Роман Антропов - Бирон
— А если нас осилят? Если мы проморгаем? — заволновался Долгорукий. — Вот, например, знаете ли вы, кто является первыми смутьянами? Знаете ли вы, кто волнует народ, войско и дворянство?
— Знаю. И не только знаю понаслышке, но каждый день вижусь и разговариваю с ними, — проговорил Остерман.
— Кто же они, если вы их знаете? — забыв всякую осторожность, закричал Долгорукий.
— Волынский{26} и князь Черкасский, — отчеканил Остерман.
— Так ведь их надо схватить, арестовать… сослать… четвертовать!.. Чего же вы медлите?..
Ироническая улыбка пробежала по губам Остермана.
— Вы ошибаетесь, князь Алексей!.. — промолвил он. — Каждый раз, как они являются ко мне, я получаю от них драгоценные сведения. Ведь они считают меня своим сторонником и потому вполне откровенны со мной. А мне, всем нам необходимо быть в курсе их замыслов, знать настроение и большинства дворянства, и войска. Поэтому вы не волнуйтесь: я не пропущу нужного момента. Я вам скажу больше: я арестую даже Бирона… А знаете, почему и для чего?
Долгорукий насторожился.
— Для того чтобы его место на время занял князь Иван Долгорукий… — еле слышным шепотом произнес Остерман. — Анна Иоанновна — женщина, и притом с пылким темпераментом. Вы понимаете?.. Раз князь Иван сблизится с ней — она очутится в ваших руках. А вы… вы не забудете моей услуги, Долгорукий?..
— О! — вырвалось у того. — Все поделим!
— Я знал, что вы, как умнейший человек, поймете меня. Ну, теперь я иду к государыне. Смотрите, чтобы никто не помешал нашему свиданию. Предупредите князя Ивана, растолкуйте ему…
— Все исполню, все… — довольным голосом пробормотал Долгорукий.
XIV
«Уроки» Остермана
— Ваше величество, где вы? — тихо спросил Остерман, входя в красную гостиную.
Он поводил глазами, но нигде не видел заточенной императрицы.
Портьера распахнулась, и из спальни вся в слезах, угрюмая, понурая вышла Анна Иоанновна.
— Что же это такое? — не здороваясь, накинулась она на своего «тайного руководителя». — В ловушку меня заманили? Да? В капкан засадили?..
По-видимому, Остерман был готов к подобному приему, потому что ни один мускул не дрогнул на его лице, и он тихо, но спокойно продолжал:
— Через три дня все будет окончено, ваше величество! Но ради Бога, говорите тише, иначе все, все пропадет, все разрушится! — Он склонился перед царственной затворницей и, горячо поцеловав ее руку, прошептал: — Разве вы перестали верить вашему верноподданному слуге Остерману? О, ваше величество, вы обижаете меня!.. Я знаю, ваше величество, как тяжело вам и в каком унизительном положении находитесь вы. Но вы терпели много; потерпите же еще всего три дня.
— Ах! — истеричным воплем вырвалось из груди Анны Иоанновны. — Терпеть и терпеть! Это — все, что я получаю от жизни. Ну, вот, я стала царицей…
— Вы еще не коронованы, ваше величество, — поправил ее Остерман.
— И что же? Меня опять держат в плену, в заточении. Эти проклятые князья Долгорукие стерегут меня, словно собаку в будке. Но я не хочу этого, не хочу! Я убегу отсюда, я закричу на улицах народу: «Спасайте свою царицу из рук тюремщиков и палачей!»
Остерман бесцеремонно взял императрицу за обе руки, усадил ее в кресло и стал посвящать ее во все тонкости своего хитроумного плана.
— Понимаете, ваше величество?
— Да, да, — мало-помалу оживлялась Анна Иоанновна.
— Видите, что сделаться самодержавной императрицей, не имея на то прямого права, не так-то легко, — продолжал свое утешение хитроумный Остерман. — Поэтому потерпите еще всего день, два, три. Ваш план обратиться к народу великолепен; это самое придумал и я, а поэтому подпишите вот эти воззвания.
Остерман развернул перед Анной Иоанновной целую кипу листов.
— А что это такое? — испугалась та. — Боже мой, я уже подписала ограничение себе!.. А это, быть может, уже совсем отречение от престола или даже смертный приговор мне?
Тогда Остерман взял один из листов и шепотом начал читать несчастной «царице»:
— «Воззвание к моим верным солдатам. Братцы! Вашу императрицу наглые члены Верховного тайного совета насильно заставили подписать ограничительную грамоту, коей я, императрица Анна Иоанновна, лишаюсь права управлять царством. Все права хотят захватить в свои руки Голицыны, Долгорукие и прочие иные господа верховники. Позор, поношение, обида царскому роду, коему вы, солдаты, служили всегда верой и правдой. Меня во дворце заключили, как в темницу: каждый шаг мой стерегут. Верные мои солдаты, верная и любезная моя армия! Идите и ослобоните меня! Присягайте только мне, как самодержавице, но не присягайте Верховному совету. Жду от всех вас, братцы, помоги, изволения от своих дерзновенных тиранов».
