Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине
Шубин ходил впереди их всех, как поводырь. В Камере Печатей с величайшим вниманием и наслаждением Федот Иванович вновь рассматривал замечательные фрески великих художников. В вилле Фарнезине перед картиной «Триумф Галатеи» речь зашла о ее творце — Рафаэле. Шубин говорил Демидову и его спутникам:
— Вот Рафаэль! Он жил только тридцать семь лет, и за такой короткий срок жизни чудесный гений его расцвел и осветил путь искусствам!..
Но недолго ему пришлось пояснять. Демидов, приблизившись к Шубину, сказал:
— Веди нас, Федот Иванович, в другие места, а то здесь, куда ни глянь, глаза разбегаются, не знаешь, на что и смотреть.
Вспомнил тогда Федот Шубин одну из древних римских церквей, где, как в Кунсткамере, напоказ были выставлены экспонаты католического шарлатанства. Повел он их туда из простого любопытства, дабы узнать, как посмотрят, что скажут русские знатные персоны, глядя на те предметы.
В церкви было сыро и прохладно. Два монаха подскочили с кружками и, поклонившись, потребовали мзду за вход в «святыню». Звякнули монеты. Один из монахов повел их в глубь храма, где при свете паникадила под низкими сводами на мраморных подножиях лежали стеклянные, окантованные позолотой киоты. Под стеклом в скромной «священной» простоте своей хранились изобретения хитроумных ватиканских церковников. Тут были разложены четыре ржавых железных гвоздя и копье деревянное с железным наконечником. Показывая эти вещи, Шубин пояснил:
— Вот, господа, по словам здешних монахов, этими гвоздями Христос был прибит ко кресту, а этим копьем ему нанесли рану под ребро…
Евтихьевна набожно перекрестилась и, склонившись, стала рассматривать гвозди.
Демидов, Гагарин и Мусин-Пушкин недоверчиво переглянулись и подошли к следующей витрине, похожей на стеклянный ящичек. В нем лежала порыжевшая кожаная киса, а около нее на бархате древние римские монеты числом тридцать штук.
— А вот это, — пояснил опять Шубин, — если верить здешним отцам духовным, это те самые тридцать сребреников, которые получил Иуда за Христа…
— Однако любопытно! — удивился Демидов. — Деньги тех времен, и как они прозеленели, будто и впрямь те самые!
А Мусин-Пушкин, улыбнувшись, тихонько срифмовал:
Эх, Иуда ты, Иуда,Продал дешево Христа.Если бы поторговался,Мог бы взять не меньше ста!..
Демидов расплылся в улыбке:
— Ну, вы — песнопевец, да и только!.. А все-таки находчивы здешние прислужники. Пожалуй, наших попов перещеголяют!..
— Наши попы не располагают подобными «доказательствами», — снисходительно заметил князь Гагарин, — слишком много понадобилось бы гвоздей, копий, сребреников и прочих вещей, кои заставили бы усомниться в их подлинности даже сильно верующих.
Шубин повел своих спутников дальше.
— А вот здесь, господа, — сказал он, показывая на следующий стеклянный ящик, — полюбуйтесь, клок волос якобы девы Марии. А полотно, кое под волосами богоматери, это пеленки Иисусовы, когда еще он во младенчестве в Вифлееме пеленался — с тех пор берегутся…
— Нетленные, — умильно проговорила Евтихьевна, лаская глазами Христовы пожелтевшие пеленки.
— Да, видать, полотнице крепенькое. Не то, что наш купчина Барышников на Смоленщине вырабатывает, — заметил Никита и, прикинув мысленно, сказал: — Одна тысяча семьсот семьдесят годов прошло, а тля не изничтожила..
Гулко топая по каменным плитам, они вышли из затхлой церкви на площадь, раскаленную солнечным зноем. Посидели перед фонтаном; посмотрели на каких-то красных усатых рыб, плавающих в огромной мраморной чаше вокруг фонтана; обменялись нелестными мнениями по поводу виденного в церкви и, взяв две легкие кареты с шелковыми покрывалами, договорились поехать в Колизей.
Вот они, сохранившиеся в своем величии развалины огромного древнего театра-цирка. Сквозь мрачные каменные проходы, местами поросшие высокой колючей травой, Шубин провел путешественников в амфитеатр Колизея. Показывая на арену, он долго рассказывал им о давно минувших кровавых забавах римских цезарей. В этом разрушенном временем цирке зрители развлекались страшным зрелищем умерщвления христиан. Казалось, что древние стены еще до сих пор отражают исступленные крики зрителей, которые в жажде крови спорили, бились об заклад, проигрывали друг другу целые состояния, а в это время кровь людская лилась и ручьями текла к гранитным барьерам арены…
— Эка страсть была, дичь и кровожадность одна! — воскликнул Демидов.
