Марк Фруткин - Возвращение Фабрицио

Фабрицио помешивал содержимое большого тигля на огне. Сверяясь с открытой книгой, он перевернул страницу, потянулся за кувшином, стоящим на полке, высыпал его содержимое в тигель и снова перевернул страницу. Он выпрямился.

— Половина репы? Должно быть, корнеплод содержит какую-то живительную субстанцию.

Фабрицио вышел из лаборатории. Он вернулся через секунду с репой в руке. Положив ее на стол, он порезал половину на кусочки и бросил их в тигель, оставив вторую половину на столе. Через несколько мгновений жидкость, которая до этого была темно-серого цвета, сделалась ярко-золотистой. Увидев это, ошеломленный священник снова сверился с книгой.

— Еще один ингредиент… горсть доброго чернозема.

Он устремился в огород позади лаборатории.

Пока его не было, в комнату с кипящим тиглем вошел Омеро. Он почувствовал приятный запах и увидел на столе половинку репы.

— О? Суп из репы? Странный цвет.

Он взял ложку, зачерпнул немного супа и попробовал на вкус.

— Совсем несоленый.

Высоко на полке стояла солонка. Схватив ее, Омеро щедро посолил суп. Жидкость утратила густой золотистый оттенок и снова стала серой. Слуга снова пробовал варево, когда из сада вернулся Фабрицио с горстью земли.

— Это для супа?

— Для супа? Для какого супа?

Омеро взглянул на тигель:

— Там соли не хватало. Сейчас в самый раз.

— Соль? Ты насыпал в мой состав соли?

Фабрицио заглянул в тигель, и сердце его оборвалось. Он упал на стул.

— Не знаю, убить тебя или разрыдаться!

— Я увидел репу… подумал… — Он помолчал. — Вы можете снова его сварить. Положите то же самое, вот и все.

Фабрицио махнул свободной рукой.

— Это требует такой исключительной точности. Должно повезти, чтобы все получилось. Положение и фазы звезд и планет должны быть самыми благоприятными. Они должны выстроиться идеально. Один миг — и все меняется. Это невозможно, невозможно… — Он наклонился вперед, ощутил запах земли на ладони и вздохнул. — Омеро, что, по-твоему, это значит? «Камень, но не камень, драгоценность, лишенная ценности, предмет многих форм, не имеющий формы, неизвестное, что всем известно». Легендарная тайна философского камня. Как ты думаешь? Что это может быть?

Омеро пожал плечами:

— Загадка, конечно.

Фабрицио внезапно передумал обсуждать столь глубокие понятия со слугой.

— Разумеется, загадка. Не знаю, зачем я тебя спрашиваю. Должно быть, всему виной внезапное отчаяние, которое я чувствую оттого, что никогда не достигну его, никогда не найду философский камень.

Последние слова Омеро не услышал. Он был занят, роясь под столом, где неделей раньше спрятал бутыль вина.

Пьеса. Действие 5

Уго Мантуанский со своим мастифом вел Арлекина и Панталоне сквозь комнаты и коридоры своего замка, в которые десятилетиями почти никто не заглядывал. Они топали, поднимая облачка пыли.

— Куда мы идем? — прошептал Панталоне.

— Он сказал, что хочет нам что-то показать. Кажется, для него это важно. — Арлекин видел перед собой блестящие тестикулы пса и длинный хвост, болтающийся из стороны в сторону.

Панталоне громко рыгнул и сразу вспомнил чесночный соус, которому они только что воздали должное, снова ощутив во рту его вкус. Арлекин помахал рукой в воздухе. Мантуанец не обратил на них внимания.

Почти час они шли по коридорам, которые, казалось, закручиваются словно кишки, по сумрачным комнатам, проходили мимо окон, наполненных перезрелым персиковым закатом. Через одно окно Арлекин увидел болота, тянувшиеся на многие мили. Зловонные озера стоячей воды, утыканные плотными пучками тростника. В другом окне он заметил двор, заполненный изогнутыми колоннами, уходящими в никуда. Троица двигалась дальше сквозь сгущавшуюся тьму.

— Не нравится мне это, — сказал Панталоне.

Наконец они пришли в комнату, вход в которую был заложен кирпичами до половины человеческого роста.

Уго остановился и обернулся к ним. Глаза его стали влажными и печальными. Он поднял руку:

— Берегись, Панталоне. И ты тоже, болван. Это любовь.

В комнате, на резном деревянном стуле с потертым бархатным сиденьем пурпурного цвета сидела женщина, или, скорее, девушка, или, точнее, существо, что некогда, очень давно, было девушкой. Она выглядела невероятно иссушенной, почти как мумия.

— Фу. — Панталоне отвернулся.

— Смотрите на нее, — потребовал Уго. Лицо его светилось восторгом. Арлекин понял, что он тосковал по девушке, пристально глядя на нее, думая о далеком прошлом. В лице горбуна читались поровну удовольствие и боль.

Актеры снова посмотрели на девушку. На плечи ее был накинут шелковистый соболий палантин, орехово-коричневый, серебристый на концах. Голова мертвого соболя кусала собственный хвост. В руках девушка держала переплетенный пергамент, такой же высохший и сморщенный, как ее лицо и руки. Казалось, она неотрывно на него смотрела.

