Даниил Мордовцев - Господин Великий Новгород
— И стоят на том?
— Стоят накрепко.
— Хорошо! Похваляю вас.
«Собиратель земли русской» глубоко вздохнул, точно бы камень свалился с его груди: он нашел «зацепку», которой напрасно искал столько лет... Сами новгородцы назвали его «государем» — «титло государское дали»...
Через полтора месяца в Новгород явились послы великого князя... Как? Зачем? Никто ничего не знал.
Заговорил вечевой колокол, замоталась из стороны в сторону седая голова Корнила-звонаря.
Собралось вече. Явились на помосте московские послы.
— Шапки! Шапки долой! — послышалось в толпе.
Послы были в шапках, потому, может быть, что видели, что и все вече не сымало шапок.
— Долой шапки перед Господином Великим Новгородом! — закричали уже сотни голосов.
— Перед Новгородом, что перед храмом Божим, ломай шапку!
— Новгород — та же церква! Сымай шапки, не то сшибем!
Послы сняли шапки; но говорить медлили.
— Сказывайте! Почто есте посланы? — раздавались голоса.
Один посол выступил вперед, поклонился и откашлялся.
— Осударь великий князь Иван Васильевич всеа Русии, — начал он немножко дрожащим голосом, — велел спросить Новгород, отчину свою: какого государства он хочет?
Все, казалось, замерло после этих слов, точно все дышать перестали. Так бывает в воздухе перед бурей, когда птицы торопятся под деревья, а деревья как бы головы склоняют от страху.
И буря разразилась. Заходили плечи и головы, замахали руки...
— Государства! Каково государства?
— Мы не хотим никаково государства!
— Не надоть нам государства!
— Мы сами государство!
Посадник, стоявший рядом с послами тоже без шапки, был бледен. На груди его заметно колыхалась золотая гривна.
— Ишь осерчали дитушки, — улыбался с своей колокольни звонарь. — Осерчал Господин Великий Новгород. Поделом им, татарским объедкам...
Когда буря несколько утихла, московский посол снова откашлялся.
— Дайте слово молвить, — начал он.
— Говори да помни, где ты!
— Великий Новгород, — продолжал посол, — посылал к великому князю от владыки и от всех людей Великаго Новгорода послов своих, Захара да Назара, бить челом о государстве, и послы назвали великого князя государем!
Эти слова вызвали новую бурю...
— Вече никово не называло?
— Вече никогда не называло великово князя государем! Какой он нам государь!
— От века того не бывало, как и земля наша стала, чтоб какого ни на есть князя мы называли государем!.. Не бывало того!
— Всяково князя свово мы называли господином, а не осударем!
— Осударей у нас не бывало и не будет!
— А что вашему князю сказывали, будто мы посылали — и то сказывали ложно!
— Давай сюда Захара! Где Захар?
— Подавай сюда Назара! Мы их спросим!
Десятские бросились искать Захара и Назара. Голоса то возвышались до крику, то падали. Более степенные люди просили посла объяснить им, какая разница между «господином» и «государем».
— Осударь — титло.
— Что ж такое, что титло... А? Прислушайте, господо и братие: он об осударевой титле нам скажет.
— О какой такой титле? Знать не хотим никакой титлы!
— Да ты допреж выслушай, да тогды и ори!
— Я не ору...
— Полно, слушайте, братцы!
Кое-как удалось угомонить крикунов. Они замолчали — и все стихло. Посол заговорил:
— Титло есть слово великое... Коли вы великаго князя осударем назвали, и то знак, что вы за нево задались, и тогда следует быть ево суду в Великом Новгороде, и тиунам ево сидеть по всем улицам, и Ярославов дворище великому князю отдать, и в суды ево не вступатца...
Опять буря — еще сильнее прежней. Застонало вече.
— Так вот она, титла?
— Кака она, титла! Она не титла, а петля на шею Великому Новугороду!
— Нашли китлу!.. К черту ее! К черту китлу!
— Не китла, а титла!
— Все едино! Один черт на дьяволе!
— Захара подавайте сюда!
— Назара тащите на вече!.. Как смели они ходить в Москву судитца и крест целовать великому князю как осударю!.. Этого от века не бывало!
— И в докончанье сказано, чтобы новогородца не судить на низу, а судить в Новегороде! Тащи сюда тех, кто ездил на них судитца!
— Ишь китлу выдумали!.. И народец же!
Сквозь толпу с трудом протискивались десятские с бердышами. Они вели виновных.
— Пропусти! Вечново дьяка ведут, Захара!
— Назара пропустите, братцы, к помосту!.. Пускай ответ держат!
Бледные и трепещущие, подошли виновные к помосту. Они глянули на посадника — тот не смел, повидимому, поднять на них глаз и глядел в землю.
— Переветник! — схватил загрудки вечного дьяка ближайший новгородец. — Ты был у великово князя, ты целовал ему на наши головы крест? Сказывай!
