Константин Коничев - Русский самородок. Повесть о Сытине
– А если Сытина тряхнуть за бороду и увлечь его идеей создания военной газеты?
– Ну, что вы, Владимир Александрович, наивно думать даже о Сытине, – запротестовал Новицкий. – Царские драгуны и казаки разгромили его типографию; Сытин едва оправился после страшного погрома, и, надо полагать, не очень-то лестного мнения он о войсках вообще; да вы его, пожалуй, можете оскорбить таким предложением. К слову сказать, – продолжал Новицкий, – мы знаем, что он решительный, деятельный, может печатать все, что угодно, начиная с Библии и кончая революционными прокламациями. Но военное дело – орешек не по его зубам.
– Ну, это вы бросьте. Сытин человек с кошельком, головой и талантом. Нам от него нужно доверие и деньги. А ему барыш или убыток – это дело будущего. Мы знаем, что для богатого Сытина добрые дела и громкая слава издателя превыше всего. Надо попытаться уговорить, доказать…
– Попытка не пытка, давайте попробуем, – присоединился Величко к мнению Апушкина. – Силы у вас есть более чем достаточные, не только для газеты, могли бы поднять еще и два-три военных журнала.
Долго об этом беседовали и договорились тут же из Георгиевской думы позвонить представителю сытинского «Русского слова».
Узнали – Сытин завтра будет в Петербурге.
Тем лучше. На другой день Величко и Апушкин, по всем правилам военного искусства, осадили Ивана Дмитриевича в гостинице на Знаменской, и бомбардировали его со всех сторон вескими доказательствами.
– Что же это вы, господа хорошие, япошке-то уступили, как же это так? – первое, что спросил Сытин, познакомившись с военными представителями.
– Дорогой Иван Дмитриевич, иконок и молитвенников Куропаткину не хватило, да и шапок не подвезли, чтобы Японию закидать… – ответил Апушкин.
– Понимаю, понимаю, – горестно усмехнувшись, кивнул Сытин. – Покойный Василий Васильевич Верещагин, перед тем как поехать на Дальний Восток, разговаривал со мной. Он, кажется, предчувствовал свою гибель. Неуравновешен был. Дерзко и о царе говорил… Ну, я вас слушаю, господа, чем могу быть полезен?..
Тогда заговорил Апушкин о причинах слабости русской армии и подошел к выводу: армии нужна газета, а Сытин мог бы стать ее желанным издателем.
– Избави бог! – воскликнул Сытин. – При наших военных и морских министрах никто не сможет и не сумеет сделать хорошую военную газету. Зажмут и скомкают. Нет смысла ковыряться в безнадежном деле. Меня и наше товарищество вполне удовлетворяет «Русское слово». А вот бы что я вам советовал: для солдат издавать специальные библиотечки полезных книжечек. Солдат – деревенский парень или молодой мужичок – часто встречается грамотный, а если неграмотен, то за три-четыре года службы, в свободное от шагистики и ружейных приемов время, может научиться читать. А книжечки им следует дать такие: как надо уметь выгодно крестьянствовать, знать ремесла и промыслы. Это в деревне пригодится. На такое дело я согласен…
Величко и Апушкин молчаливо переглянулись.
– Конечно, и это хорошо и нужно, – согласился с ним Апушкин, – мы понимаем, а вы, Иван Дмитриевич, поймите нас. Какое доброе и полезное государству дело могли бы вы начать. «Русский инвалид» – это не то, что надо для развития и повышения военных знаний нашего офицерства и солдата. Мы отстали от западных стран. Там даже существуют многотомные военные энциклопедии. А мы разве можем думать об этом? Сил достаточно, а средств на такое дело у военного министерства нет, а главное, нет инициативы. А ведь смогли бы и Военную энциклопедию начать…
– Лиха беда начало, смелостью города берут, – сказал Сытин. – Вот и взялись бы вы за энциклопедию для военных…
И опять переглянулись Величко с Апушкиным, на этот раз удивленно и многозначительно. Как быть, что сказать, они о столь серьезном издании не задумывались, а если когда и возникал разговор, то не имел, под собой реальной почвы.
– Вот это было бы дело! – продолжал Сытин. – Тут и я буду не лишний. Пожалуйста, продумайте план, этак томов на пятнадцать-двадцать. Заранее дадим рекламу, найдем подписчиков… Сами знаете, господа военные, для такого дела нужен большой аппарат редакторов-составителей, авторов-специалистов и так далее. Дерзайте. Финансовую сторону дела и производственную я обеспечу полностью…
Иван Дмитриевич на минуту умолк. Молчали в раздумье и Величко с Апушкиным. Сразив их такой неожиданностью, Сытин хитровато посматривал на них, потом побрякал на своих маленьких дорожных счетах и снова продолжал:
– Конечно, вся редакция Военной энциклопедии должна находиться в Петербурге. Под боком Главного штаба и военного министерства. Составление в Питере, печатание в Москве, у меня на Пятницкой. Хотите? Пожалуйста!..
