Фаина Гримберг - Княжна Тараканова
Она сказала, что не помнит своей матери. Это тоже была правда! Она уже знала, к чему ведет, но не знала, какой дорогой пойдет… Видно было, что он набирается решимости для того, чтобы высказать нечто важное.
– Мне говорили кое-что совершенно туманное о том, что вы не та, за кого выдаете себя!
Она смутилась искренне. Ведь он мог иметь в виду совсем не сказку, а самую настоящую, самую скучную правду! Она подняла на него глаза. В ее глазах трепетали мотыльками тоска, робость, надежда. Она тоже как будто набиралась смелости…
– Да, – сказала она, – это так. Но я, в сущности, никто… – И снова правда! – Я, в сущности, никто! – Вдохновение подняло ее на своих волнах… – Я не знаю, что говорили вам… – Она сейчас совершенно искренне чувствовала себя значительно более наивной, чем была на самом деле. А она все-таки, несмотря на все пережитое, оставалась в определенной степени наивной… – Я – никто! Я не могу доказать… Простите!.. Я так устала таиться! Вы представляетесь мне человеком, которому возможно довериться… Вы, должно быть, слышали, будто я – незаконнорожденная… Это не так. Отец… Одна монахиня сказала мне, что они были обвенчаны!.. Но я… Я и сама не понимаю, как это могло сделаться… Ведь императрица…
Мадлен не знала, что известно господину Лэнэ, она бросала на него короткие взгляды, в которых виделось искреннее смущение. Она могла показаться ему смятенной, встревоженной. Но по выражению его лица она определила, что странный слух о незаконной дочери Франциска известен ему. Он слушал внимательно. Она рассказала, что узнала о своем истинном происхождении случайно. Она говорила с паузами, медленно и смущенно. Она подумала, что сейчас он спросит о ее правах. Она медленно подводила разговор именно к этому! И он спросил:
– Вы полагаете, что можете рассчитывать… – И, разумеется, он нарочно не договорил.
Однако она подхватила тотчас:
– Речь не может, ни в коем случае не может идти о… о правах на престол! Я не имею права называться принцессой. Да мне это и не нужно! Я знаю, что у моей матери также были и законные дети от ее супруга, графа Шомеги… Я ничего не могу доказать… Мне предложили пострижение, но я отказалась. Не знаю, осудите ли вы меня, я ведь так молода. Мне пришлось покинуть монастырь. Я оставалась в одиночестве, без средств к существованию. Я подвергалась соблазнам… – Она замолчала, чуть прикусив верхнюю губу. Он смотрел серьезно. Она продолжила: – Мне хочется говорить вам все! Я доверилась недостойному человеку. Я должна была сразу понять, но я была так неопытна… Я была так одинока… В итоге я, вследствие моей доверчивости, потеряла последние деньги, которыми еще располагала… Но… я скажу вам правду: гораздо мучительнее было понимать, сознавать, что первые чувства мои потрачены на человека столь недостойного…
Ее охватило волнение. Ей представлялось, что в ее жизни все так и есть, как она сейчас рассказывает! И в то же время она смутно завидовала той девушке, которую сама и придумывала сейчас. Ведь в жизни придуманной девушки были те простота и ясность, коих не имелось в жизни Мадлен… Но и это было еще не все! Захваченная странными, противоречивыми чувствами, Мадлен понимала: ей непременно нужно заранее оправдать то обстоятельство, что она уже не девственница! Вполне вероятно ведь, что она вскоре окажется в одной постели с господином Лэнэ и у него, конечно же, может возникнуть вопрос, каким образом воспитанница монастыря потеряла свою телесную чистоту… Мадлен сама изумлялась странной смеси вдохновения и сугубого практицизма, проявляющейся в ее речах…
Он в задумчивости кивнул. Она чутьем определила, что он все же не принимает ее за обыкновенную авантюристку, наподобие тех мужчин и женщин, которые в изобилии встречались на дорогах Европы, в гостиницах и на постоялых дворах, в свитах вельмож и в игорных салонах…
– Вы говорите искренне, – наконец произнес он. – Мне кажется, вы не лжете.
Она встала со стула, подошла к стене у двери, оперлась, будто не решаясь приблизиться к своему собеседнику.
– Я говорю вам решительно все, что я знаю о себе. Я никогда не имела графского титула. В монастыре меня называли именем «Магдалина», это было далеко отсюда, очень далеко, в горах Италии. Поэтому я называю себя «Мадлен», на французский лад. Меня учили оставаться смиренной. Я так долго не знала, кто я! Император несколько раз посетил монастырь инкогнито, но я только позднее узнала, что это мой отец! Я покинула монастырь бедной девушкой. Документами на имя графини де Монтерлан снабдила меня добрая Катрина…
Мадлен теперь понимала, что рискует. Да, господин Лэнэ явно расположился к ней, но могла ли она с полной уверенностью полагать, что он не выдаст ее, не донесет! Впрочем, арест Катрины де Турнемир явился делом столь темным, что вряд ли господину Лэнэ или кому бы то ни было захотелось ввязываться в это дело.
