Елена Съянова - Гнездо орла
Причалили они в стороне от пристани. Берта, не получив команды, продолжала сидеть на корме, а Адольф, бросив весла, перешагнул через борт прямо в воду и, подтащив лодку к каменному столбику, набросил на него цепь. Потом, довольно ловко взяв Грету за талию, переставил ее на влажный песок.
— Вперед, Берта, — скомандовал он. — Звездопад кончился.
Маргарита торопилась вернуться в дом. Дышал он по-прежнему тяжело и часто и был мокрый до пояса, а она знала, что он только что перенес очередной бронхит. И она, не церемонясь, взяла его за руку и повела прямо к залитой светом веранде, где в креслах беседовали гости и кружилось несколько пар, потому что обходить с заднего хода значило бы сделать изрядный крюк. Грета спешила и не видела выражения его лица, на котором было в эти минуты столько удовольствия, точно он и впрямь нес под мышкой пойманную звезду, завернув ее в свою рубашку.
Гитлер напрасно старался пройти как можно незаметнее. Музыка еще продолжала играть, но общее движение сейчас же приобрело хаотический характер, замедлилось, пока наконец совсем не остановилось. Только Берта сочла нужным по-своему что-то объяснить. Она несколько раз обвилась гибким телом вокруг ног Рудольфа, лизнула ему руку, тявкнула на луну и улеглась у дверей в гостиную.
К позднему завтраку Эмма Геринг вышла в изумрудном колье, мало подходившем к остальному туалету.
Сегодняшний день еще был днем полного отдыха; на завтра многие планировали вынужденный отъезд. Когда все вновь разошлись, Юнити нашла Маргариту возле беседки, в которой двойняшки и Хельга Геббельс занимались с учителем немецким языком, и предложила прогуляться. Юнити выглядела унылой и невыспавшейся. Ночь она провела в спальне Адольфа, выслушивая его рассуждения «бог знает о чем». Когда она ночью следом за ним вошла в спальню, он был «мокрый, полуголый и веселый», однако вместо того, чтобы снять то, что на нем еще оставалось, взял и оделся, прямо у нее на глазах!
— Я его спросила — неужели я тебя не возбуждаю? — рассказывала Юнити. — А он говорит: «Очень возбуждаешь, оттого-то я и не могу остановиться». В смысле — остановиться говорить. Каково?! Что ты там делала с ним, на озере?
— То же, что и ты, — выслушивала, — ответила Маргарита.
— Тогда почему при тебе он разделся, а при мне — наоборот? Ну ничего! Вернется из Италии, получит сюрприз.
— Все-таки решила завести громкий роман?
— Не громкий, а оглушительный! Чтоб ему уши заложило! Вот, гляди, — Юнити отломила веточку жасмина, сорвала бородатый ирис и, поискав глазами, добавила крупноголовый декоративный лук. Сев на скамейку, она разложила все это у своих ног и назвала трех кандидатов — Альбрехта Хаусхофера, Рудольфа Шмеера и Эрнста Удета. Совершенно разных, но похожих тем, что во всех троих можно влюбиться «до отчаянья».
— А ведь правда можно, — вздохнула Маргарита.
Энергичное выражение на лице Юнити растаяло; лицо сделалось печальным и нежным, каким и было от природы. Как Грета любила ее такой!
— Не нужно… — тихо попросила Юнити. — Я сама для себя все выбрала. Я уже… обречена.
Она подняла веточку жасмина и, покрутив в пальцах, бросила обратно в куст: «Альбрехта я трогать не стану», — обещала она. Мыском туфли потрогала ирис и лук.
— Значит, Руди или Эрнст… Кто же? Ты мне, конечно, совета не дашь. Ладно! Начну со второго. Пойду проиграю ему пару сетов.
— Он тебе хоть немножко нравится? — спросила Маргарита.
— Да. — Юнити легко встала. — И не немножко. Увы!
Через полчаса, когда Маргарита привела детей для занятий на корт, на соседнем уже шло «представление». Юнити, в короткой теннисной юбочке, целиком открывавшей красивые смуглые бедра, легкая, ловкая, с разлетающимися золотистыми волосами, которые, опадая на плечи, всякий раз точно их ласкали, притягивала взгляды собиравшихся возле кортов мужчин, из которых едва ли кто не позавидовал сейчас ее партнеру — такому же ловкому, белозубому и синеглазому красавцу генералу, любимцу женщин и люфтваффе. Геринг, Геббельс поглядывали на эту пару с ироническими улыбками, Борман — взглядом энтомолога; Гитлер, прогуливавшийся по парку в обществе Альбрехта Хаусхофера и Альфреда Гесса (брата Рудольфа), старался смотреть на плетистые розы, окружавшие корт, однако, удаляясь в глубь аллей, уже в четвертый раз возвращался к площадкам, чтобы бросить на играющую пару быстрый гневный взгляд.
Вечером довольная Юнити рассказала Эльзе и Магде, что Адольф только что устроил ей истерику, потребовав, чтобы она сопровождала его в Рим.