Мусин-Пушкин согласился с ним:
— Да! Жестокость и дикость вошли в историю Рима.
Евтихьевне захотелось вмешаться в их разговор.
— А сколько лет этому зданию? — спросила она.
— Многонько, — опередил Никита Шубина и шутливо добавил: — Почитай в книгах. Пожалуй, постарше тех Иисусовых пеленок будет.
— Сколько же тут сразу людей размещалось?
— Свыше ста тысяч зрителей, не считая участников и жертв кровавых ристалищ. А мучеников и гладиаторов тоже исчисляли в тысячах.
— Батюшки! — всплеснула руками Евтихьевна. — И откуда вы, Федот Иванович, об этом наведаны?
— Бывал я здесь в прошлый приезд; о многом от ватиканских монахов наслышан, сударыня… О Нероне рассказывали. Тот сам в роли артиста выступал…
Постояв под изуродованной аркой, они пошли вслед за Шубиным и попали в подвалы Колизея, напоминающие катакомбы. Здесь, по преданиям, когда-то содержались христиане, обреченные на гибель. Когда путешественникам надоело осматривать Колизей, Федот Шубин решил показать им трущобы римских окраин. Прикрываясь разноцветными зонтиками от яростного солнцепека, петербургские путешественники направились пешком осматривать Рим. Шли они узкими стиснутыми улочками, попадали в тупики и в такие переулки, откуда казалось трудным выбраться на простор центральных улиц и площадей. Солнце здесь не заглядывало в жилища, лишь узкой полоской на короткий миг падали его лучи на бугристую поверхность мостовых и исчезали немедля. На широких подоконниках в раскрытых окнах каменных, покосившихся от столетий домов лежали в тряпье закутанные чахлые дети. Тут им было теплее от дневного воздуха, нежели в сырых, холодных, тесных и неуютных жилищах. Всюду был невыносимый запах и теснота; сверху над улочками, на веревках, протянутых из окна в окно, проветривались какие-то подобия одежды. На узких тротуарах, прижимаясь к стенам, сидели дряхлые старики и старухи; и когда мимо них проходили русские путешественники, нарядные и, видимо, богатые, итальянцы просили у них подаяние. Евтихьевна успела раздать всю мелочь.
Никита Демидов хмурился и ворчливо спрашивал Шубина:
— Да будет ли конец этим вонючим дебрям?
— Всему бывает конец, — отвечал Федот.
— И куда ты нас затащил?
— Туда, где обитает большинство горожан. Вы знаете, как живут люди центральной части города, теперь посмотрите на трудовой народ, как он живет.
— Здесь ни одного работного человека не видно, — возразил Демидов, — старики, калеки и болезненная детвора, а где те, кто работает?..
— Работают члены их семейств, те, кто в силах, — пояснил Шубин, — можно спросить обитателей этих трущоб, и вы услышите, что трудовое население городских окраин спозаранку уходит работать на господ ради поддержки своего нищенского существования. Одни из них в мастерских и на фабриках, другие на полях и в виноградниках, третьи где-нибудь на рыбной ловле, — все работают, кроме тех, кто распоряжается. К сожалению, так неудобно построен не только Рим…
Шубин не стал продолжать. Почувствовал, что дальнейшие суждения задели бы Никиту Демидова и его приятелей. Наконец они выбрались из городских трущоб и, усталые, с испорченным настроением вернулись в гостиницу.
На другой, и на третий день, и еще несколько дней подряд Шубин сопровождал их в окрестностях Рима.
Демидов и его спутники в назидание потомству делали записи в своих дневниках:
«…Вчера видели Венеру Медицейскую…
Во Флоренции видели конные статуи. Обе лошади хороши и пропорции весьма изрядной…
Ездили в Портичи, влезали на гору Везувий и смотрели ее действие. Шубин ободрал башмаки и ноги…»
Более ценных и глубоких сведений демидовская компания после себя не оставила. Зато Федот Шубин использовал и эту поездку с наибольшей для себя пользой.
В то время, когда Демидов и его спутники праздно разгуливали по Флоренции, Шубин изучал достопримечательности этого города. Вместе с Демидовым и его спутниками он побывал однажды во Флорентийском оперном доме. Здесь они слушали оперу. А главное, что всего более удивило его и Никиту Демидова, — это быстрое, в преудивительной скорости обращение сцены в сад, лес и даже в море. Шубин неоднократно и ранее бывал во Флоренции, приезжал сюда из Рима, но теперь, когда путешествовал с Никитой Демидовым, он имел больше свободного времени для осмотра города и мог себе представить, что едва ли доведется ему еще когда-либо побывать в Италии. Флоренция была родным городом Микеланджело, здесь он родился, здесь он как гражданин и воин в 1527 году, будучи на стороне воевавшего народа, строил укрепления, и здесь в церкви Санта-Кроче покоился его прах. Шубин знал о жизнедеятельности этого великого человека.