Ее губы очень медленно двигались.

— Она живая! — Панталоне отшатнулся. — Dio mio! Она жива!

Арлекин изумленно уставился на нее, разинув рот.

Уго пожал плечами:

— Жива. Да, можно сказать и так. Она читает поэму, которая дарит ей бессмертие. Поэт обладал огромной силой. Он сказал, что она не умрет, пока читает его творение.

— Но она стареет? — заметил Арлекин.

— Да, — сухо ответил Уго с неподдельной грустью. — Она стареет.

Арлекин подался вперед:

— Я не слышу поэмы. Я хочу ее услышать.

Уго схватил шута за плечо и грубо оттащил назад:

— Нет! Стоит тебе услышать поэму, ее звуки, ее неотразимые рифмы захватят тебя навсегда. Ты не сможешь от них оторваться.

Комната была завалена бесценными предметами, покрытыми толстым слоем пыли. Поблекшие изображения богов и богинь в их пышных райских садах. Две лютни с перламутровыми инкрустациями, изображавшими сбор винограда. Три скрипки и виолончель. Казалось, инструменты шепотом переговариваются. Книги с застежками, сложенные колокольнями на столе и на полу. Драгоценные ожерелья и браслеты, сваленные в кучу на матовом золотом подносе. Бронзовые статуэтки, одни довольно красивые, другие немыслимо уродливые. На стенах теплого песочного цвета изображены персиковые и грушевые деревья. Позолоченный потолок украшен резными херувимами и ангелами, словно только вернувшимися с ночного кладбища. Шкафы заморского черного дерева завалены монетами, медальонами, драгоценными камнями, древними рукописями, золотыми и серебряными кубками, распятиями. Там же лежал череп с глазами из оникса. Лоб его украшала изящная арабская вязь.

— Ты любил ее? — спросил Арлекин.

Уго не ответил, он продолжал смотреть на девушку.

— Расскажи, какой она была прежде, — попросил Панталоне. — Per favore.[21]

Уго посмотрел на старого прохвоста, пытаясь понять, что стоит за этим вопросом. Затем он отвернулся и заговорил, не отводя глаз от девушки:

— У нее были ясные голубые глаза, как расплавленное небо. Хриплый голос, от которого все во мне переворачивалось, так неожиданно звучал он в столь юных устах. Голос намекал на скрытые в ней глубины, глубины, в которые я хотел погрузиться, испить их до дна, пока не захлебнусь в их нежном сумраке. Она носила одежды из струящегося шелка. Ее формы были плавными, кожа прохладной. Когда она шла по саду, плоды сливовых и абрикосовых деревьев, возбужденные ее присутствием, лопались, истекая сладким соком. Если она прогуливалась в тени липовых деревьев, певчие птицы заходились переливчатым арпеджио, стараясь ей понравиться. Если входила в комнату, полную цветущих девушек и юношей с дерзкими глазами, она тут же привлекала всеобщее внимание, без малейшего усилия.

Он замолчал, и Арлекин спросил:

— Так почему ты на ней не женился?

— Дурак! Я был ее карликом. Я был Гонзага, это кое-что значило, но не для ее отца. В то время я служил лишь мишенью для насмешек, оказался обреченным развлекать ее, вытаскивать из обычного для нее отчаяния. Только я мог ее рассмешить. И что это был за смех: безудержный, темный и густой как земля, глубокий и круглый как луна. Но я был всего лишь карликом, ее маленькой игрушкой, ее очаровательным горбуном. Она знала о моей любви не больше, чем знает леопард о боли, что причиняет маленькой беззащитной твари, вонзая в нее зубы. Она бы рассмеялась, заговори я о любви, расщепила бы меня надвое изумленным взглядом. Я молчал и ждал.

— Ждал? Чего же? — спросил Арлекин.

— Я не знал. Ждал, когда что-то случится, что-то изменится, что-то спустится с небес и все исправится. Но этого не произошло. Тогда я нашел безумного поэта с его поэмой бессмертия. Он продал ее мне за три золотых и бочонок вина. Я продолжал ждать, но в глубине моего сознания созревал план. Чем больше расцветала с годами ее красота, тем сильнее становилась моя горечь. Я никогда не получу ее, не смогу ею обладать. Как жесток Бог, пославший сей соблазн уроду вроде меня! Неодолимое искушение. Ее осаждали поклонники, толпы молодых людей стучались в двери замка. Но я был на особом положении. Я первым принимал поклонников. Их всех, каждого, заставляли ждать в прихожей, где находился только я. Девушка думала, что верный карлик развлечет юношей, пока они дожидаются. Я использовал время с толком. Одному — удачно произнесенное сомнение. Другому — слух о том, что богатство семьи скоро сменится огромными долгами. Ложь о том, что ее интимный запах ужасен. На самом деле было совсем наоборот. Одному потрясенному поклоннику я шепнул о ее бесплодии. Другому — рассказал про ее гнев из-за смерти рожденного ею младенца, добавив, что тот родился с рожками и раздвоенными копытами. Юноши были не чета мне. Только что ждали, сраженные страстью, а в следующий миг уже убегали, терзаясь страхом и сомнениями. Она так и не вышла замуж.