Вечный дьяк заговорил, но слова замирали у него в горле. Он сделал над собой усилие и крикливо, точно с плачем, бросал слово за словом, размахивая руками:
— Точно — я был у великово князя... целовал ему крест... Но целовал в том, что служить мне великому государю...
— Осударю! Слышите?.. Это китла!
— Служить мне правдою и добра хотеть... Токмо не на государя моево Великий Новгород.
— Опять китла! И на Новгород китлу накинул, переветник.
— Ни-ни!.. Не на Новгород и не на вас, свою господу и братью...
Голос его совсем порвался. С лица крупными каплями катился пот... Он упал на колени.
— И Назар ходил за китлой! Сказывай, Назарьище!..
Тот стоял безмолвно и только дрожал.
— Говори! Зачем ходил?
— Посадник...
— Что посадник?
— Посадник посылал...
— А! Посадник!.. И посадник переветник!.. Продали нашу волю!
Через несколько минут вместо посадника Василия Ананьина, вечного дьяка Захара Овинова и Подвойского Назара на площади, у помоста, валялись безобразные клочки кровавого мяса.
— Не дам тебе, подлому, мясца ихово — каркай не каркай, — бормотал звонарь, грозя кружившемуся над площадью и каркавшему ворону и сметая метлой в одну кучу остатки тел погибших — посадника, вечного дьяка и подвойского. — Не дам ни волоса, не каркай...
Немного осталось этих «остатков реликвий»: все прочее разнесли на сапогах да на лаптях «худые мужики-вечники»... Экое времечко!
XIX. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ У ГРОБА ВАРЛААМА ХУТЫНСКОГО
В декабре того же года Новгород обложен был московскими войсками, которые опоясывали его точно кольцом удава, постоянно, день за день, суживавшимся.
Сначала заняты были монастыри, расположенные с Софийской стороны, — Аркаж, Юрьев, Пантелеймонов и Мостищенский вплоть до реки Пидьбы, где находилась рубленая изба нашего старого знакомца — «пидблянина», недруга Гюряты-богатыря.
Потом москвичи заняли Лисичью Горку, Городище, Волотово, Сковородку, Ковалев, Деревяницу и, наконец, Перынь и Хутынь.
Вечевой звонарь не сходил с колокольни и все наблюдал за движениями неприятеля.
— Вон, аспиды, и Городище опоганили, и Перынь и Хутынь поди конским калом позаметывали, — бормотал он, по целым часам глядя на движение в московском стане.
Иногда старик, как бы забывая все окружающее, грозил кому-то кулаком по направлению к московскому стану:
— У-у, мукобряне[77]! Всю новогороцку муку пожрали! Приближались рождественские праздники. Смутно было в Новгороде перед этими последними праздниками. Зато особенное оживление проявляли москвичи. С обеих сторон готовились к последнему, решительному бою, и Москва дорого бы поплатилась, если б она решилась напасть теперь на это гудевшее отчаянной решимостью гнездо шмелей.
Но московский князь был хитер: он знал, что лучше истомить их истомой, изволочить до отчаянья московской волокитой, взять измором... И он морил их, сидя в своем стане да разъезжая на богомолье по занятым его ратями монастырям.
— Чево мукобряне развозились, словно мыши в соломе? — ворчал звонарь, заметив одним утром особенное движение у москвичей.
По льду, по Волхову, ехала целая вереница саней, высились на конях вершники. Шествие, казалось, направлялось к Хутынскому монастырю.
— Али Хутынь поганить поплелись, мукобряне? — Старик заметил, что и ворон туда же полетел, и на него тоже поворчал: — Совсем перемосковился.
Великий князь действительно ехал на богомолье в Хутынский монастырь... Шествие обставлено было всеми признаками величия. Князя сопровождала толпа бояр и дружина латников, а в числе приближенных находился и Степан Бородатый, особенно заполонивший Иоанново сердце мудрыми изречениями из Писания, которые он ловко умел подтасовывать под московское мировоззрение.
В монастыре великого князя встретил игумен Нафанаил с братиею. Иван Васильевич прямо из саней направился к церкви, опираясь на массивный жезл свой, украшенный самоцветными камнями и с рукоятью наподобие жезла Ааронова[78].
Всходя на паперть, он заметил сидящую на одной из ступенек крыльца девушку, которая грустно глядела куда-то в сторону, ни на кого не обращая внимания. Ни приближение великокняжеского поезда, ни топот лошадей, ни самое шествие к паперти князя со свитою и монастырскою братиею — ничто не вывело ее из созерцательного состояния. Она была одета хорошо, даже богато, а миловидное личико приковало к себе общее внимание. Великому князю показалось даже, что это личико ему знакомо, что он видел его где-то, любовался им... Особенно эти задумчиво созерцающие что-то светлые, невинные глаза...
