Александр Сегень - Ричард Львиное Сердце: Поющий король
Глава семнадцатая
К НАМ
Тишина наступила не сразу. Когда вошли из сада в дом, миновав экседру, в ушах еще клокотал шум пира, хвалебные крики, звуки арф, авлосов[59], лютней и лир, гром свадебных барабанов. На мгновенье Ричарда охватило отчаяние — как быстро летит время! Казалось, только что окончились битвы с киприотами, только что произошел славный поединок с Исааком, только что было брошено его знамя к ногам Беренгарии… А вот уже и свадьба миновала…
— Как тут тихо, — прошептала Беренгария взволнованным голосом. — Почти не слышно звуков пира.
Она шла рядом, держа его под руку и тесно прижимаясь к нему, и ноги у Ричарда подкашивались, но не от вина, а от страха перед тем, что сейчас должно произойти. Он чувствовал себя так, будто никогда в жизни не ложился в постель с женщиной. В доме царил полумрак, перистиль был тускло освещен четырьмя светильниками, сладко пахло ладаном — недавно отец Ансельм обошел всю Базилею Кефалию с благовонными воскурениями. Никогда раньше запах ладана не предвещал близости свидания с женщиной. Мысль о том, девушка ли его Беранжера, мелькнула в голове у Ричарда. Он был готов принять ее любой, но хотелось, чтобы она была девственна. И это тоже было ново для него и необъяснимо.
А если бы она оказалась не девой, это хоть как-то уравновесило бы его прыщи, которые за последние дни снова бросились в наступление, как будто только и дожидались дня его свадьбы, чтобы напакостить.
Вспомнив о них, Ричард затосковал и дважды тяжко вздохнул. В это время они, миновав перистиль дворца, прошли через таблиний в атрий. Именно здесь, а не в таблинии, была устроена для них пышная постель из множества мягких ковров и шкур, покрытых шелковыми простынями, подушками и легкими хлопковыми покрывалами. Здесь, в атрии, было бы совсем темно, свет немного проникал сквозь таблиний, но в основном тут царило звездное сияние, серебряным дождем льющееся сквозь комплювий — большое прямоугольное отверстие в потолке. Ради этого звездного сияния брачное ложе в последний день перед свадьбой было перенесено сюда, в атрий.
Ночь стояла жаркая, но здесь было и не душно и тепло. В прямоугольном водоеме, имплювии, среди звездных отражений плавали лепестки роз.
Ричард и Беренгария замерли над своим брачным ложем, оцепенели, будто за этим мгновением, коего они так долго и трепетно ждали, наступит смерть для них обоих.
— Только бы не было дождя, — зачем-то сказал Ричард тихим голосом.
— Да, пусть они все спят в саду и не мешают нам, — чуть не плача, ответила Беренгария.
Они — имелись в виду король Иерусалима Гюи де Лузиньян и его приближенные. Вчера в лимасольскую гавань вошли три корабля. Несчастный Гюи, король без королевства, будто в воду глядел — объявился на Кипре прямо накануне свадьбы Ричарда. Как ни странно, Ричард воспринял их появление с ликованием, почтя за добрый знак. Он даже уступил им ту половину дворца, с перистилем. Правда, с условием, что в первую брачную ночь Ричарда и Беренгарии гости будут пьяны и уснут там, в саду, где и проходило свадебное пиршество. Молчание и неподвижность явно затянулись. Кто-то должен был сделать первый шаг.
— Ты, кажется, отчего-то грустен, любимый мой? — спросила Беренгария. — Тебе не по себе?
— Не знаю, львичка милая, — грустно усмехнулся король Англии, — Не знаю даже, что со мной. Я, видно, слишком сильно ждал этого.
— И я, — улыбнулась в свете звезд Беренгария. — Я понимаю тебя, сердечко мое львиное. Ты не в силах нарушить нашу… мезуру.
Это куртуазное словечко так и ударило его в грудь. Оно было совсем неуместным здесь, в этом звездном сиянии, полном трепета перед непознанной невестой. Но какая-то женская мудрость, видно, подтолкнула Беренгарию произнести его, потому что этою «мезурой», словно ключом, открылась наконец упрямая дверца, словно оковы свалились, и Ричард всем своим телом обнял Беренгарию, впиваясь жадным ртом в ее губы. И этот поцелуй длился вечно, Беренгария трепетала, наполняясь страстью, как осенний виноград — сладостью, и эта сладость перетекала через ее губы в Ричарда, так что он едва не терял сознание.
— Постой-постой… — прошептала Беренгария, на миг оторвавшись от их первого настоящего поцелуя. — Сними с меня все!
И как осенняя листва с терзаемого ветром дерева, посыпались на пол атриума одежды — гофрированный жипп, пояс из золотых чеканных пластинок, бархатное блио, затем толстокожий позолоченный пояс Ричарда и Ричардово блио.