— А я сказала: у меня другие планы… Так рассеянно сказала.
Маргарита об этой победе узнала позже. Она думала о другом: о Роберте, который никак не мог проснуться и жаловался на головную боль, о том, что надо найти время и поговорить с братом, сообщить ему о венчании и об огорчениях Адольфа.
Рудольф целый день не выходил из кабинета. Он читал письма Фридриха. По многу раз возвращался к одной и той же строчке, слову, мысли, подняв глаза, подолгу смотрел перед собой.
Хорошо знакомые, близкие сердцу мысли по-иному открывались ему через эти, его рукой написанные строки. Одна из них вызвала неожиданную мгновенную оторопь:
«Никогда не воюйте с Россией», — предупреждал великий король.
Пришла сестра, села в кресло, поджав ноги. Так она приходила в детстве в его комнату, посмотреть, как он читает или пишет.
— Можно я у тебя тут поплачу? — спросила она.
Он кивнул, решив, что она выразилась фигурально. А через минуту испуганно вскочил, услышав тихие всхлипывания.
Маргарита и сама не ожидала, что расплачется. Зажатое внутри напряжение распрямилось, как пружина, и подступило к горлу этими слезами, смутившими и напугавшими брата.
Рудольф ни о чем не спрашивал. Он сел рядом и обнял ее, крепко прижав к себе и тихонько поглаживая спину и плечи.
— Что ты? — спросил он, только когда она перестала вздрагивать.
— Мы обвенчались, Руди.
— Так это от счастья?
Он пересел в кресло, напротив и взял ее руки в свои:
— Давай вместе подумаем… Что плохо?
— Все.
— В мировом масштабе — понятно, а у тебя?
— А я счастлива.
— Ты предпочла бы — наоборот? Все-таки, что с тобою?
— А с тобой? — прошептала Маргарита, совсем не ожидая, что он ответит так быстро и так просто, точно этот ответ не перечеркивал годы.
— Малыш, я взялся не за свое дело, но обязан делать его.
— Вчера ночью Адольф говорил со мной, — начала Маргарита, невольно морщась от неприятного ощущенья.
— Я догадываюсь, о чем, — прервал ее Рудольф. — Он скоро поймет, что я не от него отдаляюсь, а от власти, которая мне не по плечу. Я ему говорил об этом, но он не захотел… услышать.
— Почему же ты не уйдешь? Если не чувствуешь достаточно силы…
— Да, я слабый заместитель и тусклый политик. Но Адольфу я нужен и такой. А пока это так…
Пока «это так», прочее не имело смысла.
— Еще он сказал, что ты перестал улыбаться, — тихо добавила Маргарита.
— Но я хоть не плачу, — усмехнулся Рудольф. — Йозеф той ночью читал стихи славянского поэта, что-то вроде… счастлив тот, кто пришел в мир в его роковые минуты… он с небожителями на равных, пьет бессмертие из их пиршественных чаш… А ведь ты Германии совсем не знаешь, — вдруг заметил он.
Что она могла возразить? Роберт тоже как-то упрекнул ее, сказав, что она не видела современной Германии. «Ты смотришь на меня, на Геббельса… на нас, и думаешь, что видишь немцев. Ты наблюдаешь, как мы лжем, суетимся, интригуем, и ты уверена, что так же суетится и интригует нация. А нация работает! Мы дали работу нации. Суетясь и интригуя. Мы!»
Возражать и теперь не хотелось. Напряжение не то рассеялось, не то снова ушло внутрь.
Этой ночью Роберт сказал ей, что больше не может отпускать ее от себя, тем более теперь, когда «господь смотрит на них милостиво».
Она отвечала поцелуем.
Май был месяцем поездок по стране; вождя ГТФ ждали в семнадцати городах.
30 апреля 1938 года.
«Милый Руди!
Ты упрекнул меня в том, что я не знаю Германии… Я не сразу почувствовала этот упрек.
Мне очень захотелось рассказать тебе о нескольких впечатлениях, которые появились и еще появятся у меня во время этой поездки, и, может быть, ты найдешь время ответить мне — то ли и так ли я видела.
Я опишу только то, что меня тронуло, „зацепило“ по-настоящему.
Итак, мы прилетели в Берлин 30 утром. Опускаю весь тот сумбур и ажиотаж, которые всегда окружают Роберта, где бы он не появлялся.
Он предоставил мне свободу, и я решила для начала просто походить по улицам Берлина.
Сегодня здесь повсюду оживление. Много женщин гуляют с маленькими детьми, лет трех — четырех (значит, родились в 34–35 годах). У детей в руках флажки. Я видела, как малышка пыталась таким флажком поковырять в песочнице; мать ее за это шлепнула. (Позже я рассказала Роберту. Он сказал: „С флажками ходят по твердому“.) Все заняты украшением всего. В Тиргартене юная пара развешивала гирлянду из флажков на деревце у самой ограды. Здесь ее никто не увидит. Выяснилось — дерево им показалось грустным и они захотели нарядить его к празднику. Смешные, милые мальчик и девочка!
