Борис Карсонов - Узник гатчинского сфинкса

— Да. Это в предыдущей газете. Вот она. Адмирал Кейт обнародовал, что велит повесить всякого корабельного капитана, который вздумает вспомоществовать Массене в случае его побега.

— Выходит, что прижали французов? — задается риторическим вопросом судья.

— Тут вот из Мангейма передают.

— Что из Мангейма? — оживился Коцебу.

— Командующий королевскими войсками генерал-поручик князь Гогенлое обнародовал полученное им от генерала Крея известие, что генерал Мелас опять разбил французов в Италии и что Генуя сдается на капитуляцию.

— Неужто? — судья с сомнением покачал головою.

— Вы правы, Федор Иванович. Нынешнее сообщение это не подтверждает. Вот извольте: Генуя держится еще и по сие время, и Массена надеется, Буонапарте и Бертье освободят его от осады. Уверяют, что в городе ежедневно мрут с голоду до 20 человек.

— Ну, ежели сам Буонапарте… Ежели так… Массена вырвется, — твердо сказал Грави.

— Какие новости по России?

— На Петровском театре играется опера «Венецианская ярмарка».

— Федор Карпыч, кажись, вы говаривали, что близко знались с сенатором и сочинителем Державиным?

— Что-нибудь о нем?

— Извольте, прочту: «В книжную лавку купца Калчугина, что на Никольской улице, вступило в продажу новое сочинение г. Державина под названием «Переход в Швейцарии через Альпийские горы Российских Императорских войск под предводительством Генералиссимуса». Книга в бумажной обложке, ценою сто пятьдесят копеек, а с пересылкою два рубли».

— Верно, что-то стоящее! — уверенно сказал Коцебу. — Если бы заполучить сию книгу, то можно бы было ее перевесть на немецкий язык.

— Какой россиянин не слышал о сем подвиге армии Суворова! — судья щелкнул пальцами.

— О том много в прошлом годе писали, — заметил Ванюша Соколов.

— А вот из Тобольска, — сказал Бурченинов.

— О, весьма любопытно!

— В самом деле, о чем?

— О том, что в Тобольской губернской школе ученикам испытание было. Ученики всех четырех разрядов и класса татарского языка вопрошаемы были по преподаваемым учебным предметам. А присутствовали при сем сенаторы Ржевский с Левашовым и губернатор Кошелев с горожанами. Корреспонденция большая.

— Андрей Васильевич, разрешите взглянуть? — попросил Коцебу.

Он самым внимательным образом перечитал газетный текст. В разделе «Объявления» узрел, что вышло в свет еще одно сочинение Гаврилы Романовича Державина «Памятник герою» ценою в 30 копеек.

— Я имел честь познакомиться с Матвеем Петровичем Ржевским и Федором Ивановичем Левашовым на обеде у губернатора. Сановники весьма достойны уважения…

Седьмое июля. После стоявшей жары чуток поостыло. Утро было сырое и туманное. Коцебу встал до солнышка, скотину еще не выгоняли. Прохладной тропкой дошел до старицы. На небольшом мыску, среди плотных вербных зарослей, разделся. За ночь вода, казалось, еще более потеплела. Легкий рваный туман стоял над рекой. У травяного подмытого берега плескалась рыба. Тишь стояла немыслимая.

Раза два-три окунулся. На дне вода была много прохладнее, и потому пока он плескался и плавал, почувствовал даже небольшой озноб.

Как-то совсем незаметно выкатилось из-за города солнышко, будто огненными струями, оно залило все окрест, и туман исчез, верно, сама река поглотила его. Откуда ни возьмись, с криком появились чайки. В прибрежных кустах зашумели воробьи, зацвикали какие-то птички. Послышались стук калитки, хлопанье пастушьего кнута. В Шаврино замычали коровы. И тут вдруг давно забытая мысль нечаянно озарила. Да, да, он вспомнил. Циммерман, «железный лоб» Бардта, Ревель, ночной полумрак церкви Олевисте… Там, отрешенному от всего земного, вдруг открылась ему вместе со святостью некая изначальная истина бытия. Да, да, хотя и били его в Германии, напускали псов гончих, улюлюкали, травили, обвиняли во всех грехах смертных, но да простит им господь их злую волю. А что касается до него, так это, может, все к лучшему: не давали благодушествовать, почивать, пользоваться розовыми очками. Может быть, они даже больше были ему нужны, нежели он им, — как приправа, горчица, перец.

Одним словом, враги острят нашу мысль и тренируют мускулы!..

Росси уже собирал на стол, когда Коцебу вошел в комнату.

— Сеньор, я поздравляю вас!

— С чем ты меня поздравляешь, Пьетро?

