Элизабет Гилберт - Происхождение всех вещей
Вот что она нашла: за последние месяцы стопки важных документов с края стола Генри высыпались на пол и накапливались там, подобно геологическим слоям. К ее ужасу, в чуланах она обнаружила еще несколько коробок с неразобранными бумагами. При первых раскопках Альма нашла счета, не оплаченные с мая прошлого года, платежные ведомости с невыплаченным жалованьем и письма — толстенные завалы писем — от подрядчиков, ждущих распоряжений, деловых партнеров со срочными вопросами, сборщиков растительного сырья из-за границы, адвокатов, из патентного бюро, ботанических садов со всего света и от директоров всевозможных музеев. Если бы Альма раньше знала, что такое количество корреспонденции лежит без внимания, то помогла бы разобраться с этим еще несколько месяцев тому назад. Теперь же ее положение было почти критическое. К примеру, в эту самую минуту в гавани Филадельфии стоял корабль, нагруженный растениями для компании Уиттакера, и накапливал внушительные суммы за стоянку, а разгрузить его никто не мог, так как капитану до сих пор не выплатили жалованье.
Но хуже всего было то, что среди срочных дел попадались горы абсолютной белиберды, съедавшей ее время. Взять хотя бы записку от женщины из Западной Филадельфии, которую Альма с трудом сумела разобрать; там говорилось, что ее младенец только что проглотил булавку и мать опасается, что он умрет, — может ли кто-нибудь в «Белых акрах» посоветовать, что делать? Вдова натуралиста, служившего у Генри пятнадцать лет тому назад на Антигуа, описывала свое бедственное положение и просила назначить ей пенсию. В другой записке, отправленной давным-давно, заведующий садами «Белых акров» требовал уволить одного садовника за то, что тот привел в свои покои нескольких юных девушек и угощал их арбузом и ромом в неурочный час.
Неужели ее мать, помимо всего прочего, несла ответственность и за это? За проглоченные булавки? Безутешных вдов? Арбузы и ром?
У Альмы не осталось другого выбора, кроме как вычистить эти авгиевы конюшни бумажку за бумажкой. Она уговорила отца сесть рядом и объяснять, что означают различные документы, какие судебные повестки следует принимать всерьез и почему с прошлого года цены на сассапариль так резко выросли. Ни Альма, ни Генри не смогли до конца разобрать закодированную тройную систему учета, которую вела Беатрикс — она чем-то напоминала итальянскую[24] бухгалтерию, — но Альма лучше знала математику и растолковала книги, как только могла, одновременно разработав более простой метод на будущее. Альма поручила Пруденс вежливо отвечать на письма, и та исписывала листок за листком, в то время как Генри, уронив голову на руки и беспрестанно жалуясь, диктовал суть важной информации.
Горевала ли Альма по матери? Трудно было понять. На самом деле горевать ей было некогда. Она глубоко увязла в трясине забот и раздражения, и отличить эти ощущения от горя было не так уж просто. Она устала — слишком много всего на нее навалилось. Порой, оторвавшись от дел, она поднимала голову, чтобы задать матери вопрос, смотрела на стул, где всегда сидела Беатрикс, и поражалась пустоте, царившей на этом месте. Она словно смотрела на стену, туда, где много лет висели часы, но видела лишь пустое место. И не могла приучить себя не смотреть — пустота удивляла ее каждый раз.
Но Альма сердилась и на мать. Просматривая многомесячные залежи непонятных документов, она задавалась вопросом: почему Беатрикс, которая знала, что тяжело больна, не попросила кого-нибудь помочь ей с бумагами еще год назад? Зачем она складывала бумаги в коробки и убирала в чуланы, вместо того чтобы попросить о помощи? Почему никого не обучила своей сложной системе бухгалтерского учета или хотя бы не сказала, где искать подшитую документацию прошлых лет?
Она вспомнила, как Беатрикс много лет назад предупреждала: «Альма, не откладывай работу, пока солнце высоко, надеясь на то, что завтра найдется время, ведь завтра часов будет не больше, чем сегодня, а если запустишь свои дела, то не нагонишь уже никогда».
Так почему Беатрикс позволила себе так запустить дела?
Быть может, она не верила, что умирает.
А может, разум у нее так затуманился от боли, что она перестала следить за происходящим в мире.
Или, мрачно задумалась Альма, ей хотелось наказать живых и продолжать наказывать еще долго после своей смерти.
