Павел Дорохов - Колчаковщина

— Эдак-то шибко ладно.

За час до рассвета Чернорай выехал со двора Кузьмы с пустыми подводами. Селом не встретилось ни одного солдата: должно быть, крепкий предутренний сон сморил всех. Только на выезде из поскотины, когда Чернорай открывал скрипучие ворота, из шалашика возле ворот выглянула чья-то голова и сонный голос спросил:

— У те документ есть?

— Есть, — сказал Чернорай.

Голова спряталась в шалашик. Настасья, сидевшая на передней подводе, хлестнула лошадь:

— Но, трогай!

И еще долго слышалась в предутренней мгле четкая дробь крепких Чернораевых бричек.

На закате следующего дня Петрухин с отрядом в двести хорошо вооруженных людей подошел к Чумляку со стороны степи. В двух верстах от села в неглубокой лощинке отряд расположился на отдых. Быстро наступала ночь. В селе засветились желтые огоньки. С церковной колокольни донесло десять гулких ударов.

— Ну, товарищи, пора, — сказал Петрухин.

Отряд вышел из лощины, и редкие цепи одна за другой медленно исчезали в ночной мгле.

Ровно в полночь в разных концах села раздались тревожные оклики часовых.

— Стой! Кто идет?

Ночную тишину разорвали два один за другим прогремевших выстрела. На гумне у Кузьмы вспыхнул омет соломы, бросая в улицу отблеск кровавого пламени.

Зазвонили в набат.

Село сразу ожило. Тоскливым воем завыли собаки, прячась в подворотни, мычали коровы, метались и ржали в конюшнях лошади.

По селу неслась беспорядочная ружейная трескотня, и под выстрелами повстанцев один за другим падали выбегавшие из домов полуодетые солдаты. Уцелевшие, отстреливаясь, бежали к церкви, где горнист играл сбор. Петрухин окружил площадь. Спастись успели немногие.

Утром в Чумляке была объявлена советская власть, и выплывавшее из-за Иртыша солнце весело заплескалось в ярком кумаче, выкинутом над волостной управой.

Вести о Чумлякском восстании и разгроме солдат, приумноженные и приукрашенные, понеслись во все стороны быстролетным ветром. Первые гонцы из ближних селений прискакали в Чумляк в полдень. Увидали толпы вооруженных мужиков да красный флаг над крышей волостной управы и поняли, что и спрашивать больше не о чем.

Прямо к Петрухину.

— Давай приказ, товарищ Петрухин, чтобы и у нас советская власть!

Восстание разрасталось все дальше и дальше. Через два дня на пятьдесят верст кругом везде были объявлены Советы и над бывшими волостными управами заполыхали красные флаги. У поскотин караулили матерые бородачи, вооруженные старыми, никуда негодными дробовиками да самодельными пиками, и важно требовали у проезжавших документы, которые сплошь и рядом не могли прочесть за неграмотностью. У пылающих горнов кузнецы день и ночь ковали пики из старого железного лома.

Чумляк был центром восставшего района. По всем дорогам бесперечь скакали гонцы. Спешили к Чумляку кое-как вооруженные, а то и совсем безоружные отряды. Подвозили арестованных милиционеров, председателей и членов волостных управ, случайно попавшихся чиновников.

В Совете шла горячая работа. Петрухин понимал, что колчаковское правительство двинет против восставших новые войска и не остановится ни перед какими мерами, чтобы подавить бунт. Надо было раздувать восстание все шире и глубже, создавать отряды, готовить оружие. Ближайшие помощники и сотрудники Петрухина — кузнец Василий, Иван Каргополов и Прокофий без устали мыкались по району, организовывали отряды и в страстных речах призывали население теснее сплотиться вокруг советской власти и идти на Колчака всенародной войной.

И по всему району — из края в край — неслось:

— Долой Колчака! Да здравствует власть Советов!

Первые стычки с правительственными войсками начались через неделю.

Василий окружил в степи шедшую от Иртыша сотню казаков и разбил их. От железнодорожной станции шли в повстанческий район пехотные части при пулеметах. Петрухин двинул навстречу войскам все свои силы и, избегая открытого сражения, нападал на солдат во время ночевок, уничтожал мелкие отряды, отстававшие от главных сил, отбивал обозы и всячески мешал продвижению колчаковцев в глубь района. По пути отряда горели деревни, и черные столбы дыма, бороздившие ясное весеннее небо, предупреждали повстанцев о приближении страшного врага.

