На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики - Фёдор Фёдорович Тютчев
Аня почти не участвовала в этих беседах. Сидя немного поодаль, у стола, она молча вязала или шила, и по ее задумчивому лицу легко можно было заключить, насколько далеко ее мысли от происходящих подле нее разговоров.
С отъезда Колосова молодая девушка заметно изменилась. Она сделалась серьезной, молчаливой, её беззаботный смех, раздававшийся то и дело в доме, умолк, даже петь она почти совсем перестала, что особенно огорчало старого полковника.
— Что же это ты приумолкла, певунья моя голосистая? — спросит он ее иной раз, ласково ловя за руку.
— Не поется что-то, отец, — тихо ответит Аня и идет дальше неторопливой, степенной походкой, заменившей ее прежнюю шаловливо-грациозную пробежку.
Тяжело вздохнет Павел Маркович и потупится. Он тоже за последнее время сильно сдал, как-то сразу постарел, осунулся.
— Видно, брат, и мне придется скоро на покой проситься, — не раз говаривал он Балкашину, сидя с ним вдвоем и уныло поводя глазами. — Укатали сивку крутые горки.
— Ну, ты-то еще молодец, послужишь еще не один год, — утешал старого друга Аркадий Модестович.
— Нет, куда уж нам, — безнадежно махал рукой Панкратьев, — дай бог еще один год протянуть, и затем шабаш, подам в отставку… Эх, не так, я думал, все это выйдет, да видно, воля Божья, ничего не поделаешь, кто мог думать…
Павел Маркович обрывал на полуслове и угрюмо умолкал. Молчал и Балкашин. Оба старика, словно по уговору, не распространялись о своем горе, тая каждый про себя душевные страдания.
Когда Аркадию Модестовичу на третий день сделалось совсем плохо, Павел Маркович не на шутку встревожился.
— Слушай, Аркадий, ты бы за лекарем послал, — посоветовал он, внимательно глядя в осунувшееся и побледневшее лицо друга.
Тот досадливо отмахнулся рукой.
— К чему? Разве лекарь мне может помочь? Нет, брат Павел, видно, приходит мое время к расчету строиться. Чувствую, смерть за плечами. Близко она, ох, близко. Мне теперь не лекаря звать надо, а попа. Вот оно что.
— Ну, уж и попа! — попробовал утешить приятеля Панкратьев. — Вот погоди, бог даст, Зина вернется, вскочишь, как встрепанный, и о смерти забудешь.
— Ты думаешь, она вернется? А я так, Павел, всякую надежду потерял. Спервоначала действительно стал было надеяться, очень уж я в Спиридова уверился; человек-то он сам по себе надежный: серьезный, смелый, к тому же и богатый, а в горах, сам знаешь, деньги первое дело; вот я и подумал: кто знает, может быть, ему и удастся разыскать мою голубку… Только, вижу теперь, пустая это была мысль. Малодушная. Как ни удал Петр Андреевич, а такое дело и ему не по плечу… Боюсь, пропадет он сам ни за грош, а Зины не выручит. Может быть, уже и убит, кто знает, бог весть, жива ли Зина… Эх, как подумаешь только, так все сердце кровью обольется. Хоть бы прибрал Бог скорее, перестал бы мучиться…
Оба старика сидели, опустив головы, не смея утешать друг друга. В комнате царила мертвая тишина. Где-то за стеной старуха-хозяйка ворчала на свою батрачку, и ее монотонный голос, как жужжание осенней мухи, надоедливо лез в уши.
Косые лучи солнца озаряли окна красноватым светом.
Неожиданно с конца улицы раздался дружный топот вскачь несущейся тройки. Грохот колес и звон бубенцов наполнили тишину. Хрипло залаяли собаки. Лихой посвист ямщика задорно и весело долетел издали, и вдруг все разом затихло. Тройка остановилась у крыльца домишка, где жил Балкашин. Слышно было только, как побрякивали бубенчики на отряхивающихся лошадях и тяжелое фырканье.
Старики недоумевающим взглядом молча переглянулись между собой.
— Никак к нам? Кто бы это мог быть? — вполголоса спросил Панкратьев, но Аркадий Модестович ничего не отвечал. Впившись руками в ручки кресла, напряженно выпрямившись всем телом и вытянув шею, он широко раскрытым взглядом упорно смотрел на дверь. Лицо его было бледно, как у мертвеца, рот полуоткрыт, выцветшие глаза горели лихорадочным огнем. В соседней комнате раздались чьи-то торопливые, быстрые шаги, дверь стремительно распахнулась.
— Зина, дочурка моя! — не своим голосом завопил Аркадий Модестович, протягивая руки и бессильно падая вперед, в объятия подбежавшей дочери, которая едва успела подхватить его и с помощью Павла Марковича удержать от падения на пол.
— Зинаида Аркадьевна, вы ли это, откуда? — растерянно бормотал Панкратьев, с трудом узнавая Зину. На его взгляд, она чрезвычайно изменилась. Похудела, вытянулась и как-то не то возмужала, не то погрубела. Большие глаза ввалились, и в них светилось затаенное, скрытое горе.
— Зина, Зиночка! — бессвязно лепетал тем временем Аркадий Модестович, снизу вверх заглядывая в лицо дочери и прижимаясь к ней всем своим старческим, иссохшим телом. — Зиночка! Ты? Ты? — Он как-то беспомощно, по-детски улыбался, в то время как из глаз его неудержимо текли по морщинистым щекам крупные, тяжелые слезы.
— Я, папаша, я, — ласково наклоняясь над стариком, твердила Зина, обнимая его и горячо целуя в голову и плачущие глаза, — я, самая, рады? Не ждали?
Она заглядывала ему в лицо, пораженная переменой, происшедшей в нем за эти полтора года, а он только беспомощно дотрагивался до нее своими старческими, трясущимися руками и тихо шептал: «Зина, Зиночка, дочурка моя!»
Прошло много времени, пока, наконец, Аркадий Модестович несколько успокоился. От сильного потрясения им овладела такая слабость, что Зина с Павлом Марковичем поспешили уложить его в постель, после чего он впал в легкое забытье.
— Вы посидите с отцом, а я выйду на минутку, тут близко, — краснея до корня волос, обратилась Зина к Панкратьеву.
— Куда? Зачем? — удивился тот.
Зина еще более смешалась. На мгновенье по лицу ее пробежала тень внутренней борьбы, но затем, овладев собой, она подняла голову и, глядя прямо в лицо Павлу Марковичу, спокойно и просто произнесла:
— Я пойду за сыном, он у меня оставлен тут, недалеко, у одной казачки… Я, видите ли, — пояснила она, — опасалась, что отцу будет слишком тяжело видеть его. Не правда ли?
Панкратьев ничего не ответил, но лицо его выразило смущение, не ускользнувшее от зоркого взгляда Зины.
«Если ему, чужому, стало как будто стыдно, когда он узнал, что у меня есть ребенок, — подумала Зина про Панкратьева, — то каково будет отцу? Хорошо, что я догадалась хотя бы в первые минуты свиданья не показывать ему своего сына, но что будет дальше?»
Она вздохнула и, потупив голову, вышла из комнаты.
Судьбе, однако, не угодно было, чтобы Аркадий Модестович узнал о существовании у него внука. Когда Зина час спустя вернулась обратно, она застала отца в бессознательном состоянии. Старое, больное сердце не выдержало выпавшего на его долю потрясения, и в ту же ночь старик
