Анатолий Афанасьев - Одиссея генерала Яхонтова
После выхода новой книги увеличилось число приглашений на лекции, как выражался Яхонтов, «от либеральных и радикальных групп». В частности, он выступил на собрании Американской лиги против войны и фашизма. Яхонтов стал все чаще и чаще выступать — и на английском, и на русском языке — перед рабочими. «К несчастью, — вспоминал Виктор Александрович пять лет спустя, — на мои «регулярные» лекторские ангажементы плохо повлиял мой интерес к рабочей аудитории. Реже становились приглашения из тех мест, где большее значение, чем то, что я должен был сказать, имело мое военное звание, мое прошлое офицера императорской армии, дипломата и, наконец, члена кабинета Керенского. В то же самое время мои выступления перед рабочими делались все более частыми. Одна опытная в подобных делах дама дала мне такое объяснение этому феномену: некоторые клубы считают несправедливым платить высокие гонорары за лекции, которые тот же лектор практически бесплатно читает «пролетариям».
Имя Яхонтова становилось все более известным, он выступал в печати все чаще и чаще. Вскоре его издатель мистер Ковард, который хорошо чувствовал конъюнктуру, предложил Виктору Александровичу написать книгу под заглавием «Взгляд на Японию». Естественно, тот с радостью согласился и засел за работу. Весной 1936 года он сдал готовую рукопись.
Материальное положение Яхонтова упрочилось настолько, что он смог наконец осуществить свою мечту: поехать в Советский Союз с женой и дочерью. С ними ехала целая группа, но в отличие от предыдущей поездки на этот раз подбирал ее сам Яхонтов. Это все были его друзья — американцы, а также еще одна русская эмигрантка, Ирина Скарятина, бывшая фрейлина императрицы. Теперь она приняла приглашение Яхонтовых поехать и взглянуть на родную страну. Решили никуда не заезжать и поспешить в Ленинград, где они успевали на проводы белых ночей.
Яхонтов ехал практически по тому же маршруту, что и в 1929 и в 1933 году, и снова поразился быстроте перемен. Страна преображалась на глазах, и перемены во всех сферах жизни радовали. «Не было больше недостатка ни в каких продовольственных товарах, — писал Яхонтов об этой поездке, — и хотя еще трудно было найти модную одежду в магазинах, люди, встречавшиеся на улицах, а в особенности в театрах и в отелях, были одеты гораздо лучше, чем во времена моих предыдущих приездов. Экономическое развитие было удивительным; к тому времени СССР по объему производства уже обогнал все европейские страны. Этот факт был хорошо известен во внешнем мире, и только чрезвычайно наивные или злобные люди теперь говорили об «экономическом провале» советского режима. Далее, росли его международное влияние и мощь».
Яхонтов очень жалел, что он никак не попадает в Москву ни на 1 мая, ни на 7 ноября. Как хочется посмотреть военный парад на Красной площади! Говорят, что интуристам разрешают стоять на гостевых трибунах у Мавзолея. Но был разгар лета, и никаких парадов не предвиделось.
А метро? Не он ли, прочитав лет десять назад о планах построить в Москве метрополитен, мысленно заглядывая вперед, представлял себе будущие станции на Остоженке и на Арбате подобными станциям нью-йоркского сабвея. Но Москва превзошла всех! Она как будто наверстывала упущенное. Как-никак, а в Лондоне метро появилось в 1863-м, в Нью-Йорке — в 1868-м. В России Александр И незадолго перед тем подписал манифест об освобождении крестьян. Скульптор Толстой создал памятную медаль: помещик и крестьянин подают друг другу руки, их обоих обнимает за плечи царь. А в Лондоне в это время чеканили медаль по поводу пуска подземки. Вот они, точки отсчета! Но как непросто в жизни, в истории. Молодцы, метростроевцы, сотворили чудо. Безусловно, они заслужили, чтобы в их честь назвали улицу. Но зачем же дли этого стерли с карты Москвы древнее имя — Остоженка? Ведь в советской столице возникают совершенно новые улицы. Вот бы и назвать одну из них Метростроевской… Станция «Дворец Советов». Her еще дворца, дворец будет — в том сомнении нет, — но зачем ради него сносить храм Христа-Спасителя? И не задавит ли небоскреб дворца все в округе, в том числе и Кремль? Замечательно само по себе, что одна из самых главных площадей российской столицы названа бессмертным именем Пушкина. Кто знает, может быть, ради Пушкина и можно было пожертвовать названием Страстная площадь, может быть. Но зачем надо было сносить Страстной монастырь? На его месте ничего нет, пустое заасфальтированное пространство. Неужели монастырь снесли только для того, что бы видно было стандартно-скучное и ничем по нью-йоркским меркам не примечательное здание «Известии»?
