Марк Фруткин - Возвращение Фабрицио

— Дурак! Я был ее карликом. Я был Гонзага, это кое-что значило, но не для ее отца. В то время я служил лишь мишенью для насмешек, оказался обреченным развлекать ее, вытаскивать из обычного для нее отчаяния. Только я мог ее рассмешить. И что это был за смех: безудержный, темный и густой как земля, глубокий и круглый как луна. Но я был всего лишь карликом, ее маленькой игрушкой, ее очаровательным горбуном. Она знала о моей любви не больше, чем знает леопард о боли, что причиняет маленькой беззащитной твари, вонзая в нее зубы. Она бы рассмеялась, заговори я о любви, расщепила бы меня надвое изумленным взглядом. Я молчал и ждал.

— Ждал? Чего же? — спросил Арлекин.

— Я не знал. Ждал, когда что-то случится, что-то изменится, что-то спустится с небес и все исправится. Но этого не произошло. Тогда я нашел безумного поэта с его поэмой бессмертия. Он продал ее мне за три золотых и бочонок вина. Я продолжал ждать, но в глубине моего сознания созревал план. Чем больше расцветала с годами ее красота, тем сильнее становилась моя горечь. Я никогда не получу ее, не смогу ею обладать. Как жесток Бог, пославший сей соблазн уроду вроде меня! Неодолимое искушение. Ее осаждали поклонники, толпы молодых людей стучались в двери замка. Но я был на особом положении. Я первым принимал поклонников. Их всех, каждого, заставляли ждать в прихожей, где находился только я. Девушка думала, что верный карлик развлечет юношей, пока они дожидаются. Я использовал время с толком. Одному — удачно произнесенное сомнение. Другому — слух о том, что богатство семьи скоро сменится огромными долгами. Ложь о том, что ее интимный запах ужасен. На самом деле было совсем наоборот. Одному потрясенному поклоннику я шепнул о ее бесплодии. Другому — рассказал про ее гнев из-за смерти рожденного ею младенца, добавив, что тот родился с рожками и раздвоенными копытами. Юноши были не чета мне. Только что ждали, сраженные страстью, а в следующий миг уже убегали, терзаясь страхом и сомнениями. Она так и не вышла замуж.

— Ты жестокий человек. — Арлекин грустно смотрел на девушку.

— Есть во мне и хорошее. — Мантуанец погладил по голове стоящего рядом мастифа.

— А поэма? — спросил Панталоне.

— В конце концов я отдал ей поэму, не сказав, какой волшебной силой она обладает при чтении вслух. С тех пор девушка ее читает. Снова и снова. Темное искусство высшей пробы. Никто ее не получит. Никто и никогда. Даже смерть.

Через час Арлекин и Панталоне уже ехали назад в Кремону. Уго дал им на обратную дорогу свою карету и кучера.

— Нам надо спешить, представление ждет, — кричал Арлекин.

Когда они садились в карету, Уго сказал:

— Старик, скоро я закончу твою скрипку. Ах, что это будет за скрипка! Красотка будет твоей, не сомневайся!

Зрители на площади словно проснулись и поняли, что на сцену вернулись Арлекин и Панталоне. Представление возобновилось.

На сцене стоял стол, накрытый к ужину. Три тарелки, четыре пустых блюда, три кубка и кувшин вина из голубой глины.

К столу подошли Аврора и Оттавио. Он поклонился, она присела в реверансе, он усадил ее в кресло и сел рядом.

На Оттавио был плащ с красным подбоем, накинутый на плечи, широкий круглый белый воротник, штаны до колен и кожаные башмаки. Он снял фетровую шляпу с широкими полями и тряхнул черными волосами, доходящими до плеч.

Волосы Авроры прикрывал плотный кружевной шарф. На ней была длинная алая юбка до пола. Кожа красотки светилась, глаза сияли, а платье предлагало полюбоваться изрядным декольте.

К столу подошел Арлекин с наброшенным на руку полотенцем и поклонился:

— Buona sera.[22] Синьора сегодня восхитительно выглядит, а вы, любезный синьор, настоящий благородный кавалер. Что желаете? Есть чудесный каплун, только что зажаренный.

— Не голубь?

— Нет, нет. Настоящий каплун, господин.

— Тогда подавайте.

Арлекин пошарил в своих широких штанах, вытащил за ногу сочного жареного каплуна и шлепнул его на блюдо.

— Пирог с дроздами?

— О да. Я его люблю, — улыбнулась Аврора.

Арлекин снова покопался в штанах и вытащил большой пирог, он него еще шел пар.

Из сапог шут извлек полдесятка булочек и также положил на блюдо, затем выудил из-за пазухи пышную кисть винограда. Из кувшина он налил вина в кубки и удалился, кланяясь.

