Феликс Дан - Падение империи
Внезапная судорога сдавила горло Аталариха и он невольно протянул руку, как бы ища опоры. Любящим сердцем почувствовала Камилла его страдания и, вырвавшись из объятий матери, кинулась к королю.
— Боже мой… Королю дурно! — вскрикнула она. — Скорее лекарство… Где кубок с вином?
С легкостью сирены Камилла вбежала на ступени павильона, где находился золотой кубок, приготовленный для короля. Быстро сдернув покрывающую его салфетку, она поднесла кубок к губам Аталариха. — Пей, возлюбленный государь, — прошептала она голосом нежным, как щебетание весенних птиц. — Это подкрепит тебя…
Рустициана пошатнулась, но в то же мгновение она почувствовала, как железная рука схватила ее руку, увлекая в кусты.
— Цетегус… — прошептала она. — Ты слышал?
— Молчи, — прошипел римлянин. — Все еще может быть спасено…
А Камилла продолжала щебетать своим нежным голоском:
— Выпей, государь… Ты разволновался… Да и могло ли быть иначе?.. Эти же капли всегда тебя успокаивали.
Аталарих принял полную чашу из ее рук и со счастливой улыбкой протянул ее своей невесте.
— Я выпью после тебя, Камилла. Отпей первая, моя дорогая. Это твое право, королева готов.
Цетегус невольно сделал шаг вперед. Взгляд его пожирал Камиллу, светлую, радостную и обаятельную, как сама весна. В холодном сердце бесчувственного заговорщика шевельнулось что-то, похожее на нежность, на раскаянье… Одна минута, и эта юная, прекрасная, богатая счастьем и надеждой жизнь должна угаснуть… И он, стоящий рядом с Рустицианой, создал это ужасное сплетение роковых обстоятельств. Он, Цетегус, погубит дочь. Рустицианы… Женщины, любившей его так безумно, которую и он любил когда-то… Давно ли это было, когда вся зардевшись стыдом, неверная жена Боэция шептала на ухо своему верному другу: «Цетегус, жизнь моя… Это будет наш ребенок, плод нашей любви»… Он долго верил этим словам, долго гордился красотой Камиллы, считая ее своей дочерью, а теперь… Теперь он должен убить ее своим молчанием…
Дрожь пробежала по телу Цетегуса… Он чуть не крикнул, чуть не поднял руки, чтобы вырвать отравленный кубок из рук Камиллы. Внезапно в уме его возник роковой вопрос: «А что же будет с заговором, с тобой самим, с Римом?»
Рука Цетегуса бессильно опустилась. Спасти Камиллу, значило погубить себя. Это значило быть арестованным не завтра, — нет, а сейчас же, сию минуту, как отравителю, как цареубийце… и тогда прощай, все планы, все честолюбивые надежды. Прощай, свобода Рима… Спасти дочь Рустицианы значило навсегда погубить родину. Рим или Камилла?.. С одной стороны: свобода, месть, могущество и родина, — с другой, капризная девочка, отдавшаяся врагам. Разве возможно колебание?.. Рим или Камилла?..
Цетегус, до боли сжав руку Рустицианы, увлек ее еще дальше, в тень высоких кипарисов, откуда она не могла видеть своей дочери.
Вся зардевшись, Камилла подняла полный бокал.
— Пью за счастье моего обожаемого государя, — прошептала она, и отпила глоток под восторженные крики придворных готов, к которым присоединились и римляне, увлеченные общим настроением.
Одна Рустициана молчала. Она не видела, как ее дочь, красивая, с улыбкой передала Аталариху смертельную чашу.
— Пью за мой верный народ, — торжественно произнес Аталарих. — Да поможет мне Бог быть ему достойным правителем. Пью за мое счастье, неразрывное со счастьем моих готов. Пью за братское единение германцев и римлян и за благородную римлянку, будущую императрицу италийскую, подарившую любовь и счастье королю готов.
И выпив кубок до дна, Аталарих поставил его обратно на жертвенник Венеры и обернулся.
Взгляд его упал на Цетегуса, невольно подавшегося вперед.
Странная ледяная дрожь пробежала по жилам молодого короля при виде мрачных глаз римлянина, сверкающих загадочным торжеством. Чисто адская насмешка раздвинула тонкие губы Цетегуса, почтительно склонившего голову перед юным монархом.
— А… и ты здесь, Цетегус… Я не ожидал и не желал видеть тебя сегодня, префект Ри…
Слово «Рим» замерло на губах Аталариха. Он пошатнулся, протянул руки и без крика, без стона свалился на землю, к подножию статуи богини любви и красоты…
— Аталарих, жизнь моя…
Вопль ужаса и отчаяния огласил воздух. Одним прыжком очутилась Камилла возле упавшего и, вскинув руки, как бы призывая небо на помощь, бесчувственно свалилась на неподвижное тело.
