Южный узел - Ольга Игоревна Елисеева
Палатка командующего продувалась сквозь поднятые пологи. Июль. Пекло. Когда Бенкендорф передал другу предложение возглавить осаду Варны, тот был счастлив. Теперь навалились дела. И старые, по управлению наместничеством, и новые — по осаде. Минутами не рад, что взялся.
— Ты посмотри на неё, — Воронцов отогнул матерчатый край так, что стали видны укрепления Варны. — Чудесный город.
Шурка был согласен. Разорять не хочется. Тем более в такую погоду.
— Наши наладились бить по минаретам, я запретил. Люди спасаются.
Варну не брали ещё ни разу. Девственница. Войти в неё — всё равно что без спроса хозяев проникнуть в сераль. А между тем не турки здесь живут, не их земля, не их город. Белый с красными черепичными крышами, с куполами мечетей, с бесчисленными лестницами и арочными переходами. Весь в цветах. В одуряющем аромате роз.
И природа щедрее, лето дольше, чем у нас. Оттого изобилие льнущей к ногам зелени. И вода — бирюзовое стекло, быстро уходящая в глубокую синеву, аж глазам больно. Особенно хороша по отмелям. Будто на блюде. Эти-то отмели и не позволили флоту адмирала Грейга подойти к крепости и начать осаду с моря.
— Коварно тут всё, — усмехнулся Михаил. — Для мира. Не для войны. Помнишь про нимфу Цирцею? Того и гляди, разнежимся, превратимся в свиней, а нас съедят.
— Между прочим, именно ты разрешил солдатикам купаться, — хмыкнул Бенкендорф. Палатка командующего стояла на самом краю холма, обрывавшегося каменистыми скатами в море. За расщелины цеплялись крошечные гнутые сосны. Внизу, на белой песчаной косе, очередной полк, свободный от рытья траншей и подведения снарядов, по свистку офицера бросался в воду. Гиканье, свист и плеск долетали аж до гребня.
— А пусть себе, — махнул рукой Воронцов. — Зачем мучить людей? Да и где они ещё увидят такое море?
Каков был в Париже, таков и остался. Бенкендорф завидовал другу. Вроде одних лет, а Михаил моложе. То ли грязи на него налипает меньше? То ли сам он из другого дерева?
За палаткой, впритык к краю утёса командующий поставил складное кресло. Ни с какой стороны его не видно, сидит, смотрит на море. Улыбается.
— Только не говори, что и ты ходишь купаться?
— На рассвете, — признался Михаил. — И ночью.
Шурку поразила одна мысль:
— А ты не сбежал ли сюда, голуба? От наместнических дел?
Граф засмеялся, как будто его застали с ложкой у банки варенья.
— Вон мои дела, на столе, кипой лежат. Надоели, смерть. Ещё и доносят…
* * *Воронцов прискакал в лагерь в коляске, за три дня проделав путь из Одессы. Обошёл расположение, поговорил с офицерами. Узнал, сколько нас, а сколько турок, присвистнул. Стал думать. Недаром десять месяцев топчемся. Нужны проломы. Стену обрушат только сапёры. Стало быть, просить у государя сапёрный батальон. А тут ещё этот Трузс! Турецкие пушки, оказывается, хороши и дальнобойны! Да они все позапрошлого века. Турки их вкатили на стены и покрывают наши траншеи…
Отвести людей из траншей. Тут возмутился государь. Насилу уговорили. Однако в сапёрах не отказал. Дал аж гвардейских. Только делайте что-нибудь!
Вообще на его величество действовали разумные доводы. Конечно, Ермолов прав: любит «кучиться». Но любит и саночки возить. Когда Шурка в Одессе сказал про донос, у графа руки затряслись: «Я же… Да пусть смотрит! Тоже нашёлся! За своё же хорошее… Лучше бы я сидел, не высовывался! Пусть бы все по уши в грязи тонули! Пили бы гнилую воду! Меня же и накажут!» Ангел его бил. Теперь новый начал?
Новый был мрачен. Сразу при встрече высказал недовольство. И сам поехал проверять. Пробовал воду из скважин. Кивал: жаль, глубже пока не можем. Топал по тротуарам. Диабаз — тяжёлый камень. А ракушечником мостить не годится. Под городом рыть не стоит, дома осядут. А если разбирать остатки старого турецкого замка Хаджи-бея? Уже жители растащили на дома? Шустро.
По мере объяснений лицо светлело. «Своих неприятелей знаете?» Кивок. «Чем ответите?» — «Ещё скважин пробью».
Тогда ли Никс решил поручить Воронцову осаду?
19 августа наши наделали глупостей. Государь и наделал, кто же ещё? Не терпелось. Пусть посмотрит на результаты. Посчитает в головах. Да, и, главное, незачем было доверять команду поляку, пусть и личному адъютанту, полковнику Залусскому, которому дали для разведки боем несколько эскадронов конных егерей и два батальона пеших.
С моря корабли Грейга мешали туркам подойти, так они пожаловали по сухому пути и встали целой армией напротив крепости. Вот что такое промедление! Залусский должен был всего-навсего прощупать границы их лагеря. Наскок -отскок. Сколько Шурка сам таких делал! Зла не хватало смотреть. Чуть подзорную трубу под ноги не кинул. Постыдился государя.
Зато тот на чём свет ругал беднягу-полковника: промедлил отступлением, не собрал людей, запутался, отходя, в кустарнике. Подставил головы своих под сабли мигом выскочившей турецкой конницы. А офицеры… Да, офицеры молодые, необстрелянные. И солдаты гвардейской пехоты, сколько ни тренируй, а всё в первом деле.
— Что это? Что! — Никс едва не топал ногами. — Где это видано! Кто их учил?!
Сам же и учил. На манёврах в Красном Селе. Но война — не манёвры. Александр Христофорович сохранял непроницаемое лицо. Только обронил:
— Прошу заметить, люди, под пулями не бывавшие.
— Да они поиск совершить не могут!
— Могут… при хорошем командире.
Государь воззрился на Бенкендорфа, аж глаза из орбит полезли.
— Ах, раз вы хороший командир, то поезжайте, подберите их и завтра повторите манёвр.
«Сие не манёвр». Но возражать не стал. Поехал. Егеря чуть не плакали. Убитыми более половины батальона. Сказал Залусскому пару ласковых.
— Почему оставили пехоту без прикрытия? Сами ускакали с кавалерией? Для вас те, кто на двух, а не на четырёх ногах, не люди?
Вместо растерянности и стыда в глазах полковника плеснулась ненависть. На мгновение. Но Бенкендорф заметил. Зря государь им доверяет. Бросят и ускачут. Сарматы хреновы!
В довершение ко всему было потеряно ещё и полковое знамя.
Это известие совершенно раздавило императора.
— Я не считаю возможным завтра повторить атаку, — прямо сказал Бенкендорф, когда тот собрал в палатке совещание. — В батальонах господствует дух уныния. Младшие офицеры потрясены поражением. Турки будут нас ждать, а людям трудно сражаться на земле, где лежат тела их же вчера убитых товарищей.
Государь помолчал.
— Когда на то пошло, то и вовсе надо бы их расформировать, чтоб не позорили…
— Ваше величество, — взмолился бывший командир Егерского полка генерал Бистром, ушедший на повышение, на дивизию. — Я знаю этих людей. Только неопытность командиров…
— Знамя потеряли, — сопел Никс. — Что вы о них ещё скажете?
— Знамя — не голова, — подал