Что касается Ханнеке де Гроот, то Альма вскоре поняла, что эта женщина святая. Раньше она никогда не понимала, как много работы в поместье выполняет Ханнеке. Ханнеке нанимала работников, учила детей, содержала штат из нескольких сотен слуг и делала всем выговоры. Заведовала погребами и сбором урожая овощей, а это было не легче, чем провести по полям и садам кавалерию. Отдавала распоряжения своему войску — чистить серебро, взбивать соусы, выбивать ковры, белить стены, подвешивать окорока, посыпать тропу гравием, топить сало и варить пудинги. Своим невозмутимым нравом и крепкой рукой Ханнеке удавалось держать в узде завистников, лентяев и глупцов — а их было огромное количество, — и, очевидно, благодаря ей одной в поместье поддерживался какой-то порядок, когда Беатрикс заболела.
Однажды утром, вскоре после смерти матери, Альма застала Ханнеке, когда та чихвостила трех горничных из буфетной; те вжались в стену, словно их собирались расстрелять.
— Один добрый работник заменит вас всех, — рявкнула Ханнеке, — и помяните мое слово, как только я найду этого доброго работника, вы втроем окажетесь на улице! А пока возвращайтесь к своим делам, и хватит позорить себя подобным разгильдяйством!
— Не знаю, как и отблагодарить тебя за службу, — сказала Альма Ханнеке, как только горничных след простыл. — Надеюсь, когда-нибудь от меня будет больше помощи в управлении поместьем, но пока ты по-прежнему должна делать все — я с отцовскими делами никак не разберусь.
— Я всегда все и делала, — отвечала Ханнеке без тени недовольства.
— Кажется, так и есть, Ханнеке. Работаешь за десятерых.
— Мать твоя работала за двадцатерых, Альма, а ей еще об отце надо было заботиться. Мой труд с ее не сравнить.
Ханнеке повернулась, чтобы уйти, но Альма взяла домоправительницу за руку.
— Ханнеке, — спросила она устало и хмуро, — что делать, если младенец проглотил булавку?
Не колеблясь и не спросив, откуда взялся этот странный вопрос, Ханнеке отвечала:
— Ребенку прописать сырое яйцо, матери — побольше терпения. Пусть мать будет уверена, что булавка, скорее всего, выйдет из заднего прохода ребенка через несколько дней, не причинив вреда. Дитя постарше можно заставить прыгать через веревочку, чтобы ускорить процесс.
— А дети от этого умирают? — спросила Альма.
Ханнеке пожала плечами:
— Бывает. Но если прописать это лечение и говорить с матерью уверенным тоном, она не будет чувствовать себя столь беспомощной.
— Спасибо, — ответила Альма.
* * *В первые недели после смерти Беатрикс Ретта Сноу несколько раз приходила в «Белые акры», но у Альмы и Пруденс, поглощенных попытками наладить семейный бизнес, не находилось для нее времени.
— Я могу помочь! — говорила Ретта, но все знали, что она не сможет.
— Тогда я стану ждать тебя каждый день в твоем кабинете в каретной, — наконец пообещала Ретта Альме, когда ей отказали уже в который раз подряд. — Когда закончишь свои дела, приходи — и увидишь меня. Я стану разговаривать с тобой, пока ты изучаешь непостижимые вещи! И рассказывать невероятные истории, а ты будешь смеяться и дивиться. Ведь у меня всегда найдутся самые потрясающие новости!
Альме казалось, что у нее никогда больше не будет времени смеяться и дивиться с Реттой, не говоря уж о том, чтобы продолжить свои изыскания. После смерти матери она на некоторое время даже забыла, что у нее были какие-то свои занятия. Теперь она стала всего лишь щелкопером, писакой, рабом за письменным столом отца и управляющим пугающе большого поместья, медленно бредущим сквозь болото заброшенных всеми обязанностей. В течение двух месяцев она почти совсем не покидала пределов отцовского кабинета. И отцу не разрешала этого делать — насколько возможно, конечно.
— Мне нужна твоя помощь во всех этих делах, — умоляла она Генри, — или мы никогда не управимся.
А потом, одним октябрьским днем, не дождавшись, когда они закончат разбирать бумаги, считать убытки и принимать решения, Генри просто встал и вышел из своего кабинета, бросив Альму и Пруденс с ворохом бумаг в руках.
— Ты куда? — спросила Альма.
— Собираюсь напиться, — мрачно ответил он. — И знала бы ты, как мне это противно.
— Но отец… — возразила Альма.
— Сама закончишь, — буркнул он.
И она закончила.
С помощью Пруденс, с помощью Ханнеке, но в основном сама Альма полностью разобрала бумаги в кабинете Генри. Она привела в порядок все отцовские дела, решая одну непростую задачу за другой, пока все указы, предписания, распоряжения и постановления не были выполнены, ответы на все письма не отправлены, все счета не оплачены, инвесторы не удовлетворены, торговцы не умаслены, а жаждущие отомстить не успокоены.