— Так! Так! Так! — захлопала руками Анна Иоанновна. — О, эти проклятые князишки! Я им покажу, как оскорблять царскую кровь!
— Подписывайте скорее, ваше величество! Каждая секунда дорога! — торопил ее Остерман, боявшийся внезапного появления которого-нибудь из Долгоруких.
Анна Иоанновна подписала все воззвания.
— А теперь помните, что вы, ваше величество, должны быть особенно ласковы с Долгорукими, особливо с князем Иваном. Они не должны держать в подозрении ни вас, ни меня, — продолжал поучать императрицу Остерман, затем встал, чутко прислушался и преувеличенно громко произнес: — До свидания, ваше величество!
В дверях стоял Алексей Долгорукий.
— Итак, вы усвоили себе, что такое ограниченный монарх? — почтительно спросил Анну Иоанновну Остерман.
— Да, — растерянно ответила императрица.
— Уверяю вас, ваше величество, что это — самый лучший, удобный и выгодный образ правления, — продолжал великий дипломат. — Вы — императрица, но не можете же вы одна управлять такой махиной, как Российская империя? Я правду говорю, князь Алексей? — обернулся Остерман к Долгорукому.
— Это — святая правда, ваше величество, — поклонился тот государыне.
— Завтра или послезавтра я буду иметь высокое счастье снова явиться к вам, ваше величество, на урок. Вы дозволите? — сказал Остерман.
— Я буду ждать вас с нетерпением, господин Остерман! — улыбнулась Анна Иоанновна, протягивая ему руку.
«Великий оракул» прижался долгим поцелуем к «державной» руке и быстро вышел из покоев императрицы.
— Ну, что, как она? — перехватил его на дороге Иван Долгорукий.
— Чудесно! Все идет как нельзя лучше!.. А вот вы поразвлекли бы ее!.. — улыбнулся Остерман. — Скучает ее величество…
— Можно! — осклабился отвратительно-цинично князь Иван.
По уходе Остермана князь Алексей Долгорукий обратился к Анне Иоанновне:
— Вот, ваше величество, человек! Ума — палата!
— Да, — усмехнулась императрица, — малость поумнее нас с тобой будет. А ты вот лучше скажи, что это за скучища у нас тут в Москве? — В ее голосе задрожала злоба к этому главному тюремщику. — У меня в Митаве и то было веселее… — продолжала она. — Хоть поговоришь с кем-нибудь, а тут сиди одна, как заключенная.
— Что делать, ваше величество, надо обождать малость. Вот через два дня состоится официальное провозглашение вас императрицей, тогда дело иное будет, — ответил Долгорукий. — Вы, ваше величество, игру на гуслях любите?
— А что? — оживилась Анна Иоанновна. — Я часто слыхала игру на гуслях, еще до замужества моего, когда девицей была и у матушки жила. А ты почему про это спросил, князь?
— К тому, ваше величество, что Иван мой — большой по этой части затейник. Играет он страх хорошо, да и поет, что соловей залетный. Если угодно вам, может, он позабавит вас. Но только надо это аккуратно сделать, чтобы никто не видел, не слышал, а то пойдет слух, что вот, дескать, государь император только что помер, а та, которая царицей нашей будет, в веселие ударяется. Сами изволите знать Москву: город смирный, богобоязненный, не то что Петербург, где машкерные и иные бесовские действа и лицезрения творятся, — проговорил Алексей Долгорукий.
Анна Иоанновна смутилась. Она уже видела Ивана Долгорукого, этого разудалого, лихого молодца, с его грубо-красивым, наглым лицом, молодца, который «не щадит ни бабьей, ни девичьей чести».
— А будет ли взаправду хорошо это? Не выйдет ли зазорно? — дрогнувшим голосом спросила она.
— Что ж, ничего!.. Только осторожно, говорю, поступить надо. Ужо вечерком, как поулягутся все во дворце, Иван и придет с гуслями. Присылать, стало быть?
«Ох, искушение!» — растерянно подумала Анна Иоанновна, но вдруг решилась.
— Что ж, пусть приходит… Очень уж скушно!.. — отрывисто сказала она и почему-то отвернулась от Алексея Долгорукого.
XV
Молодой гусляр и царица
В течение всего конца дня и начала вечера «скушливой» тридцатисемилетней Анне Иоанновне было что-то не по себе. Какое-то безотчетное, неясно-смутное волнение охватило все ее существо. Она не находила себе места, больше ходила, чем сидела, и ни разу не «повалялась» на софе. То чувство, которое овладело ею, было знакомо ей. С такой силой, как сегодня, она испытывала его всего несколько раз в жизни: в последний раз — при встрече с рыцарски-великолепным Морицем Саксонским. То же ноюще-сладкое томление в груди, то же замирание сердца, та же истома во всем пышном, грузном теле.
