Алоис Ирасек - Псоглавцы
А Пршибек был уже за деревней и вместе с двумя соседями стоял на пригорке. Он посматривал то в сторону города, то вниз, в сторону Гавловице. Небо только начинало розоветь на востоке. Вокруг еще все было погружено в сон.
Предутренний ветерок шевелил окропленные росой зреющие хлеба и раздувал свитки наблюдающих ходов. Нигде не слышно было ни звука, нигде не заметно было движения. Ни малейшего признака войск.
— Они еще в городе. Отдыхают перед тем, как выступить. Ну и мы можем пока приготовиться, — сказал Пршибек, прислушиваясь к доносившимся со стороны деревни шуму и крикам. — Но кого-нибудь надо тут оставить на страже.
Вернувшись в деревню, он ходил от дома к дому, кричал, что не надо терять головы, что солдат еще не видно и уйти из деревни надо с толком.
— А вы, парни, не бегите! Собирайтесь и идите за мной! Мы задержим солдат, чтобы наши спокойно могли уйти, чтобы их не перерезали, как овец. Живей, парни, живей за мной! Покажите, что есть еще настоящие ходы! Берите чеканы, дубины, а у кого — ружья, это лучше всего! Живей, живей!
Так покрикивал зычным голосом Матей Пршибек. Лицо его, обычно угрюмое и серьезное, теперь необычайно оживилось. Глаза горели отвагой. Он шагал легко и быстро. Его голос заглушал шум и крики.
— Живей, парни! — не умолкал Матей. — За мной! Берите чеканы, ружья! Живей, ходы!
Только у одного дома не остановился Матей. У дома Козины. Он знал, что там и так не хватает мужчин. Один работник не успевал всего сделать в этой спешке, а хозяйка была сама не своя от страха — не за себя, не за дом и добро, а за детей. При первой же тревоге Ганка побледнела как мел и схватила детей. Прижимая к себе Ганалку и таща за руку Павлика, она кинулась на улицу, но старая Козиниха остановила ее. Старуха даже рассердилась, что Ганка так струсила. Несмотря на сопротивление Ганки, она заставила ее приготовиться к уходу. Не переставая дрожать всем телом, бледная Ганка все же послушалась свекрови, но детей не отпускала от себя ни на шаг.
Сборами распоряжалась старуха. Она одна нисколько не растерялась. Она знала, что надо взять с собой. Но куда все это деть? Кто понесет? Где взять столько рук? Ганка связала еду и постели в узлы: все это и детей она возьмет сама, а как же быть с остальным добром?
Замирая от страха, Ганка торопилась поскорее покинуть дом. Старуха хотела спасти побольше добра и думала позвать кого-либо из соседей. Но какой помощи ждать от соседей, когда они не могли управиться и со своим добром? Что же делать? Бросить все, а потом горевать и плакать!
Уже работницы выводили из хлева лучших коров, уже Ганка стояла с детьми у ворот, как вдруг показался Искра Ржегуржек с двумя огромными узлами за спиной и двумя козами на веревке. За ним шла Дорла с ребенком, ведя за руку слепого свекра, который нес волынку и скрипку.
— Идем помочь вам! — крикнул Искра. — Не горюй, хозяйка! Время еще есть!
Он передал свою ношу Дорле и стал помогать работнику запрягать лошадей. Ганка обрадовалась и горячо поблагодарила нежданных помощников. Ловкие руки волынщика быстро справились с делом. Через несколько минут на телеге лежали перины, самые необходимые вещи, немного посуды; туда же усадили слепого отца Искры, Дорлу с младенцем и Ганалку с Павликом. Ганка, видя их в надежных руках, взялась за другую работу.
Телега медленно тронулась со двора. Рядом Ганка вела коз Искры. Сам Искра с работницей шел сзади и гнал остальной скот, мычавший и ревевший в ответ на жалобное блеяние выпущенных на свободу овец. Взять их с собой было невозможно, а они точно чуяли, что остаются в добычу мародерствующим солдатам. Возле телеги шел старый Волк, он громко лаял, стараясь допрыгнуть до сидевших на возу детей.
Пока шли сборы, старой Козинихе некогда было предаваться печали. Но когда все они, как спугнутые птицы, покидали усадьбу, когда старуха уже стояла в воротах, сердце ее болезненно сжалось. Она в последний раз окинула взглядом двор, постройки и невольно подняла руку, как бы прощаясь с ними и благословляя перед разлукой — да спасутся они от потопа и разграбления…
Шум и рев встретили беглецов. Дорога была забита людьми, повозками, скотом. Местами создавались заторы, и телега Козин останавливалась в толчее. Люди кричали и понукали друг друга, собаки лаяли, скот метался, лошади становились на дыбы.
