И на дерзкий побег - Валерий Николаевич Ковалев
— Так, начальники, — подошли к охранникам Лосев, Громов и Шаман, — разрешите взять пару обаполов.
— Не даете посидеть, тва… — зевнул Равлик и тут же получил от моряка удар кулаком в висок. Кость хрустнула. Хрюкнув, стрелок завалился набок.
Лосев с Шаманом, навалившись сверху, задушили второго. Бросили взгляды на делянку. Там было всё как обычно. Шаркали пилы, слышались крики «Поберегись!», с шумом и хряском рушились деревья.
А все пятеро, прихватив у убитых ППШ с винтовкой и поясные ремни с подсумками и кинжалами, уже вбегали под зеленые своды. Под ботинками пружинил мох, ветки хлестали по лицам. Звуки с делянки становились всё тише, а потом и вовсе пропали.
По знаку мчавшегося впереди Василия остановились. Приложив ко рту ладони, удэге трижды прокричал желной[97].
— Крю-крю-крю! — донеслось в ответ издалека слева.
— Туда! — махнул рукой.
Побежали снова.
Спустя ещё несколько минут эхо сзади донесло звук выстрела.
— Проснулись, суки, — прохрипел на ходу Трибой. — Щас организуют погоню.
— Не, — повертел головой Шаман. — По инструкции не положено. Теперь снимут посты, пересчитают и погонят всех в лагерь. Затем вызовут летучий отряд. Так что у нас фора будь здоров.
Тайга становилась гуще, спустились в неглубокий сырой распадок, из кустов вышел человек с собакой. Подождав, пока приблизятся, махнул рукой. Беглецы побежали за ним. Так продолжалось два часа, а когда силы иссякли, этот человек обернулся:
— Передышка, однако.
Василий познакомил друзей со своим отцом и его собакой. Человека звали Орокан, крупную серую лайку — Енгур, в переводе Волк. Старший удэге оказался общительным и приветливым. Тут же угостил всех табаком и сам закурил трубку с длинным чубуком, с интересом поглядывая на беглецов.
— Тоже были на войне, как сын? — задал вопрос на чистом русском.
— Были, отец, — кивнул Лосев.
— Начальник, смотрю, ты, — ткнул в грудь чубуком.
— Почему?
— Я так вижу. Ну ладно, — выбил о ладонь пепел, стряхнув на землю, сунул трубку за пазуху. — Ещё мало-мало пройдем и будем делать привал, — встал на ноги.
Двигались по бурелому и чащобам, пока солнце не стало клониться к западу. Вышли к большому озеру. Там стоял птичий гогот, вверху — росчерки перистых облаков, рядом темнела скалистая гряда.
— Тут и отдохнем, — Орокан остановился у подошвы горы.
Впереди виднелась широкая, сужающая кверху трещина. Вошли под своды, там обнаружились остатки кострища.
Беглецы, кроме Василия, тут же повалились наземь. Лайка умчалась на берег, а удэге, подозвав сына, вместе с ним извлек откуда-то охотничью понягу[98]. Распаковав, достали соленую кабанятину, пласт лососевой юколы[99], несколько холщовых мешочков, медный чайник и закопчённый котелок.
— Так, сходим-ка за дровами и водой, — через силу поднялся Лосев.
Прихватив топор с посудой, остальные тоже вышли из расщелины. На берегу набрали сухого плавника, надергали сухой травы, наполнили посуду водой и вернулись обратно.
Спустя ещё час в укрытии жарко горел костер. На деревянном тагане закипал чайник, беглецы подкреплялись горячей просяной кашей со свининой. Оставшиеся от завтрака хлебные пайки решили приберечь. Хлеба у Орокана с собой не было, только немного сухарей.
Затем, передавая по кругу две жестяные кружки, пили плиточный чай, закусывая тающей во рту юколой.
— Да, уже и не помню, когда так хорошо шамал, — довольно прогудел Громов, а Трибой громко икнул.
К концу ужина появился Ергун с носом в птичьем пуху и с жирным гусем в пасти. Аккуратно положил у ног хозяина.
— Вот это да, — присвистнул Лосев. Все, кроме удэгейцев, выпучили глаза.
— Добытчик, — потрепал старик жесткий загривок. — Сам поел да ещё нам принес.
— Очень уж он похож на волка, — сделал предположение Трибой и хотел погладить пса. Тот, оскалив клыки, тихо зарычал.
— А он и есть наполовину волк, — рассмеялся Василий. — За год, как меня взяли на войну, наша сука Кайя сбежала в тайгу, а спустя некоторое время вернулась с двумя щенками. Одного забрали мы, а второго брат отца — мой дядя. Ергун, как человек, всё понимает, только говорить не может.
— Да ладно. Скажешь тоже, — не поверил Шаман.
— Ергун! Дрова кончаются, — показал Василий пальцем на остатки хвороста.
Пёс насторожил топорки ушей, подойдя, понюхал хворост, и неспешной рысцой потрусил к выходу. Минут через пять вернулся, таща за собой сухую валежину. Оставив её у костра, подошел к Василию и уставился на него янтарными глазами.
— Молодец, — погладил его удэге, — можешь отдыхать.
Ергун зацокал когтями в темный угол расщелины и улёгся там, положив голову на лапы.
Начали готовиться ко сну. В ближнем ельнике насекли хвойных лап, отгребли пепел с прогоревшего костра, настелили сверху. Тесно улеглись на нагретый гранит и провалились в сон. По затянувшемуся тучами небу плыла луна, где-то в чащобах ухал филин.
Утро выдалось серым и туманным, моросил дождь. Перекусив всухомятку, уничтожили следы стоянки, тем же порядком пошли дальше. Впереди проводник, за ним цепочкой остальные. Замыкающим — Василий с трехлинейкой[100]. Автомат с запасным диском в чехле Лосев оставил себе.
По мере движения тайга менялась: к лиственному лесу добавился кедровый стланик и высокие, в охват, сибирские ели. В низинах стояли сырость и мрак, иногда попадались зыбуны[101], их обходили стороной. Встречались каменистые осыпи, журчащие ручьи и цветущие разнотравьем поляны. Жизнь в тайге била ключом. В кронах деревьев, кустарниках и на болотах с рассвета до заката колготилась живность, знаменуя торжество жизни.
Еды хватало. Уже на следующий день Ергун выгнал из густого ельника кабаргу[102], а Василий свалил её метким выстрелом. Остановившись, тушу разделали, набили мясом мешки, шкуру забрали. И пошли дальше.
А спустя ещё сутки кобель забеспокоился, унёсся назад и спустя полчаса вернулся. Подбежав к Орокану, сморщил черный нос и зарычал.
— За нами идут люди, — тут же сказал старик.
— Быстро они, — переглянулись беглецы.
И вот теперь группа уходила от погони.
Во второй половине дня вышли к извилистой реке, на берегу которой стояло зимовье. Старое с поросшей мхом крышей и распахнутой дверью. Рядом с
