасных, и прелестных. Человек, которому приходится часто убивать, бывает весьма остроумен.
Принцесса принимала неожиданного гостя, так и не повернувшись к нему лицом. Крупная фигура в темном плаще отражалась время от времени своими воинственными частями в зеркале. Общее впечатление Изабелла решила составить, закончив туалет. Пока она сумела выяснить лишь одно — граф мрачен, как туча, но при этом старается быть деликатным, заставляет себя говорить довольно витиеватые комплименты, но делает это без должного чувства. Отсюда легко сделать вывод — прибыл он по чьему-то заданию, по чьему именно, и что это за задание — еще предстоит выяснить.
Последний раз посмотревшись в зеркало, принцесса повернулась к гостю. Он поклонился ее лицу еще более истово, чем ранее ее затылку. Вслед за этим они получили возможность рассмотреть друг друга, и, судя по всему, остались друг другом довольны.
Изабелла, как уже не раз упоминалось, была прехорошенькая, плюс к этому, в глазах ее светился, живой, подвижный ум. Она, безусловно, являлась одной из самых привлекательных и значительных женщин своего столетия. Рено Шатильон произвел на принцессу впечатление в основном тем, что очень мало совпадал с чудовищным образом, который она составила себе по мотивам многочисленных рассказов о нем. Этот, стоящий перед нею человек был лишь также высок ростом, как герой ее воображения. Массивный, широкоплечий, мужчина с настоящей рыцарской осанкой. Все остальное — смазливость, наглость, самоуверенность, тупая развращенность, кажется, отсутствовали в его облике. Перед принцессой был мужчина с благородно очерченным лицом, мягкой, густо растущей бородой, печальными глазами и тонкой, разумной, если так можно выразиться, улыбкой. Контраст между тем, что ожидалось и тем, что было на самом деле, был разителен, это затронуло ум молодой девушки.
— Так значит вы здесь также в ссылке, как и я? — спросила она.
— Считать ли ссылку в рай ссылкой? — спросил мрачно Рено, развивая свой давешний комплимент.
Причем, сказал он это не скрывая, что относится к говоримому как к проявлению внешних приличий. Комплиментарные речения выглядели броней, он скрывал свои истинные чувства. Человек не тонкий не ощутил бы этого, человек тонкий, ощутив, не обиделся бы. Изабелла едва заметно прикусила верхнюю губку.
— Я имел неосторожность, Ваше высочество, убить кого-то из тех людей, что считают себя принадлежащими к дому его величества Бодуэна IV. На что король заявил, что не желает меня видеть вблизи своей особы. Никогда.
— Мне не довелось убить никого из клевретов короля, но его величество нуждается в моем обществе ничуть не больше, чем в вашем. Бывало так, что я по полтора года не встречалась со своим родным отцом.
Граф развел руками.
— Поверьте, Ваше высочество, что мне очень лестно иметь вас в товарищах по несчастью, — он сказал это совершенно серьезным тоном, без малейшего намека на иронию, но по каким-то микроскопическим приметам Изабелла ощутила, что ее постарались уколоть. Это ее не столько задело, сколько расстроило. Но делать было нечего, разговор не перешел в доверительное русло, надо было прибиваться к официозному берегу.
Изабелла улыбнулась придворной улыбкой.
— Ну что ж, граф, надеюсь, вы станете бывать при дворе. Двором я называю небольшое общество верных друзей, согласившихся ради меня оставить Святой город и последовать сюда, в припортовую клоаку.
— Я стану бывать при дворе, — просто пообещал Рено Шатильонский и, низко поклонившись, вышел.
Некоторое время принцесса сидела в задумчивости. Данже пытался заглянуть ей в глаза, чтобы напомнить о том, что надлежит еще закончить кое какие дела.
— Да, — очнулась Изабелла от своей задумчивости, — приезд графа вызывает у меня подозрения и опасения. Сделай так, Данже, чтобы за ним следили постоянно.
— Да, Ваше высочество.
— Но очень осторожно, очень: в мои планы не входит оскорблять этого человека.
— Кто же его мог подослать? — раздумчиво произнес секретарь-мажордом.
— Не исключено, что сам дьявол, — тихо произнесла принцесса.
— Что вы говорите, Ваше высочество?
— Я спрашиваю, что там у тебя еще?
— Очередное письмо к Гюи де Лузиньяну отсылать?
— Конечно, что за вопрос, Данже!
— Сюда, Ваше величество, сюда, — низко кланяясь, невзрачный, низкорослый монах приоткрыл сводчатую деревянную дверь перед монархом. Из помещения, в которое предстояло войти Бодуэну IV, донесся сдержанный, приглушенный гул, как будто шум слегка волнующегося моря.
— Надвиньте капюшон пониже, Ваше величество, как это делают наши служители, и идите за мной. Если вас будут окликать — не обращайте внимания. Среди больных довольно много умалишенных. Не смотрите в их сторону.
Монах показал, как именно следует натянуть капюшон и прошел в проем двери, делая приглашающий жест. Король Иерусалимский последовал вслед за ним.
Как и все жители его королевства, его величество много слышал о знаменитом госпитале Святого Иоанна, и отзывы эти носили, по большей части, восторженный характер, и неудивительно. Слава о главном предприятии Иоаннитов давно перешагнула границы Иерусалимского королевства, о нем слыхал самый нищий из христианских паломников, чудом забравшийся на борт генуэзского корабля, следующего в Аккру или Аскалон. Более того, о нем были наслышаны и в сарацинских странах. Сам Саладин выражал публичное восхищение тем, как поставлено медицинское дело у госпитальеров. А он знал толк в медицинском обхождении, ибо его личным врачом был великий Маймонид.
Войдя под высокие, гулкие своды, король был потрясен размерами открывшегося ему помещения. Слава госпиталя была не только заслужена, но может быть даже и преуменьшена. Главная больничная зала была длиною в восемьдесят, а может быть и сто шагов. Шириною в сорок, как минимум. Своды были почти также высоки как купол средних размеров собора. Впрочем, помещение и строилось для богослужебных целей. К 1185 году планы архитекторов и строителей времен первого крестового похода уже забылись.
Само собой разумеется, главная лечебная зала обладала соответствующей акустикой, так что каждый стон, крик или даже глубокий вздох, получал вторую жизнь под большими сводами. Больные лежали на деревянных топчанах в восемь рядов. Между этими рядами передвигалось двадцать или тридцать монахов, одетых также как король и его спутник. Они ухаживали тем, кто не мог встать, а таких здесь было большинство. Они давали им прописанное лекарство, выносили судна с испражнениями, раздавали пищу и выполняли простейшие лекарские назначения. Для того, чтобы, например, пустить кровь, приходилось, звать врача.