— Приятного аппетита, — бормотал он.

Стоило влюбленным притронуться к кубкам и посмотреть друг другу в глаза, на сцену прокрался Панталоне. Его ширинка топорщилась. Он с вожделением смотрел на Аврору, но пробирался к столу осторожно, опасаясь гнева Оттавио.

— Можно к вам присоединиться?

Оттавио поднял глаза. Поколебавшись секунду, он улыбнулся:

— А, Панталоне. Да, конечно. Все забыто. Я знаю, и она знает, и все остальные, — он обвел толпу широким жестом, — знают, что ты всего лишь похотливый старый пес. Только один ты и не знаешь этого.

Панталоне пожал плечами:

— Ничего не могу с собой поделать. В присутствии прелестной женщины я совершенно беспомощен. Юная девушка и меня заставляет чувствовать себя юным. — Он опустил голову. — Я… боюсь старости.

— Да, я понимаю.

— Желание не умирает, разве ты не видишь?

— В твоем случае, старый пес, оно даже не болеет.

Панталоне уселся, и все трое принялись есть и пить.

В какой-то момент Аврора потянулась через стол за кувшином вина. Панталоне заметил, как рука ее тянется к вину, и легко подтолкнул кувшин, чтобы она не достала. Аврора потянулась снова, наклонившись над столом. Он отодвинул кувшин еще дальше. Оттавио, занятый ножкой каплуна, ничего не заметил. Аврора потянулась снова, и все равно не могла ухватить кувшин за горлышко. По мере того как она наклонялась, демонстрируя роскошный вырез платья, глаза Панталоне раскрывались шире и шире. Он облизал губы. Наконец Аврора достала кувшин и снова села.

— Болван, — прошипела она.

Вернувшись к трапезе, Панталоне в пароксизме возбуждения никак не мог оторвать птичье крылышко. Он сильно дернул, и капля жира, пролетев по воздуху, упала в нежную ямочку между ключицами Авроры. Она с удовольствием обгладывала кость и не заметила этого. Панталоне наблюдал, как блестящий шарик жира скатывается ниже.

— Позволь, я сотру. — Он протянул руку к ее груди.

Оттавио вскочил на ноги и вытащил короткий меч:

— Оставь, старый пес, или выйдешь из-за стола без лапы!

Капля жира тем временем скользнула в ложбинку между грудями.

— Оставь, старик, — предупредил Оттавио. — Она стечет по животу, задержится между ног, мне будет чем полакомиться ночью.

Панталоне повесил голову, оттолкнул тарелку и всхлипнул, скрипя зубами и бормоча про себя:

— Где же эта проклятая скрипка?

Аврора повернулась и посмотрела на него:

— Думаю, он выпил слишком много вина.

Оттавио кивнул:

— Его кровь превратилась в уксус. Сердце замариновалось. Оставь его.

Глава 10

Говорят, в одно прекрасное утро Камбьяти заметили стоящим на вершине башни. От него исходило неописуемое сияние. По словам очевидцев, он спрыгнул с башни и поначалу падал, как обычный человек, но вдруг оказалось, что он плывет вниз легко, как лист дерева. На площади, куда он приземлился, нашли только сутану и больше ничего.

Трудный разговор

Микеле Аркенти свернул на узкую улочку, направляясь на очередной урок латыни с Элеттрой. Булыжники мостовой уже источали жар. Адвокат понял, что о латыни думает в последнюю очередь, и подозревал, что она тоже. Он был в замешательстве по многим причинам. Влюбленный священник. Влюбленный в молодую женщину, она помолвлена, день ее свадьбы назначен. Смятение его усиливалось оттого, что он не был с ней честен. Скрывал свои чувства, использовал ее, пытаясь выведать тайну герцогини. При этом он начинал подозревать, что девушка и герцогиня в свою очередь используют его, чтобы обеспечить успех кандидатуры Камбьяти. Но девушка неотразима, неотразима…

Он остановился, осознав, что последнюю мысль произнес вслух. Адвокат дьявола оглянулся, проверяя, не слышал ли его кто-нибудь, и поспешил дальше. Вскоре он уже стучался в тяжелые двери герцогского дворца.

— Нам придется прервать занятия латынью на некоторое время. Мне предстоит ненадолго съездить в Казале Монферрато.

Элеттра отложила книгу, устав от медленно продвигавшейся работы над переводом. Она потянулась к чаше на столе и взяла большую красную виноградину величиной почти с абрикос. Аркенти наблюдал, как она вонзает в нее острые белые зубки и закрывает глаза, наслаждаясь вкусом. Не открывая глаз, она тыльной стороной руки вытерла уголок рта.

— Зачем? Что там?

— Выяснилось кое-что, имеющее отношение к расследованию дела кандидата.