— Венцы! — выдохнула Беренгария.
Да, венцы, их ведь тоже надо было снять. И король бережно снял с головы невесты тонкий золотой венец, а головная накидка сама слетела, освободившись от тяжести венца. И венец Беренгарии, и свою корону, тоже легкую, Ричард положил у изголовья брачной постели. Теперь на них оставались последние одежды — длинные льняные шенсы. Ричарду вновь стало тоскливо.
— Любимый… — простонала Беренгария, вся дрожа.
— Беранжера, — готовый умереть от стыда за свои прыщи, которые сейчас надо будет обнажить, промолвил Ричард. — Я должен…
— Молчи! — улыбнулась Беренгария, стуча зубами. — Я все знаю. Они убегут от нашей любви.
И никогда доселе не испытанная им нежность затопила душу Ричарда, едва он услышал эти слова. В следующий миг он единым махом сорвал с себя свой шенс и, задыхаясь, кинулся к Беренгарии, которая, уже не в силах стоять, упала на постель.
Она оказалась девушкой, и они оба плакали, как дети, когда все свершилось в первый раз.
— Глупый, глупый, как ты мог бояться, что я побрезгую тобой, — с укором шептала Беренгария.
— Беранжера, девочка моя! Ты ждала меня! Какое счастье! Ты такая чистая, сама чистота, а я… Какую жизнь я вел до тебя!..
— Ты — пламя, а где пламя, там и угли и сажа, — отвечала мудрая жена — теперь уже жена Ричарда.
— Господи… — снова задыхаясь от нежности, шептал Ричард. И из нежности вновь рождалось желание. — Свет мой!
— Свет твоего пламени, — отвечала Беренгария, с радостью и дрожью встречая желание своего мужа — теперь уже мужа.
Боже, это произошло уже дважды, и Ричард вновь ужаснулся тому, как быстро летит время. Они уже дважды муж и жена, а еще так недавно стояли в оцепенении, боясь тронуть чистую гладь.
И Беренгария вновь плакала, и Ричард тоже не в силах был сдержать слезы. Но теперь мужество возвратилось к нему, он почувствовал прилив гордости и сил, а главное, что плевать на прыщи! Он встал и, не стесняясь, прошел к столику, где стояли вина, налил два стакана, принес себе и ей. Красное вино, красное, как пятнышки на простыне.
— Как хорошо! — отплакавшись, вздохнула Беренгария. — Господи, какое счастье!
— Выпьем за него, за наше счастье, — протянул Ричард стакан, наполненный до краев.
— Выпьем много? — лукаво спросила жена. — Увидим Бога?
— Бог сейчас переполняет мою душу, — ответил муж. — Надо угостить Его душистым кипрским.
И они стали жадно пить вино. И еще два раза Ричард подходил к столику, а когда они выпили по три стакана, он сказал:
— Вина-то мы осушили по три чаши, а любви еще только по две.
И в третий раз они стали мужем и женой, и долго, небывало долго пили эту третью чашу любви, какой-то бездонной она оказалась.
— Где же дно? — спрашивал Ричард со стоном.
— Может быть, его нет? — будто откуда-то издалека отвечала Беренгария.
Но они добрались все же до третьего дна, и когда это случилось, Беренгария, взмокшая, выскользнула из влажных объятий мужа, подползла к краю имплювия и перекатилась в воду, в лепестки роз, в отражения звезд. А Ричард, разбросав во все стороны руки и ноги, лежа на спине, смотрел то вверх, на звезды, сияющие в отверстом потолке, то вниз, на звезду, купающуюся в водоеме. Ему жадно хотелось теперь петь, но сил не было, и он не в состоянии был даже спеть тихо-тихо. Потом он тоже перекатился из постели в имплювий, погрузился в прохладу воды, нашел там возлюбленное тело, обвился вокруг него, целовал мокрое лицо, глаза, губы, лоб, щеки, мокрые волосы, плечи, руки, всю ее, свою жену Беранжеру.
— Я вся засыпаю, — пробормотала она, и они выбрались из водоема, быстро обтерлись хлопчатыми покрывалами, легли, сплелись друг с другом и канули в сон.
Во сне Ричард ничего не видел, и, может быть, потому, когда он открыл глаза и увидел склонившуюся над его лицом рыжую морду коня, он подумал, что это сновиденье. Конь внимательнейшим образом разглядывал Ричарда. Выражение его морды было даже каким-то насмешливым.
— Что это еще за рыжий нахал? — спросил наконец король Англии.
В ответ на это конь гоготнул и отошел, цокая копытами. Ричард приподнялся, освобождаясь от объятий жены, и помотал головой, стряхивая с себя остатки сна. В атриуме царили теперь рассветные сумерки, небо в прямоугольнике комплювия было сизым, постепенно наполняясь лазурью. Но конь был рыжий, той в точности рыжины, как волосы и борода у Ричарда.