Противоречивые чувства испытывал Виктор Александрович на Родине. И восхищение, и сомнения, радость и печаль, гордость и недоумение. Не со всеми своими спутниками Яхонтов был откровенен. Он считал ненужным говорить друзьям-друзьям-американцам о том, как он грустит по поводу уничтоженных храмов и утраченных названий. Только с Мальвиной Витольдовной делился он своими сомнениями и (да и то не всегда) со Скарятиной. Даже с дочерью он был сдержан. Его огорчало, что Ольга смотрит на Россию глазами иностранки. Умом он понимал, что это естественно — о Родине у нее могли сохраниться лишь смутные детские воспоминания. Но кто она — американка, чешка, японка? Русская ведь…
Последний сюрприз Родина преподнесла ему буквально в час прощания. Уезжал он и на этот раз через Ленинград — а как же иначе? В последний вечер, расплатившись в гостинице, упаковав чемоданы и оставив их на попечение дежурной, они пошли в Мариинский театр, уже давно, впрочем, не Мариинский, а с прошлого года еще и Кировский. Пошли, рассчитав, что с последнего действия придется уйти — иначе не успеют на пароход. И вот когда в последнем антракте Яхонтов, окруженный своими спутниками, направлялся к выходу, в фойе он внезапно лицом к лицу столкнулся с Верховским. Александр Иванович был моложав, элегантен, в очках (а не в пенсне, как раньше) и — в форме комбрига Красной Армии. Какая чудовищная несправедливость случая! Почему они не встретились ну хотя бы в предыдущем антракте! У Яхонтова счет шел на минуты. «Идите, я вас догоню», — коротко бросил он своим спутникам и протянул Верховскому руку.
— У меня считанные минуты, — быстро сказал Яхонтов, чувствуя, что спазма сжимает ему горло. — Надо бежать на пароход, вещи в вестибюле гостиницы. Я живу в Америке, но я не враг родной стране… Я друг, поверьте…
Не отпуская его руку, Верховский сказал тоже с трудом:
— В вашей честности и любви к Родине, Виктор Александрович, я никогда не сомневался и сейчас не сомневаюсь.
— Александр Иванович, на будущий год я обязательно приеду снова. А теперь — до свидания. Надо бежать.
— Найдите меня через наркомат, Виктор Александрович. Обязательно.
На будущий год приехать не удалось. Когда Яхонтов снова оказался на Родине, Верховского давно уже не было в живых.
…Осенью того же, 1936 года вышла из печати книга Яхонтова «Взгляд на Японию». Встретили ее весьма благожелательно. Только «Нейшн» посчитала автора чрезмерным оптимистом — он утверждал, что войны на Дальнем Востоке можно избежать, если США и СССР будут союзниками. Судя по всему, обозреватель «Нейшн» не осознавал советской мощи и не верил в то, что союзничество США и СССР осуществимо. А через несколько месяцев в одной из канадских газет Яхонтов прочел отзыв о своей книге, написанный графом Игнатьевым. Это было чуть ли не последнее выступление Алексея Алексеевича в западной печати перед его возвращением на Родину. «Похоже, эта книга станет пророческой», — писал Игнатьев. Но кто тогда на Западе слушал бы странного русского графа, который «продался большевикам». Веселился Париж, веселилась Варшава, не говоря уж о Нью-Йорке. Опасности не видели.
А другие видели, но считали, что с ней уже не справиться, что все равно все уже пропало, так чего уж там… Яхонтов был оптимистом, но не бездумным, а трезвым. Он считал, что силы добра, и прежде всего Советский Союз, могут победить. Не всем нравился такой подход. Это ярко проявилось в истории с одним выступлением Яхонтова по радио. Однажды ему прислала приглашение выступить солидная радиокорпорация Эн-би-си. Виктор Александрович говорил о том, что «разочарование» стало ключевым словом эпохи и стенания господина Освальда Шпенглера в его нашумевшей книге «Закат Европы» отразили этот мрак. Яхонтов напомнил радиослушателям слова Шпенглера о том, что только мечтатели верят, будто есть выход, что оптимизм обманчив. Что мы рождены на исходе эпохи и должны покорно следовать по пути к предназначенному концу… Я выступаю против Шпенглера и других поэтов мрака, сказал Яхонтов. Я оптимист по натуре.
Сказанное до этого вполне укладывалось в дозволенные рамки буржуазного «плюрализма» — тот пессимист, этот оптимист, ну и слава богу, веруйте каждый в свое, и каждому из вас найдется время у наших микрофонов. Лишь бы публика слушала. Но дальше странный русский генерал понес что-то невообразимое, вышел, так сказать, за рамки разумного плюрализма, нарушил все правила игры. Мне кажется, заявил он, что пример России дает надежду. Сейчас каждый может видеть, что в бывшей царской империи новая жизнь развивается под лозунгами молодого поколения, наполненная надеждой, верой в свои силы, доверия к своим лидерам, страстного желания созидать и наслаждаться жизнью. Это — главная черта советской литературы нашей эпохи, заявил генерал. Меланхолия, отвращение к жизни, ипохондрия, которыми были полны произведения русских авторов в прошлом, сменились бодростью и уверенностью в себе.