В давке продвигаться можно было только шагом. Лишь с выходом на деревенскую площадь стало немного свободнее. Ходская деревня изменилась до неузнаваемости. Казалось, что вернулись старые времена. На площади собрались мужчины, парни и подростки постарше. Все были вооружены чеканами или дубинами, а многие — длинными и короткими ружьями. Немного в стороне двое парней стерегли барского бургграфа со связанными руками; по приказанию Пршибека его как заложника должны были взять с собой в лес. От страха служащий пана был бледен как смерть, он ждал каждую минуту, что возмущенные ходы бросятся на него.
— Это все из-за тебя! — кричали ему.
— Если войска подожгут у нас хоть одну крышу, ты будешь висеть как шишка на ели, ломикаров холоп!
Похолодевший от страха бургграф задрожал, когда вооруженная толпа вдруг разразилась громкими криками. Это ходы приветствовали своего вождя Матея Пршибека, который на минутку заглянул к себе в усадьбу и теперь возвращался к толпе. Вернее, приветствовали не столько его, сколько находившееся в его руках древко старого ходского знамени. Он спас его тогда, во время допроса, когда Ламмингер сжег их грамоты. Оно долго хранилось на чердаке у Пршибеков, спрятанное лучше, чем в замке, — и теперь в решительную минуту он принес древко, скрепив веревками надломленное место. Но он принес не одно древко, а и знамя: белое полотнище, прикрепленное к древку, украшенному двумя черными лентами. Это было знамя ходских цветов, хотя и без символического изображения, простое и скромное. Тем не менее ходы восторженно приветствовали его. И поистине было на что посмотреть, когда на площади показалась исполинская фигура последнего ходского знаменосца с гордо развевающимся на утреннем ветру знаменем!
Козины проезжали как раз мимо, и они видели, как Пршибек, на время передав знамя одному из парней, стал отдавать приказания. Бургграфа повели вслед за беженцами. Один из подростков со всех ног помчался в Драженов. Несколько человек было выслано вперед за деревню по направлению к городу и к Гавловице, с остальными же Пршибек остался в деревне, стараясь водворить порядок среди беженцев, чтобы все они смогли уйти и как можно больше сберегли добра. Он распоряжался, приказывал, а где надо было — шумел и ругался. В руке его блистал старый дубовый чекан рода Пршибеков. Ему повиновались с первого слова, как признанному вождю.
За деревней поток бегущих двигался значительно свободней. Он разбился на множество отдельных ручейков и ручьев. Каждый искал кратчайшего пути; дорог и троп не хватало для всех. С Уездскои возвышенности, со склона горы Градек спешили беженцы Лучше всего было тем, кто нес с собой только узлы. Труднее приходилось тем, кто вел скотину. То у одного, то у другого вырывалась корова и в испуге носилась по лугу и по колосившимся полям.
Люди не придерживались дорог. Одних убегавшая скотина, других спешка заводили в густую золотистую рожь, и колосья клонились к земле, надломленные и растоптанные.
На востоке алела заря. Над лесами в бледно-голубом небе разрасталась огненно-яркая полоса. Пурпурные облачка то бледнели, то разгорались живым расплавленным золотом. И когда из этого потока света и сиянья зари вынырнуло солнце, уездские беженцы были уже у Гамр, где их принял под свою охрану дремучий лес.
Тут поток остановился, но не успокоился, особенно когда прибыло подкрепление — большой отряд драженовских ходов. Все мужчины были вооружены.
В лесу стояло необыкновенное оживление. Люди, оторвавшиеся в пути от своих, разыскивали друг друга. Старшие выбирали подходящее местечко для своих семейств. Дети кричали и плакали. Коровы и козы, привязанные к деревьям, мычали и блеяли или ощипывали листья. На опушке сбились беспорядочной кучей телеги, с которых снимали стариков, больных, детей и домашний скарб. В лесу и на опушках лежала еще тень, но окрестности леса, холмы и пригорки утопали уже в потоках золотого света и на склоне Градека сверкала сталь.
Это сверкали ружья и чеканы отряда Пршибека.
Все уездские уже были внизу, находясь под охраной густого леса. И только они задержались там наверху, у опустевшей деревни. С приближением войск Пршибек решил отступить, чтобы отряд не оказался отрезанным от беженцев, укрывшихся в лесу: дорога из города через Гавловице проходила как раз по лощине, отделявшей Градек от Гамр и раскинувшихся за Гамрами лесов.
Наверху, недалеко от Уезда, рожок протрубил сигнал, повторенный барабанами. Утренний ветерок доносил эти звуки до лощины. Но отсюда войска еще не было видно. Вскоре, однако, по сухой, каменистой дороге, ведущей низом из Гавловице, зазвенели подковы, и тотчас же на солнце блеснуло оружие. Конница! Императорские кирасиры! Они мчались во весь опор, но отряд Пршибека успел пересечь дорогу и уже подходил к Гамрам. Заметив это, кирасиры остановились.
