Валентин Пронин - Катулл
— Вот послушай, — сказала Канидия и запела известную песенку на слова Катулла:
Милый птенчик! Услада моей милой.Как забавно она с тобой играет,Подставляя под клювик свой мизинец,Ожидая, чтоб яростно ты клюнул.Когда девушке юной и расцветшейПозабавиться так придет желанье,Знаю — это затем, чтоб малой больюПриглушить хоть на миг пыланье страсти.О, когда бы и мне, с тобой играя,Облегчить свою страждущую душу!
— Правда, хорошо? — спросила Канидия, кончив петь. — Что с тобой? Опять вспомнил про свою красотку или сердце кольнуло? У меня иногда бывает — сожмет так, что дышать не могу. Почему ты молчишь? То прибежал ночью заплаканный, потом оказался ненасытным и ласковым, а теперь уходишь, ни слова не говоря…
Катулл оделся, и Канидия увидела щеголя в дорогой тунике, башмаках с серебряными застежками и синей накидке. Так же молча Катулл высыпал перед ней горсть монет.
У соседнего домика плешивая сморщенная старуха кормила голубей. Навстречу Катуллу мальчишки гнали стадо овец и коз. Бородатый мужчина запрягал мула в двухколесную повозку.
— Ты в город? — обратился к нему Катулл. — Я заплачу. Довези меня до Авентина.
— Я еду на рынок, к Эмпорию, — проворчал бородач. — Садись, если тебе по пути.
Повозка скрипела и кренилась на дымящейся серой пылью дороге. Катулл, задумавшись, смотрел, как заря разгорается над холмами. Две собаки бежали за повозкой, высунув языки. Возница замахивался на них с руганью, они отскакивали, трусливо поджимали хвосты, но упорно бежали по обеим сторонам дороги. Они сопровождали Катулла до самого Сублицийского моста.
VI
Кончалось лето в год консульского правления Спинтера и Пия Метелла[154]. Цезарь продолжал завоевывать Галлию; Клодий мутил плебс и конфисковывал имения оптиматов, обвиняя их в государственных хищениях. Сенат ждал возвращения Цицерона, чтобы продемонстрировать свое единство, а пропретор Гай Меммий Гемелл готовился к наместничеству в Вифинии.
Римский аристократ Меммий был постоянным членом литературного кружка неотериков. Как политик он снисходил к рвению молодых муниципалов. Сейчас он стал наместником провинции, и нужно было устроить так, чтобы в его свиту попал кто-нибудь из друзей-транспаданцев. В Вифинии они смогли бы поправить свои денежные дела и приобщиться к государственной службе.
Друзья спорили, предлагая друг другу уехать. Катон не хотел покидать Рим. Оп страдал, расставаясь со своими учеными занятиями. Фурий Бибакул, несмотря на бедность, предпочитал находиться рядом с Катоном. Он готовился отнести издателям переводы эпиллиев Эвфори-она и тем самым произвести потрясение в поэзии. Непот усиленно занимался историей, а Вар — многообещающими в отношении оплаты тяжбами. Его адвокатура приносила верные деньги — к чему менять ее на ожидание сомнительных доходов в разоренной Вифинии? К тому же Альфен Вар предпочитал избегать особенной близости с врагами Цезаря: последнее время «кремонский башмачник», как шутя называли Вара друзья, с видимым одобрением прислушивался к вестям о победах галльского императора. Корнифиций надеялся, что с восстановлением прежнего положения Цицерон поможет и ему проявить находящиеся без применения ораторские способности.
Трое молчали: Цецилий — юный поэт, приехавший из города Новум Комум, беспечный Цинна и мрачный Катулл. Катон посмотрел на них вопросительно. Цецилий покачал головой и объявил, что он вскоре должен вернуться к нежно любимой жене.
— Я воздержусь от путешествия в Вифинию, хотя там находится почитаемое святилище матери богов Кибелы, — сказал юноша с улыбкой наивного самодовольства. — Лучше я напишу поэму о великой владычице, сидя дома…
— Гай, ты бы не хотел посетить могилу твоего бедного брата? — спросил у Катулла Корнифиций.
Катулл вздохнул и ответил утвердительно.
Итак, кандидат в свиту Меммия нашелся. Вместе с Катуллом согласился ехать Цинна, заявив, что ему нужны впечатления для будущих поэтических замыслов. А Катулл думал о необходимости скопить денег: надо было уплатить долги и хотя бы на время обеспечить свою дальнейшую жизнь.