— Врачей… Скорее зовите Энея… — раздался громкий повелительный голос Цетегуса, посреди несвязных криков и противоречивых приказаний десятков голосов. Обезумевшие придворные метались, потеряв голову.
— Зовите греческого врача, — громко повторил Цетегус, — а покуда дайте воды. Быть может, это простой обморок от переутомления.
Спокойно и решительно, как человек, сознающий необходимость и право распоряжаться среди растерянных и обезумевших людей, Цетегус вбежал на ступени, схватил кубок, из которого пил Аталарих, и побежал с ним к ручью, протекающему в пяти шагах от храма Венеры, и здесь он поспешно, но аккуратно выполоскал кубок, зачерпнул воды и вернулся к бесчувственным, над которыми уже наклонился смертельно бледный греческий врач.
— Цетегус… что с моей дочерью?.. — раздался хриплый голос у его уха.
— Не волнуйся, Рустициана, — быстро прошептал Цетегус. — Простой обморок, и только… Но бедный молодой король… навряд ли встанет. Его унес припадок его наследственной болезни, — прибавил он громко.
— Сын мой… — вскрикнула Амаласунта, шатаясь. — Сын мой… — повторила она, падая без чувств на землю, в первый и последний раз в жизни.
XVIII
Как громовой удар из безоблачного неба поразила Равенну внезапная смерть Аталариха…
Жестокой насмешкой судьбы казалась верной германской дружине эта безвременная кончина царственного юноши, погибшего в тот самый день, когда он высказал себя достойным наследником своего великого деда.
Убитые горем, растерянные, как стадо, потерявшее пастуха, готы почувствовали себя снова бессильными при дворе Амаласунты, оставшейся единственной законной наследницей престола.
Но и римляне были не менее их ошеломлены неожиданной смертью юного короля. Они волновались, не зная, чего ждать от будущего. Неуверенность хуже всего. В первые же дни после смерти Аталариха не только во всей Равенне, но и во всей Италии не было ни одного человека, знавшего, чего ждать, чего опасаться или на что надеяться.
Единственным исключением был железный римлянин, сыгравший роль судьбы в роковой для германской династии вечер.
Прошло два дня после трагедии, разыгравшейся у храма Венеры.
Цетегус еще спал, когда доверенный раб доложил ему о приходе Кассиодора. Убитый горем вошел вслед за рабом старик и застал хозяина дома еще в постели. С удивлением, граничащим со страхом, глядел верный друг Теодорика на человека, могущего спать спокойно и мирно в такие дни. Едва держащегося на ногах от горя и беспокойства Кассиодора хладнокровие Цетегу-са поразило настолько, что он не смог удержаться от выражения удивления.
— Спокойная совесть — лучшая подушка, — холодно ответил Цетегус, и насмешливая полуулыбка, сопровождающая этот ответ, больно резанула по сердцу старика, искренне и горячо любившего своего молодого государя.
— Я никогда не сомневался в том, что ты стал жертвой печальной ошибки, — с оттенком укоризны заметил ученый историк. — Но ведь и мне мешали спать не личные заботы, а беспокойство за участь государства.
— Полно, Кассиодор… Государству нашему грозили несравненно большие опасности от самовластия несчастного юноши, чем от его смерти…
Голос Цетегуса звучал так уверенно, что расстроенный старик замолчал, не находя возражений.
— Скажи мне лучше, что делает Амаласунта? — после минутного молчания спросил Цетегус.
Кассиодор безнадежно махнул рукой. Глаза его наполнились слезами:
— Ах, если бы ты видел несчастную мать… Она ни на минуту не отходит от своего сына… С тех пор, как ее привели в чувство, она не произнесла ни слова, не проглотила ни капли воды… Точно окаменевшая, сидит она у безжизненного тела.
— Это не годится, — решительно произнес Цетегус. — Этому немому горю надо положить конец. Наследница Теодорика принадлежит государству, а не могиле своего сына. Она должна подумать о своей безопасности и о своем народе, особенно ввиду теперешних смутных обстоятельств. У династии Амалунгов немало врагов… Тебе ли не знать этого, Кассиодор. Железная рука Теодорика могла сдерживать честолюбие германских варваров, именующих себя герцогами и графами. Но теперь, когда престол заняла женщина, они несомненно подымут головы. Как знать, естественной ли была внезапная смерть Аталариха… Я уже вчера слышал кое-где слово «отрава»… Юный тиран имел немало врагов. И эти враги не будут бездействовать.