– Вы очень рисковали, – заметил он, однако заметил с явной теплотой в голосе.
– Катрина сказала, что никакой графини де Монтерлан на самом деле не существует. – Мадлен выглядела трогательно доверчивой. – Ничьих прав я не узурпировала!
– Надобно подумать, чем возможно было бы помочь вам…
– Наверное, ничем. Я не имею никакого права на титул моей матери, графиней Шомеги я не могу называться. Я – никто. И все же я – дочь императора Священной Римской империи.
Он сидел, задумавшись.
– Меня могут искать, – сказала она. – Я не назову даже вам монастырь, где я воспитывалась. Меня могут найти и принудить к постригу… Я буду с вами совершенно откровенна: я не знаю, что делать, как мне быть…
Она очень обрадовалась, когда он предложил ей поехать в Бордо вместе с ним. Он также решил, что ей следует по-прежнему называться графиней де Монтерлан. Они не говорили о деньгах, но было ясно, что он берет на себя все расходы, все денежные траты, какие только могли понадобиться. Он не предлагал ей сделаться тотчас его любовницей, и это было также хорошо…
* * *Путешествие было приятным. Господин Лэнэ заботился о ее благополучии и удобствах. Он становился все более и более галантным. Она понимала, что в конце концов сделается его любовницей. Но нужно было добиться такого положения в его сердце, чтобы он не относился к ней пренебрежительно, когда она уже будет принадлежать ему. Здесь ничего нельзя было рассчитать заранее, но она знала, и более, чем знала, чувствовала, что обладает не только телесной прелестью женской юности, но и очарованием своеобразного характера, умением говорить изящно, уверенно, показывая разнообразие познаний…
Вскоре они должны были прибыть в Бордо. Она уже казалась ему еще более откровенной. Она будто припоминала далекие картины раннего детства, рассказала ему, не вдаваясь, впрочем, в подробности, о том, как ее воспитывала старая нянька в деревне.
– …Возможно, это было в Венгрии, но я не уверена. Оттуда меня увезли в монастырь…
Она думала, что лучше всего лжешь, когда говоришь правду или почти правду. Она пыталась понять мотивы отношения к ней Паскаля (таково было имя ее нынешнего спутника). Да, она нравилась ему, как может юная прелестница нравиться молодому мужчине, но это было еще не все, было еще что-то, достаточно важное для него… Впрочем, он представлялся ей серьезным человеком, отнюдь не наклонным к авантюризму.
Город очень занял ее. Она прежде никогда не знала, что такое настоящий портовый город. Полноводная Гаронна доступна была даже для больших морских судов. Паскаль устраивал для своей подруги прекрасные речные прогулки. Она сидела под плотным шелковым навесом, оживленная, слегка обмахиваясь веером. Ее общество теперь составляли преимущественно молодые мужчины, сыновья и близкие родственники бордоских негоциантов. Она познакомилась также, в кругу господина Лэнэ, с несколькими судовладельцами и капитанами крупных кораблей. На прогулках она и окружившие ее мужчины могли показаться весьма живописной группой. Река очаровывала ее, но городская архитектура не очень занимала. Ей казалось, будто всякий раз она попадает в один и тот же город, то есть все города представлялись ей похожими друг на друга. Сопровождаемая остроумными или всего лишь претендующими на остроумие собеседниками в нарядных кафтанах, отблескивающих золотым шитьем, юная Мадлен шла, не торопясь, ее однотонное светло-красное платье привлекало, манило. Головы в париках кивали, глаза, яркие мужские глаза, смеялись. Руки жестикулировали, кружевные манжеты слегка взлетали. Она опускала глаза и смотрела на эти крепкие мужские ноги, обтянутые чулками. Ей приходило на мысль, что ведь возможно отдаваться любовникам всего лишь потому, что они хороши собой. И что же в этом может быть дурного?! Но она не могла себе этого позволить, ведь был Паскаль!.. Она медленно шла вдоль крепостной стены, между двумя рядами высоких деревьев. Она не знала, как называются эти деревья, но не намеревалась спрашивать. Можно было казаться наивной, но не слишком!.. Зеленоватая вода реки имела малахитовый отлив. Она вдруг вспоминала Михала и чувствовала тоску… Когда Мадлен садилась в большой лодке на скамью, обтянутую бархатом, услужливые кавалеры сравнивали ее с Клеопатрой. Она отвечала, что ей приятно беседовать с образованными людьми, но судьба древней царицы вовсе не привлекает ее! Тотчас все рассыпались в комплиментах и принимались уверять загадочную красавицу, что она достойна величия, но отнюдь не трагической судьбы египетской правительницы!.. Мадлен была хрупкой и стройной. Хрупкость еще более подчеркивалась пышностью темных волос. Паскаль обычно предпочитал молчать. Но однажды он, словно желая показать свою власть над ней, мягко предложил ей распустить волосы. В лодке разместилось несколько мужчин. Она коротко взглянула на них, затем – внимательно – на него.