Хотя измена Клодии угнетала и томила душу, он старался забыть о ней, находя утешение в приготовлениях к предстоящему путешествию. Катулл написал отцу о своем намерении отправиться в Вифинию и почтительно спрашивал его мнения.
Ответ пришел через неделю. Отец желал ему удачи на новом поприще. Он предпочел бы видеть сына среди сподвижников Цезаря, но само решение беспутного поэта обратиться к государственной службе не могло не вызвать одобрения у старого муниципала. С письмом отец прислал пятьдесят тысяч сестерциев для начала успешного путешествия. Он просил найти место, где захоронен пепел Спурия, и совершить погребальное жертвоприношение.
Между тем Валерий Катон хлопотал о зачислении Катулла и Цинны в свиту Меммия. Немало приятных часов Меммий провел с «александрийцами» в застольях и развлечениях, в поэтических соревнованиях и беседах, я все же сразу обратиться к нему со столь щекотливой просьбой даже председателю кружка казалось неловким. Нельзя сказать, что Гай Меммий проявлял высокомерие, находясь в обществе поэтов-транспаданцев, но… серьезно подумав, Катон решил пойти к весельчаку Аллию, не уступавшему Меммию связями и знатностью рода.
Встреченный Аллием с любезностью и гостеприимством, Валерий Катон осторожно изложил просьбу о содействии Катуллу и Цинне. Катон говорил и с огорчением замечал, как меняется выражение лица у добродушного толстяка, как холодеют его глаза. Казалось бы, чего проще — включить двух образованных юношей в пеструю свиту наместника. Но Катон понял, что это будет нелегким делом. Весьма основательные возражения Катон услышал не от кутилы и стихотворца Аллия, а от патриция Луция Манлия Торквата, следующего сословному правилу нобилей оберегать даже самые незначительные должности от выскочек-муниципалов. Только через час Катон сумел добиться его обещания замолвить Меммию несколько слов.
Объединившись с Корнелием Непотом, Катон отправился к Гортензию и другу Цицерона Помпонию Аттику. Он нашел у них такой же любезный прием и уклончивость в обещаниях.
Через два дня Гай Меммий знал о просьбе Катона. Среди срочных дел, предваряющих выезд в провинцию, Меммий выбрал время, чтобы лично побеседовать с ним. Меммий был другом известного свободомыслием Лукреция Кара, он был светским человеком и не стал изображать напыщенного вельможу.
Меммий пришел к Катону и, расположившись в кресле, спросил:
— В каком качестве, дорогой Катон, ты мечтал бы увидеть Катулла и Цинну в моей когорте? Сенат не позволит взять их на должность легатов, военных трибунов или доверить им казначейские ключи квесторов… (Меммий с усмешкой пожал плечами.) Мне кажется, им не подходят и места счетоводов, кладовщиков, надсмотрщиков или курьеров. Наконец, они не медики и не солдаты. Согласись, если я приглашу их с собой просто как любопытствующих путешественников, то это вызовет со стороны сената сомнение в моих способностях подобрать людей для управления провинцией (Меммий хитрил: с ним ехало достаточно бездельников из знатных семей, предполагавших пограбить жителей завоеванной страны).
— Ты напрасно думаешь, будто они будут тебе в тягость, — возразил Валерий Катон. — Здравомыслящий человек поймет, что в окружении римского наместника должны находиться философы, художники и поэты. Запечатлеть нравы, смягчающиеся под влиянием справедливости и просвещения, увековечить славные дела и сам облик благородного правителя — вот их назначение… (Катон пустился в не свойственные ему, лукавые рассуждения.) Катулл и Цинна образованные, толковые люди, они могут принести пользу в составлении планов, реестров, донесений и прочих документов. Вспомни: с Александром Великим во всех походах находились философ Каллисфен и скульптор Лисипп. Говорят, в свите Цезаря преобладают заурядности…
Этот затянувшийся разговор не походил на искреннюю беседу единомышленников и товарищей по литературному кружку: под любезными фразами, прикрытыми внешним доброжелательством, таилось противоборство. Но Меммий не желал дурной молвы о себе среди влиятельных муниципалов. Он согласился принять в свиту Катулла и Цинну на неопределенном положении «друзей».
Меммий еще не вполне утвердился в своем решении, когда в таблин вошел Кальв. Несколько минут он молча прислушивался к разговору, потом сказал:
— Я не знаю, что будет делать Катулл в Вифинии, исполняя обязанности писца или счетовода, но в поэзии он достиг поразительных высот.
— Только сейчас я говорил о том же любезному Меммию… — снова оживился Катон.