— Как? Неужто вы не рады такому чудесному дню? Не рады, что бодры, здоровы и, смею думать, даже счастливы?

— Да, вот если бы чуток счастья… Впрочем, ты прав. Вот когда давеча я купался, знаешь, подле Шавринского мыска, вышел из реки, растерся полотенцем, помолился на солнышко, и впрямь, Пьетро, так хорошо стало, легко и… радостно! Черт знает от чего бы? Но это так. Было!

— Я вам уже не однажды говорил, что счастье сидит в нас и только от нас и ни от кого более зависит — дать ему малость порезвиться с нами или же загонять еще глубже вовнутрь. Только и всего!

— Ну, допустим, не только… Впрочем, чем ты сегодня, сударь, будешь нас потчевать?

— Трепанги, сеньор, отменяются, ибо они, как правило, подаются под ущерб луны или новомесячье с молодым хересом. А посему сегодня у нас будет королевский завтрак: яичница с кофием.

— Брависсимо, Пьетро!

По обыкновению, с утра Коцебу занимался своими Записками, когда около десяти часов к нему зашел Грави. Схватив лежавшую на столе колоду карт, он принялся раскладывать гран-пасьянс.

«Этим он нередко выводил меня совершенно из терпения, потому что нужно было целые часы оставаться свидетелем столь бесцельного занятия. Этот милый человек не подозревал, чтобы в Кургане кто-либо мог дорожить временем, а тем более ссыльный. Он занимался раскладыванием пасьянса до одиннадцати часов.

В глубоком молчании и со сдержанным неудовольствием я ходил взад и вперед по комнате, ожидая, когда он кончит. Вдруг Грави спросил, не хочу ли я что-нибудь загадать на карты?

— Спросите оракула, скоро ли я увижу мою жену?

По картам получилось, что Христина Карловна вскоре должна приехать ко мне в Курган. Чему, наверное, более, чем я сам, радовался этот большой и простодушный ребенок…»

Через час после ухода судьи в дверь проскребся Росси.

Коцебу, не выпуская пера, недовольно обернулся.

— Сеньор, есть новость.

Коцебу поморщился. Опять о каком-нибудь своем любовном похождении, которых, кстати, у него было уже не менее дюжины.

— Пьетро, я же запретил тебе заходить, когда я работаю!

— Из Тобольска приехал драгун, чтобы вас взять.

Коцебу онемел. Свет померк для него. В Тобольск? Зачем? Неужто погонят далее, воглубь, в рудники, может, даже на Камчатку?

Первое желание, скорее инстинктивное, — бежать, не даться. Он машинально ладошками прошелся по поясу, холщового мешка с деньгами на нем не было. А в крайнее окно уже увидал возбужденную толпу, приближавшуюся к дому. Впереди — Грави, за ним — драгун с пером на шляпе. Росси, подперев косяк, закрыл дверь. Поздно. Обложили.

Коцебу отпрянул от окна. Метнулся по комнате туда-сюда. Снова к окну. Но что это? Заметивший его Грави машет рукою и улыбается. Наконец, судья поспешно вбегает в комнату.

— Федор… Федор Карпыч, вы свободны! — старик бросается ему на шею.

— Ваше благородие, вам депеши от губернатора. — Драгун вручает Коцебу несколько писем и кипу газет.

Коцебу пытается вскрыть конверт, но руки дрожат, а сургуч держит крепко. Наконец, голубой листок в руках. Свою записку губернатор писал по-французски.

«Сударь!

Радуйтесь, но умерьте свое восхищение; слабое ваше здоровье того требует. Предсказание мое сбылось. Я с приятным удовольствием объявляю вам, что всемилостивейший государь император желает вашего возвращения.

Требуйте все, что вам нужно, — все будет вам доставлено и о том уже приказано.

Поспешите и примите мое поздравление.

4 июля».

— Что будете делать? — спросил Грави.

— Как что? Ехать!

— Когда?

— Сию минуту.

— Так надобно же собраться.

— Пьетро, шибай все в мешок!

— Хорошо, — с улыбкой сказал Грави, — насчет лошадей я распоряжусь.

Но вскоре судья вернулся.

— Федор Карпыч, у нас сегодня престольный праздник. Это очень большой праздник города. Будет крестный ход, в коем я обязан принять участие. Настоятельно прошу и вас почтить сие присутствием… Знаю, чувствую, понимаю! Времени это много не займет. Ну каких-то полчаса. Что значат эти несчастные тридцать минут и… вечность?

— Ах, милейший Федор Иванович, Федор Иванович. Полагаю, что мое присутствие с вечностью не сравнить, но…

— Вы обязаны это сделать. Это зачтется вам вместо напутственного молебствия. Троица — заступница ваша…