– Иван Дмитриевич! Вы золотой человек! – взволнованно проговорил Апушкин. – Вы загадали нам такую загадку, на которую в два счета не ответить. Я думаю, согласится со мной и полковник Величко, что вы нас очень и очень порадовали такой внезапной идеей. Но ведь это же миллионное дело…
– Да, миллиончика три-четыре, пожалуй, понадобится. – Сытин опять брякнул на счетах. Вздохнув и глядя поверх очков на Апушкина, сказал: – Доход от энциклопедии не оправдает расхода. Но овчинка стоит выделки: благородное и нужное дело. Сотворите ответственную и авторитетную редакцию, работайте над составлением содержания. А калькуляцию нашей конторе составить не трудно.
Договорились о следующей встрече и хотели было расстаться, но Сытин, усмехаясь, сказал:
– Молебен служить рано, однако без шампанского такое дело начинать нельзя, – и, вызвав официанта, распорядился: – Две бутылки шампанского, одну – шустовского коньяка и соответственную закуску.
Первый общий тост – за Военную энциклопедию, второй – за здоровье и успехи издателя, третий – за те незримые авторские силы, которые вложат душу в задуманное дело.
Апушкин между разговорами, проходившими в намеках на дальнейший ход событий, заносил какие-то мысли карандашиком в записную книжку.
Величко, розовый и размякший от трех выпитых бокалов, смотрел на Сытина влюбленными глазами и говорил:
– Смотрю я на вас, Иван Дмитриевич, и думаю, с кем из покойных или ныне здравствующих издателей поставить вас в один ряд? Размах у вас шире суворинского; в благородстве души, в полезности всего содеянного вы превзошли Смирдина и Павленкова; вашей смелости и решительности мог бы позавидовать малоизвестный деятель, однако доброй и светлой славы, Серно-Соловьевич…
– Спасибо, спасибо, – смутился Сытин, – хорошие слова скажем потом, когда дело будет сделано. В нашей коммерции раз на раз не приходится. Бывает, бежишь-бежишь, да и споткнешься. Глядишь, и шишка на лбу, поднимешься, потрешь больное место, да и дальше бегом, но с оглядкой. Заранее предвижу – эта затея с Военной энциклопедией не полюбится графу Льву Николаевичу. Ну, да как-нибудь переживем и это.
Договорились по-деловому, с планами и расчетами в руках встретиться в ближайшее время и дружелюбно расстались.
Приехав в Москву, Иван Дмитриевич рассказал обо всем Благову.
– Мало тебе, неугомонному. Сорвешься рано или поздно, – заметил Благов.
– Если и падать, так с вороного, а не с какой-нибудь клячи. Люблю дела с большим размахом. Кстати, скажи-ка, кто такой Серно-Соловьевич? Из каких, что он значит? – спросил зятя Сытин.
– Смутно представляю, а тебе зачем он?
– Так, между прочим. Разве у Гиляровского попытать?
– Попытай. Дядя Гиляй всех знает…
В редакции «Русского слова», где происходил этот разговор, Сытин велел разыскать Гиляровского.
– Скажи мне, вездесущий Владимир Алексеевич, что ты знаешь о каком-то Серно-Соловьевиче? Кто он?
– С каких это рыжиков вам, Иван Дмитриевич, о нем знать захотелось? – спросил Гиляровский, удивляясь вопросу.
– Да в одном разговоре нечаянно я услышал это имя, а что к чему – не понял.
– Извольте знать, Иван Дмитриевич, Серно-Соловьевич, Это не какой-то, как вы сказали, а личность довольно примечательная, но имя его затерто. Прежде всего, это был революционер-народник. Издатель главным образом книг познавательных и политических. Их было два брата, – речь, конечно, идет о Николае, более активном в издательском деле. Он был и с Герценом в близких отношениях. В книжной лавке и в читальне Серно-Соловьевича студенты могли найти издания Вольной лондонской типографии. Это был энергичный борец за свободу, идейный издатель, честнейшей души человек. В нашей редакционной библиотеке есть «Всемирная история» Шлоссера, она вышла в издании Серно-Соловьевича под редакцией Чернышевского. Удосужьтесь, Иван Дмитриевич, перелистайте Шлоссера – превосходная вещь…
– Да, надо как-то, надо, Владимир Алексеевич, все некогда, хоть разорвись… А что же с ним дальше, с этим человеком?
– А дальше попал он вместе с Чернышевским в Петропавловку, затем в Сибирь, и дошли слухи, что он там скончался.