Чумляк укреплялся. Рыли окопы, протягивали колючую проволоку. Части повстанцев медленно отходили к Чумляку, продолжая нападать на противника при каждом удобном случае. Сам Алексей неожиданно встретил в стороне от дороги заблудившуюся роту и напал на нее с безумной яростью. Солдаты побросали оружие и бежали. Настигнутые поднимали кверху руки и в истошный голос кричали.

— Товарищи, мы не сами!.. Мобилизованные мы!

Оставшимся в живых разъяснили, за что борются восставшие, снабдили отпечатанными на пишущей машинке воззваниями к колчаковским солдатам и отпустили.

Войска подходили все ближе и ближе. В Чумляке уже слышалась пулеметная трескотня, и народ в страхе бросился выгонять в степи скот, вывозить разный домашний скарб, прятать жен и детей.

Повстанцы упорно держались под Чумляком два дня. В ночь на третий Василий, Прокофий и Каргополов стали отводить свои части. С утра Петрухин, чтобы скрыть отступление, развил по колчаковцам бешеный огонь.

Противник стал окружать село с обоих флангов. Петрухин медленно отступал. К вечеру повстанцы оставили Чумляк.

Было ясно, что восстание сломлено. Удержаться против значительных сил регулярных войск, пока восстание не перекинулось в другие уезды, нечего было и думать. Надо было спасать людей. Главные силы повстанцев, руководимые Василием, Прокофием и Иваном Каргополовым, уходили все глубже и глубже в степи. Весь удар правительственных войск Петрухин с отрядом принял на себя и, отвлекая внимание от уходящих в степи, медленно отступал по Костинской дороге. Белые теснили небольшой отряд Петрухина и, окружая его с трех сторон, гнали к Иртышу.

Ночь, как сказочная птица, распростерла над степью черные крылья. В сухих стеблях прошлогоднего бурьяна шуршит ветер. Терпко пахнет полынью. Где-то кричат перепела. У края дороги, в трех верстах от Чернораевой заимки, притулилась разведка.

Хозяйская забота гложет сердца бородачей, и они тихо перешептываются о пашне, о покосе.

Вдруг один поднял голову, чутко прислушался.

— Чу, паря!..

Обернулись к дороге настороженным ухом и, крепко сжимая винтовки, впились в темноту зоркими кошачьими глазами. Было тихо. Ни один подозрительный шорох не нарушал степного безмолвия.

— Почудилось те, — прошептал другой.

Мужик приник ухом к земле и с минуту слушал.

— Топочут… Конница идет…

Приник к земле и другой мужик.

— Да, топочут.

Оба продолжали напряженно вслушиваться. Издалека донесся слабый, еле уловимый звук.

— Слышь, лошадь фыркнула.

— Казаки, быть больше некому. Давай сигнал.

Один из мужиков вскочил с земли, вобрал голову в плечи и вдруг завыл протяжным волчьим воем.

Казачий отряд, направлявшийся к Чернораевой заимке, остановился. Ехавший впереди отряда офицер невольно натянул поводья.

— Волки, — вполголоса проговорил казак рядом с офицером.

Протяжный волчий вой повторился. Почти тотчас же ему откликнулся другой, глуше и дальше, и замер вдалеке.

Лошади храпели и прядали ушами, беспокойно танцуя под всадниками.

— Странно, откуда быть теперь волкам, — тихо проговорил офицер.

— Здесь близко овраги, по оврагам водятся, — так же тихо ответил казак.

Офицер нагнулся в седле, посмотрел вперед и вдруг, выпрямляясь, сказал сердито:

— Глупости!

Больно хлестнул лошадь нагайкой и поскакал. Отряд тронулся за офицером.

Проскакав с полверсты, офицер придержал лошадь, ласково потрепал ее по шее и уже совсем спокойно сказал:

— Глупости.

Впереди почти одновременно грохнули два выстрела и гулко покатились по степи. Лошадь под офицером взвилась на дыбы, сбросила пробитого насквозь седока и понеслась. Из темноты невидимый враг бил залпами и спереди, и с боков.

Метались лошади, падали люди. Отряд смешался и повернул коней обратно.

Светало. За заимкой отходили к оврагу последние люди. Вдали, по Костинской дороге, клубилась пыль. Петрухин наблюдал в бинокль.

Угрюмо обратился к Чернораю:

— Ну, дед, не сберечь нам заимки.

Старик махнул рукой:

— Не для чего ее беречь… Делай, как знаешь.

Молча бродил по двору, заглядывал во все углы, трогал то то, то другое. Мимо, направляясь к оврагу, прошли с небольшими узелками в руках старуха с Настасьей. Настасья была слегка возбуждена. Старуха сурово сжала тонкие губы.

— Скорей, а ты, старик? — обернулась она к Чернораю.